Двое на Перевале
Шрифт:
— До дна! — требует Димка и допивает остальное.
— Нет, я так не умею и не хочу. Идем танцевать, — и она бежит по снегу без платка в одном свитере и своих немыслимых растоптанных «скороходах». Ноги ее вставлены в голенища, как стебельки в широкие глиняные кринки.
Димка срывает с себя стеганку и бросается за девушкой. Он догоняет ее на середине площадки, сгребает в охапку и поднимает на вытянутых руках с такой легкостью, будто это всего лишь целлулоидная кукла.
Взявшись за руки, они кружатся под рев динамика, а белые снежинки хороводом мчатся вокруг них,
Потом Димка вытаскивает из машины сиденье, они усаживаются на него, прижавшись друг к другу, глядят в горячие угли, по которым пробегают синие тени, и уплетают настывшие мандарины.
Димке кажется, что он знает Лелю чуть ли не со дня ее рождения. Он знает о ней все, что можно знать. Он, например, помнит родинку. Она вот здесь, под мочкой левого уха…
Резко повернувшись, Димка приподнимает ее волосы, легкие, как шелковая пряжа. Он не сомневается, что все будет именно так, как он думает.
— Ты что, Дима? — Она чуть отводит голову.
— Я должен посмотреть… понимаешь… это важно, — сбивчиво говорит он. — Там должна быть родинка…
— Не волнуйся, все на месте, — успокаивает его Леля. Она собирает в горсть волосы, и Димка видит в розовой ямке под ухом маленькое родимое пятнышко, похожее на божью коровку…
Угли подергиваются пеплом, становится холодно.
— Пойдем в машину, — просит Леля. — Я замерзла.
— А кто будет допивать?
— Я могу только глоток.
— Надо все. Я прошу тебя, я что-то загадал.
Она смотрит на него странным взглядом.
— Сегодня и без того исполняются все желания. Ты обещал мне повиноваться. Уговаривать бесполезно.
Димка делает обиженную физиономию. Он вздыхает и, вытянув из снега шампанское, медленно выпивает до дна.
— Это за тебя, — говорит он, отбрасывая в сторону бутылку. — Если не хочешь, чтобы у меня была удача, пусть она будет у тебя.
— За меня этого можно было бы и не делать…
В голосе ее Димка чувствует осуждение, и он уже готов ругать себя за глупую выходку.
Они устраиваются в кабине, греются, слушают, как шуршит и напевает что-то приемник. «А тот самолет, наверное, давно уже сел в каком-нибудь городе, — думает Димка. — Приземлился у залитого огнями аэропорта…» И ему вдруг ужасно хочется куда-то лететь с Лелей, мчаться с ней в ночных поездах по грохочущим мостам и гулким туннелям.
Димка с силой притягивает девушку за плечи и собирается поцеловать — сейчас это для него, может быть, самое главное в жизни, — но она резко отстраняется и говорит очень серьезно:
— Ты не сделаешь этого, я знаю.
— Ну, а если?… Что тогда? — Он чувствует, что своими грубыми замашками напугал девушку.
— Меня еще никто никогда не целовал, — смеется она.
— Правда? — Он это спрашивает просто машинально. И хотя смысл ее слов доходит до
— Об этом знает весь поселок. Один ты не знаешь до сих пор. А сейчас сделай потише музыку и давай подремлем немного. Я устала.
— Но я не хочу спать, я хочу смотреть на тебя.
— Пожалуйста, смотри, — сонно соглашается она и откидывает голову на спинку сиденья. От опущенных ресниц под глазами ложатся тени, и лицо ее выглядит усталым и озабоченным.
Он так долго смотрит на Лелю, что у него начинают слезиться глаза. Что и говорить, сегодня он изрядно поработал. А может быть, это действует шампанское. Как-никак, опорожнил без малого две бутылки… Димке обидно, что время течет так бесполезно. Ведь они могли бы болтать до самого утра. Девушка дышит глубоко и спокойно, и губы ее совсем рядом, те самые губы, которые никто никогда не целовал. Трудно удержаться от искушения, он не привык сдерживать себя, но сейчас Димка боится спугнуть что-то прекрасное и легкое, чему не знает названия. Он осторожно дотрагивается пальцем до ее волос и прикрывает свои набрякшие веки. Но даже теперь, с закрытыми глазами, он продолжает видеть Лелю так же отчетливо, как минуту назад.
…Вокруг тихо и темно. Только край неба на востоке начинает светлеть. Димка трет кулаком глаза. Мотор, по-видимому, недавно заглох, приемник выключен, и рядом с ним никого нет. Сквозь щелку в неплотно прикрытой дверце тянет стужей.
А Леля? Или все это только приснилось? Он не может сообразить, где начинается и где кончается сон. Димка сидит несколько секунд, тупо уставившись в одну точку, и силится в чем-то разобраться. Потом включает фары и выпрыгивает из кабины. Он бросается к елке. На ней нет ни мандаринов, ни звезды, ни лампочек. И пупса под елкой тоже нет. Ничего нет — даже места, где они танцевали и разводили костер. Только колючие звезды над головой.
— Но ведь она была! — кричит Димка, и насмешливое эхо подхватывает его слова, перебрасывается ими, будто играет в «пятый угол». — Это все не могло присниться! — Он чувствует такое отчаяние, какое случается испытывать только в раннем детстве.
Где-то за перевалом стучит трактор. Ритмичный шум дизеля, который внезапно доносится до него, быстро приводит в чувство. Димка, спотыкаясь, бежит к машине, открывает капот, щупает рукой радиатор, чугунный блок. Пронесло! Рубашка мотора еще чуть теплая, значит, вода не успела замерзнуть.
Димка долго возится с заводной ручкой. Наконец ему удается запустить двигатель. В этот момент из-за поворота ударяет мутно-голубой лун тракторного прожектора. Совсем близко лязгают гусеницы.
Через минуту возле Димки останавливается бульдозер. Из кабины, свесив ногу на трак, высовывается дядя Миша, маленький и сухой, как испеченный в костре перепел.
— Ты чего тут стоишь, мерзавец? — кричит он. — Снега на три вершка, а ты ехать не могешь? Технику зазря гонять, да?
— На жену покрикивай, — обижается Димка. — Я тебя не звал.