Двор. Книга 3
Шрифт:
— Давай, давай, Зюня Ионыч, скоморошничай, — сказала Катерина, — тебе не урок, что Адька твой при Миките за стишки свои три года отбухал в Казахстане. Тебя и самого тянет поднимать целину. Да ты выучись сначала, как он, играть на саксофоне и трубе, чтоб дружкам по несчастью легче было под музыку крест нести. Только я за тобой, как Лиза за Адькой, не поеду, пацанов на бабку-деда не брошу.
— Катерина, — Зиновий смотрел на жену, как будто не верил своим глазам, — ты что, свихнулась, Сталин тебе из Мавзолея пальцем делает ну-ну?
— Не мне, — замотала головой Катерина, —
— Так вот, гражданка Тукаева, — стукнул кулаком по столу Зиновий, — официально довожу до вашего сведения, что в этом доме, завтра-послезавтра уточним срок, будет день открытых дверей по случаю возвращения из ссылки гражданина Лапидиса Радия Ивановича.
Чтоб не получилось испорченного телефона, как бывает, когда новость доходит с улицы, Зиновий на следующий вечер в разговоре с Бирюком поставил в известность, что намечает у себя в доме день открытых дверей, и каждый, кто пожелает, может прийти на встречу с Адей Лапидисом.
— Зиновий, — сказал Андрей Петрович, — это хорошо, что ты сам лично дал знать. Тем более, что квартиры Чеперухи и Бирюка смежные. Вот по этой причине, что квартиры смежные, а ты планируешь день открытых дверей, Бирюк категорически против. Ферштеен, геноссе Чеперуха? А теперь, чтоб не надо было тебе идти на сделку с совестью, доложу тебе, Зиновий Ионыч, что Лапидис-отец, по поручению Лапидиса-сына, уведомил Малую, что не желает никакой дворовой встречи, ни во здравие, ни в помин. Узнаешь слог своего дружка Ади. Люди меняются не так скоро, как рассчитывают те, кто хочет по-быстрому переменить их к лучшему.
Соседи во дворе, когда первое впечатление после возвращения Ади понемногу улеглось, говорили, что с улицы Бебеля дали команду никакой встречи не устраивать, и, в общем, все сходились на том, что это имеет свой смысл, поскольку самому Аде, наверное, не очень приятно вспоминать эти три года, а людям, хотя интересно знать, тоже лучше не задавать вопросы вслух и не останавливаться на подробностях жизни, какая она сегодня в тюрьме, в лагере или где-нибудь на поселении.
С хлебом и молоком в городе начались перебои, в магазинах продавцы сами устанавливали правила, давали в одни руки две буханки ситника или одну буханку и один батон, а молоко и кефир отпускали по две бутылки на покупателя. Люди справедливо возмущались, потому что у одних два человека в семье, жена и муж, а у других еще двое детей и теща с тестем. Продавщица на это отвечала, пусть каждый сам становится в очередь, а если ему мало, пусть становится второй раз, но покупателей запоминала в лицо и в третий раз, если узнавала, продуктов не отпускала.
Адя рассказывал Клаве Ивановне, когда буквально силком ей удалось затащить его и Лизу к себе на стакан чаю, что в Целиноградской области, где в последний год его перевели из лагеря на поселение, суховеи загубили весь хлеб, не собрали даже того, что пошло при посеве на семена. Знакомый зоотехник, недавний зэк, говорил, что забивали стельных коров, чтоб выполнить обязательства по мясопоставкам. Теперь года три-четыре,
Клава Ивановна сначала слушала, не перебивала, а напоследок поклялась своим здоровьем, своей жизнью, что Адя больше нигде не будет повторять то, что она сегодня у себя дома услышала от него.
Насчет Лизочки, поскольку потеряла три года после окончания школы, Клава Ивановна сказала, что в будущем году обязательно надо поступить в институт. С жильем для Лизы и Ади, Бирюк обещал, что-нибудь придумаем, скорее всего, у нас во дворе. А пока, Аня Котляр говорила ей, она счастлива, что дети живут у нее.
С тетей Тосей встретились тепло, сразу предложила Лизе остановиться у нее, но понятно было, что остановятся с Адей у тети Ани, где две комнаты. Лизочка в первое время приходила к тете Тосе, вместе вспоминали прошлое, вспоминали папу Ефима, тетя Тося всегда закрывала лицо руками, корила себя за то, что держала дочку вдали от отца, а он сам не мог наладить отношения, остался совсем одинокий и кончил тем, что порезал себе горло.
Однажды, когда опять повторилась вся картина с воспоминаниями, тетя Тося заплакала и два раза ударила себя кулаками по голове, Лиза машинально схватила за руки и громко, как будто не просила, а приказывала, велела тете Тося не распускать свои нервы, потому что у других тоже есть нервы и нельзя без конца испытывать.
Тося вытерла пальцами слезы, посмотрела на Лизу долгим взглядом, попросила расстегнуть верхнюю пуговичку блузки, сказала, хочет увидеть крестик с камешками, который подарила Лизе, когда уехала вслед за своим Адей. Гостья блузку расстегнула, крестика на цепочке не было: была шестиконечная звезда, какую носят евреи.
— Тетя Тося, — тихо, приглушив голос, произнесла Лиза, — мой папа и моя мама были евреи, и я тоже должна быть еврейкой. Раньше, Антонина Тимофеевна, я не понимала, а теперь понимаю. Но все равно я вас любила и теперь люблю. Можно, я всегда буду называть вас тетей Тосей?
— Ах, Господи, — скривилась хозяйка, — я и забыла, что у меня имя-отчество Антонина Тимофеевна. Что ж, Елизавета Ефимовна, что имеем, то имеем. Анне Моисеевне и Ивану Анемподистовичу передай мою благодарность, что приютили обоих, Елизавету Ефимовну и Радия Ивановича.
Адя, когда Лиза передала, какая сцена получилась с тетей Тосей, сказал:
— Добро, которое тебе сделали люди, никогда не забывай. А рабой на всю жизнь не делайся. Крестик отдала? Отдай, извинись, что сразу, когда вернулись в Одессу, не отдала.
— Адя, — возразила Лиза, — но это же подарок. Подарки, если человек тебе друг, не возвращают.
— Елизавета, — повысил голос Адя, — ты фарисейством не занимайся. Антонина Тимофеевна твоя крестика у тебя не требует обратно, потому что чувствует, на двух стульях девушка сидит.
— Дурак ты, Адька, набитый дурак, — заплакала Лиза, — я просто не могла ее обидеть.
— Давай, — сказал Адя, — держи свой подарок, пока не созреешь, чтобы вернуть. Только помни: вещи имеют власть над человеком.