Двое в океане
Шрифт:
— Гроза, поди! — заметил Моряткин. — И шторм и гроза — все вместе! Во дает!
— Самолет, — определил Белых.
— Откуда здесь быть самолету!
Моряткин взял со стола лист с составленным Смолиным текстом служебной радиограммы, и, адресуясь к худой спине напарника, на которой под тканью тенниски остро проступали позвонки, сообщил:
— Знаешь, Коля, что профессор открыл? Здесь, под нами! Клад мирового масштаба! Только что я об этом отстукал всему миру. Вот что значит
Белых, не оборачиваясь, пробурчал:
— По милости науки на рифы лезем.
— Ерунда! — возразил Моряткин. — По милости мирового империализма. Его козни!
Смолин вздрогнул, словно его кто-то окликнул. А ведь он совершенно бессмысленно тратит сейчас такие драгоценные минуты! Чем ближе «Онега» к гряде, тем яснее будут показания по нефти. Раз не объявляют шлюпочной тревоги, значит, еще на что-то надеются, значит, еще есть время для действий. А здесь он уже не нужен, раз пришел Белых.
— Валерий, что, если я включу спаркер? Помешает?
— Будет, конечно, треск! — Моряткин с удивлением взглянул на Смолина. — Хочешь поработать?
— Хочу!
— Ладно! Давай! Раз такое дело — потерпим и треск. — Он приятельски подмигнул. — А вдруг там, на дне, кроме нефти, и наше счастье спрятано? Вдруг откроешь и его!
— Вряд ли. Честно говоря, я и не знаю, как оно выглядит, это счастье.
Моряткин удивился:
— Дожил до таких лет и не знаешь?!
— Не знаю!
Действовать надо спокойно и обстоятельно. Смолин вышел из радиорубки и по вихляющейся в качке палубе направился верхним коротким путем к мостику.
В поднебесной мути снова четко прогрохотало, сперва где-то в отдалении, потом ближе, громче, явственней. Все-таки это был самолет!
На баке Смолин увидел Чуваева. Волосы его растрепал ветер, куртка вздулась пузырем. Чуваев был неузнаваем, его неизменная, будто бы навсегда застывшая на лице холодная маска раскололась вдребезги, и теперь это было солнечное лицо счастливого человека.
— Нас ищут! — кричал Чуваев. — Я же говорил! Я же посылал радиограмму! Они должны найти! Обязаны! Нас ищут!
В ходовой рубке появились новые лица: Мосин и Солюс. Академик стоял поодаль ото всех в позе вежливого наблюдателя, который не хочет никому мешать.
За стеклами серая тяжелая пелена шторма, соединявшая в одно целое небо с океаном, заметно потемнела, отяжелела и казалась еще более непроходимой.
…— Оставьте свою идеологию, комиссар! — говорил Мосину капитан. — Что вам далась эта Изабэль? Пусть крутит, если по душе.
— Нытье какое-то. К тому же не наше, заграничное, западное! Народ расхолаживает. Если уж давать музыку, лучше марш какой-нибудь. Так сказать, к обстановочке.
Капитан поморщился:
— А ну вас совсем! Тоже мне нашел сейчас проблему! Идите!
— Слушаюсь! — Мосин огорченно подвигал густыми бровями, в душе явно не соглашаясь с начальством, но подчиняясь приказу. Покорно направился к двери — его место было там, внизу, среди людей.
Смолин подошел к Буничу.
— Все передано, капитан!
Тот в ответ лишь кивнул.
— Я хотел бы вас попросить…
Фразу закончить не удалось. Так и не удостоив вниманием Смолина, капитан подошел к локатору и опустил лицо в его смотровой раструб. Долго вглядывался. Выпрямившись, протянул неопределенное:
— М-да…
Что это значило, наверное, понимали только вахтенные.
Бунич устало оперся о корпус локатора.
— Вот когда нужна нам машина! Позарез! Хотя бы четыре узла! Эх…
Смолин отступил в сторонку: как в такой обстановке отвлекать от дела тех, кто занят самым главным — спасением судна?
Все молчали. Кулагин тоже подошел к локатору, коротко поглядел в раструб, повращал ручку настройки. Выпрямился, постоял в неподвижности, словно размышляя о чем-то, и направился в штурманскую, должно быть, в очередной раз сверить положение судна с картой. Из раскрытой двери штурманской донесся его резкий, отрывистый голос — с кем-то говорил по телефону. Вернувшись, сообщил:
— Полагаю, через час нас вынесет на стрелку течения… — выдержал паузу и добавил: — «Кама» в двенадцати милях. Но выгребает с трудом.
— Ясно! — принял доклад капитан.
Смолин подумал, что в суровой немногословности, деловой собранности этих людей, четкости их слов и действий и таится проблеск надежды. И ясно, что они, эти люди, сделают все возможное и наилучшим образом, ибо знают, что делать. Солюс, должно быть, подумал о том же самом, потому что осторожно обратился к Кулагину, который стоял к нему ближе других:
— Я уверен, что надежда все-таки есть! Не так ли?
— Надежды юношей питают! — насмешливо отозвался Кулагин, и было непонятно, какой смысл он вкладывал сейчас в эту крылатую фразу.
— А самолет? — спросил Смолин.
Старпом помедлил, словно ожидал, не захочет ли высказаться но этому поводу сам капитан. Тот молчал, и Кулагин счел нужным пояснить:
— Случайный. А если и не случайный, какой от него толк? Палочку-выручалочку он не сбросит.
Опять воцарилось молчание. Смолин решил использовать паузу, чтобы закончить разговор с капитаном, но его снова отвлекли, на этот раз Солюс.
— Я надеюсь, вы как нужно позаботились об Ирине Васильевне? — спросил он шепотом.