Двое

Милн Алан Александр

– Дорогая моя Сильвия, – сказала его жена, – если бы ты побывала в их домах. – Она передернула плечами и подняла глаза к небу.

– Я бывала в некоторых. Я иногда останавливаюсь, рассматриваю их цветники, мы разговариваем, и они приглашают меня зайти...

Конечно, приглашают, думает Реджинальд. Кто бы не пригласил?

– Простите, миссис Уэллард, это не совсем то, о чем говорит Грейс.

– Хильдершем хочет сказать, что ты не видела, на что похожи их помойки, дорогая.

Сильвия, изучающая чужие помойки. Чудовищно.

– Минутку, мистер Уэллард!

– Займи

чем-нибудь хозяина, Грейс, – добродушно отозвался Хильдершем. – Я хочу серьезно поговорить с миссис Уэллард.

Удивление Сильвии совершенно очаровательно.

– Если бы вы оказались за кулисами, – Хильдершем пустил в ход одну из своих впечатляющих метафор, – вы бы поняли, что я имею в виду. Вода, электричество, газ просто произвели бы революцию в их жизни. Да, да, революцию.

– О! – произнесла Сильвия.

– И это говорит церковный староста! – тихонько пробормотал Реджинальд.

– О чем это вы? – В нем просыпалась тяжеловесная, но не лишенная привлекательности игривость. – Лучше напишите еще книжку. А как дела с этой, неплохо? Какое выходит издание, двадцать пятое?

– Так о чем ты говорил, дорогой?

– Да, да, – поддержала Грейс. – Расскажите нам.

– Ничего особенного. Только мне всегда кажется, что, чем больше человек уверен в бессмертии духа, тем больше он пренебрегает духовными ценностями этого мира. Вы, миссис Хильдершем, верите, что мы должны готовить наши души к существованию в ином мире. Это существование, вы верите, бесконечно – нас ждет бессмертие, – а нам дано так мало времени, чтобы подготовиться к нему. На что мы тратим это время?

Он взглянул на Сильвию и утонул в глубине ее глаз. Синие, сине-фиолетовые, темно-голубые – как описать их? Недолгий срок на этой земле, и только малая часть его – рядом с Сильвией. Ведь и она состарится и перестанет быть Сильвией; и она умрет; и затем в течение десяти миллионов лет он сможет общаться с ее душой. Нет, нет! Какой толк в этой загробной жизни, если нельзя видеть Сильвию, касаться ее, держать ее в объятиях? Да, и красота должна погибнуть. Здесь, под этим надгробьем ...как это говорится? “Здесь, под этим надгробьем, упокоилась та, что прекрасна и смертна, как сама Красота...” [4] Что ж, во всяком случае, что у меня было, то было.

4

Перевод В. Ашкенази.

В наступившем молчании Сильвия перехватила взгляд Элис и показала ей на бокал Хильдершема.

– Спасибо, – сказал Хильдершем, отмеряя пальцем, докуда наполнить бокал. – Спасибо. Разумеется, я понимаю вашу точку зрения. Ну конечно, если мы располагаем таким коротким отрезком времени, наша первая обязанность – не тратить его зря.

На серебряно-сером столе в комнате с серебристо-серыми стенами голубые свечи в голубых стеклянных подсвечниках дожидались, но еще не дождались, когда придет их черед; золотистое солнце, внезапно исчезнувшее за холмом, оставило после

себя невероятную красоту, как будто каждый цветок, существуя последний миг, отдавал весь жар своих красок. Через минуту это великолепие померкнет, улетит подобно вздоху.

– Я понимаю, о чем ты, – сказала Сильвия и посмотрела в открытое окно туда же, куда и Реджинальд, вдаль.

Хильдершем, подумав, понял, что ему никто не ответил.

– Другими словами, – заключил он беседу, – наша первейшая обязанность сохранять наши жизни для нас самих и наших ближних.

Грейс согласилась. Грейс всегда нравились рыбные блюда, которые подавали у Сильвии. Она подумала, что надо непременно снова расспросить ее... и еще не забыть отослать Джимми перчатки для крикета... Отдать в починку старенькой миссис Хеткот теплое белье. Не следовало бы говорить о религии при Элис. Это портит слуг.

– Что же мы будем делать в мире ином? – вздохнул Реджинальд. – Я не собираюсь спорить, просто спрашиваю.

– Естественно, это будет совершенно другая жизнь. Трудно себе представить, какая. По-видимому, наш долг там будет совершенно ясен нам, как для меня ясен мой здесь. – Слова приходили ему на ум сами, отличные, подходящие слова. Он ощущал себя мудрым, знающим цену тому, что говорит. К тому же отличное вино. Миссис Уэллард совершенно очаровательна. Ему было легко и хорошо.

– Дорогая, рыба просто великолепна. Правда, Фарли? Мы всегда говорим...

Элис вышла из комнаты. Можно свободно разговаривать о рыбе и о бессмертии.

– Вам понравилось? – с жаром спросила Сильвия. – Я обязательно передам миссис Хоскен. Она всегда бывает рада, когда вы приходите к обеду, она знает, что вам по вкусу ее стряпня.

– Мне нравится ваш рейнвейн, – обратился Хильдершем к хозяину с чисто мужским разговором. – Тонкий букет.

– Тогда продолжим?

– С удовольствием. Это мой любимый. Скажите мне... – Он пригубил и склонил голову, как бы прислушиваясь к чему-то. – Девяносто седьмого года, верно?

У Реджинальда было искушение согласиться, но он решил наугад сказать: “Девяносто девятого”. Хильдершем произнес: “А!”, принимая поправку как подтверждение – даже больше, чем просто подтверждение. Грейс в очередной раз поразилась умению мужчин разбираться в винах. Реджинальд в очередной раз поразился тому, как легко прослыть знатоком. Сильвия сказала:

– Наверное, пора зажечь свечи. Ты не займешься этим, дорогой?

И свечи были зажжены.

II

Грейс и Сильвия вошли в гостиную. Большая белокурая, пышноволосая, растрепанная голова и розовая шея Грейс, все остальное скрыто под просторным бархатным платьем абрикосового цвета: изящная сияющая головка Сильвии и ее золотистое тело, открытое – или скрытое – платьем ровно настолько, насколько позволял сегодняшний вечер.

– Ты не носишь свои платья, – говорил ей Реджинальд. – Ты срастаешься с ними. Не случалось ли тебе по ошибке надеть одно платье на другое?

Грейс, как только они вошли в дверь, сказала, полуобернувшись: