Двоедушница
Шрифт:
Сняв чехол и сложив его вместе с остальными пожитками в кофр, я подавила приступ отвращения к самой себе и достала ключи.
— Твой отец будет недоволен твоим отъездом, — Серёжа заслонил собой выход из сарая.
— Мой отец ничего не знает обо мне, — ответила я. — А если бы знал, то был бы в ужасе.
— Что ты знаешь об ужасе? — сказал он тоном человека, поучающего бунтующего подростка.
— А что вы об этом знаете? — сорвалась я. — Вы знаете, какого видеть и слышать последние вздохи своих друзей? Какого провожать в последний путь того, кому сами
Вот так вот легко и просто всё то, что меня грызло и мучало, поместились в нескольких предложениях. Наверное, я впервые признала это вслух, от чего у меня перехватило дыхание, а сердце на очень долгую секунду перестало биться. Я устало опустилась на землю, закрывая лицо руками.
— Останься, — Серёжа присел на корточки и положил мне руку на плечо, — и мы тебе поможем.
— Поможете в чём? — опустошённым голосом спросила я.
— Увидеть свет в темноте.
Глава 4. Парадокс.
И я осталась, поверила, даже не знаю, почему. Может, мне хотелось поверить, а может, просто мне больше было некуда идти.
Дождливыми осенними вечерами мы вели разговоры, больше напоминающие мотивационное нечто, целью которого было типа при весе в сто килограммов говорить себе "Ты супер, детка!". Я относилась к этому, мягко говоря, скептически, но приняв решение остаться здесь, я как бы потеряла право голоса.
Серёжа говорил, что я сделала первый шаг, признав вслух свои проблемы, и теперь, достигнув нолевого уровня, я должна была сделать второй шаг — разрешить помочь себе.
Кто-то сказал, что побеждает тот, кто смог преодолеть неуверенность в себе и свои страхи. Мне же предстояло не просто преодолеть страхи и неуверенность, а и победить себя саму, заставив себя рассказать обо всём.
И я рассказывала, ломая каждую косточку в своём теле, разрывая каждую мышцу, связку, сухожилие, разбирая себя на мелкие кусочки, разливаясь подобно киселю, и каким-то образом формируясь заново.
Папаллельно я анализировала свои действия. Решив, что точкой отсчёта была школьная трагедия с Данилом, я строила вектор, всё время спрашивая себя, почему я поступила так, а не иначе.
В случившемся с Данилом моей вины не было, просто так сошлись звёзды на карте двух молодых людей. Признать, что я пришла на водохранилище вовсе не для того, чтобы спасти мир, было проще простого. Меня привела туда моя внутренняя борьба, целью которой было доказать себе, что я могла быть лучше и сильнее.
Когда же я сорвалась спасать Игоря в далёком мае, я руководствовалась любовью. Игорь бросал мне вызов при каждой нашей встрече, покоряя меня снова и снова, заставляя испытывать сильные чувства, на которые я только была способна.
Пожалуй, это был единственный раз, когда я реально не думала о себе, и даже перегрызая глотку Николаю, я думала только о том, как не дать ему навредить Игорю, а не мне.
Убийство некроманта было импульсивным поступком. Меня вела злость и ненависть, смешанные с беспомощьностью, слабостью и страхом. Они же и стали причиной того, что случилось в магазине. Я сделала именно то, чего от меня ждал Витольд, и невинный человечек расплатился за мою ошибку жизнью.
Я спрашивала себя "Могла ли я поступить иначе?", и сама себе отвечала, что нет. Что-то подобное могло произойти в любой другой день и в любом другом месте, а на месте Макса мог оказаться любой другой человек. В любом случае, мне пришлось бы жить с этим.
Погоде же всё было ни по чём. Осень только и делала, что набирала обороты. Дождь моросил сутками, и всё вокруг пропахло прелыми листьями.
Делая одну затяжку за другой, я думала про Игоря. Он любил осень. Особенно период, когда под одеялом ещё было жарко, а вот под пледом было самое то, когда ещё не все листья облетели с деревьев, и небо было такого удивительного оттенка голубого, который бывает только осенью.
Кошмары мне больше не снились, теперь их место занял Игорь, его разноцветные глаза, густые чёрные волосы. Я могла поклясться, что чувствовала аромат его лосьёна после бритья на своей коже даже утром, наступавшем так скоро, что я не успевала насладиться пьянищими ночными видениями.
Когда мы прощались, я была уверена лишь в том, что он знал, почему я уезжаю, почему оставляю его. Но, Господи, как же я была не права!
Зациклившись на том, что мы оба пережили подобное горе, я упустила важную деталь — путь саморазрушения, который следовал за этим, путь, на который стал Игорь, и который привёл его ко мне.
Наша с ним встреча, наша любовь спасли его, дали новое направление, заставили стать таким, каким он был раньше. Он бы сделал для меня то же самое, останься я с ним, но уехав, я его просто растоптала. Сама того не осознавая, я показала ему, что он для меня ничего не значил. И это меня убивало!
Мне казалось, что я сделала так много, но на самом деле это была капля в море. Серёжа как-то спросил меня, боялась ли я темноты. Тривиальный вопрос всего лишь с двумя вариантами ответа, но тривиальным, пожалуй, он был бы для обычного человека, но не для меня, хотя я и боялась темноты.
— Здесь нет правильного ответа, — сказал мне Серёжа. — Бояться абсолютно нормально, так же как и сомневаться. В противном случае мы были бы машинами.
— Но если я всё время боюсь и сомневаюсь, — спросила я, — то, что это говорит обо мне?!
— Ничего плохого и ничего хорошего, — ответил он. — Знаю, ты считаешь себя чудовищем и убийцей, но идеальных решений не существует, как и идеальных людей. Существуют лишь поступки, но даже они нас не определяют.
— А что тогда определяет?
— Наши стремления, принципы, понятия о добре и зле, о морали, о любви и ненависти. Пока ты не определишь их для себя, ты не поймёшь кто ты есть, а без этого ты не сможешь идти дальше и развиваться.
— И как же мне это сделать, дядь Серёж?