Двое строптивых
Шрифт:
Лео отлично его понял и ответил так же по-турецки, слегка поклонившись, дабы ответ не сочли дерзостью:
— Власть ваша, но вряд ли это благоразумно. Пока у нас будут пытать за знание, пребывать нам во тьме неведения, ибо сведущий человек, желая избежать бед, будет притворяться глупцом. Один мой знакомый улем в Малой Азии, хотевший меня ослепить, любил читать стихи поэта Хайяма об ослах, мнящих себя мудрецами и объявляющими всякого, кто не осел, врагом Бога.
Секретарь усмехнулся довольно, но в то же время и желчно, а вместе с ним и магистр, который добавил
— Ты не лезешь за острым словом в дальние закрома, — после чего перешел на понятную всем латынь: — Ты сохранил в себе внутренний огонь, несмотря на невзгоды. Это радует. Брат Филельфус сказал, у тебя с собой бумаги.
— Есть. Только-только восстановлены, причем в Константинополе, — горько усмехнулся Лео, — но английским судейским в присутствии двух свидетелей. Понимаю, что это не очень, может быть, правдоподобно, но это лучше, чем ничего. Всего дней десять прошло с тех пор, как я ворочал камни на султановой стройке… Из орденских чинов разве что кипрский колосский командор Николас Заплана мог бы подтвердить, что я — это я, если он жив, конечно.
— Он жив, но уже два года как стал столпом "языка" Арагона, однако сейчас отсутствует, ибо служит ордену на дипломатическом поприще, — не удержавшись, ответил Филельфус, секретарская душа, не могшая обойтись без того, чтоб не дать справки. — Ныне колосским командором Кипра является брат Гийом Рикар.
Пока д’Обюссон бегло проглядывал документы, представленные Лео, молодой дель Каретто, сверкнув черными глазами и огладив короткую черную бороду, сказал:
— Конечно, полностью доверять ему мы не можем, да он и сам это прекрасно понимает. Но, мне кажется, человек этот волевой и боевой. Если бы он был итальянцем, я бы взял его в свое подразделение.
Магистр жестом приказал дель Каретто умолкнуть. Многолетняя мудрость, конечно, предостерегала д’Обюссона от полного доверия к незнакомцу, но молодой англичанин понравился ему живостью ума, познаниями и, как казалось, открытостью своего характера.
Филельфус только что вполне серьезно предлагал пытать англичанина на дыбе, но д’Обюссон дал свое согласие лишь на отправку в Англию следственной комиссии по случаю. Все равно хотели выудить денег у короля Эдварда, вот заодно все и выяснят.
Конечно, это был далеко не совершенный выход. Во-первых, ответа от следственной комиссии пришлось бы ждать долго. А во-вторых, рыцарь мог оставить по себе добрую славу в Англии, но в плену измениться и вполне добровольно пойти на службу к туркам, став их соглядатаем.
Все сводилось к дилемме: или верить, или нет. И усложнялось тем, что сам д’Обюссон был большим мастером закулисных операций, создавшим разветвленную разведывательную сеть, про которую — справедливо или нет — говорили, что осведомители у великого магистра имелись даже в султанском гареме. А когда ты сам опытный разведчик, то волей-неволей будешь во всех подозревать подсылов.
Побеседовав еще с Торнвиллем, магистр наконец изрек:
— Ладно, решим так: человек ты нам, безусловно, нужный, но дай и нам время, чтоб мы в тебе окончательно разобрались, и не обижайся, когда тебя
— Нет-нет, достопочтенный магистр, — поспешно заговорил Лео. — Конечно, султановы камни таскать — дело нелегкое и невеселое, но человек я крепкий. Мне бы просто несколько дней отваляться — и все, я на ногах. И винца бы для здоровья да свининки жареной, а госпиталя мне не нужно.
— Хорошо, пусть так. Значит, поселишься там, как мы говорим, "у трех Томасов". Документ получишь сегодня же. Расходов на пищу, питье и ночлег нести не будешь.
Оружие и доспехи получишь подходящие. Завтра — на исповедь и причастие сюда, в храм Святого Иоанна. Десять дней даю тебе на отдых, а затем поступаешь в распоряжение английского орденского "столпа", брата Джона Кэндола. Начинаешь несение службы, включая караулы и прочее, неурочное, то есть участие в походах и, разумеется, оборону города в случае осады. К тому же корабельное дело тебе знакомо, так что скучать не придется. Будет и жалованье, хотя и скромное, но тратить тебе его особо не на что. Как я сказал, кров, еда и экипировка у тебя будет, а остальное — от лукавого.
Француз усмехнулся и снова пристально посмотрел на Лео, а юный Торнвилль в который раз смутился и подумал, что будет лучше на ближайшие месяцы про женщин вообще забыть, дабы показать себя перед орденом с лучшей стороны.
— Далеко никуда не отлучайся, — меж тем продолжал великий магистр, — а если уйдешь, непременно доложись в "оберже", куда и на сколько пошел, чтоб тебя, в случае надобности можно было быстро найти. Все ли тебе ясно? Нет ли каких вопросов?
— Как кажется, все ясно. Благодарю за доверие, которое вскоре надеюсь оправдать.
— Пока еще не за что благодарить. Брат Антуан, давай вручать молодцу подарок, а ты, сэр Лео, — на колени!
Торнвилль опустился на колени, понимая, что сейчас свершится — наконец-то он получит "настоящее" оружие, а не турецкий клинок.
Рыцарь Гольтье меж тем развернул сверток, в котором был рыцарский меч, и с небольшим поклоном передал д’Обюссону, а один из магистровых псов любопытно повел глазами на развернутую ткань, сверкнув белками, словно лунами, — вот бы пожевать!
Магистр Пьер взял оружие и торжественно вручил Лео со словами:
— Прими, сэр рыцарь, этот залог доблести и чести, действуй им во славу Господа Бога и Спасителя нашего Иисуса Христа и Ордена святого Иоанна. Более не скажу ничего — слова тут излишни. Честь, доблесть, слава — пусть они ведут тебя на врага, а Господь и Богоматерь тебе в помощь.
Кое-кто из рыцарей неприкрыто ужаснулся из-за неосмотрительного поступка магистра. А если англичанин — скрытый магометанин и турецкий подсыл? А если он сейчас воспользуется случаем, чтобы покуситься на жизнь д’Обюссона?