Дворцовые перевороты

Згурская Мария Павловна

Королева, пребывавшая в тоске, постоянном страхе и одиночестве, тоже полюбила пылкого юношу, тем более что так она чувствовала себя хоть немного отомщенной.

Вот как об этом рассказывает средневековый романсеро:

Разошлась молва в народе, —Правда ль, нет, – но слух пустили,Что магистр высокородныйДон Фадрике де КастильяОпозорил дона Педро —Короля, родного брата,Соблазнил-де королеву;Говорят одни: «Брюхата».«Родила», – иные шепчут.Разошлись по всей СевильеКривотолки. Неизвестно,Правда ль, нет, но слух пустили.Далеко король дон Педро,И не слышал он покудаОб измене. А услышит —Кой-кому придется худо.Что же делать королеве?Сердце ужасом объято,Пал на дом позор великий,День и ночь страшит расплата.И послала королеваЗа придворным именитым,Был тот муж, Алонсо Перес,У магистра фаворитом.Он предстал пред королевой,И ему сказала дама:«Подойди, Алонсо Перес,Не лукавь, ответствуй прямо,Что ты знаешь о магистре?Где он? Слышишь?» —«О сеньора! Он уехал на охоту,С ним все ловчие и свора».«Но скажи… Ты, верно, слышал?Толк о нем в народе шумный…Я сердита на магистра.Он такой благоразумный,И к тому же благородный,Славный столь и родовитый…Родила на днях младенцаДевушка из нашей свиты.Мне была она подругойИ молочною сестрою,Очень я ее любилаИ ее проступок скрою.Беспокоюсь, что об этомВся

страна узнает скоро».Что ж в ответ Алонсо Перес?«Вам рука моя – опора.Воспитать берусь младенца,Дайте мне его, сеньора».Принесли немедля свертокВ желто-алом покрывалеБез гербов, без украшенийИ Алонсо передали.В Андалузию повез онЭтот сверток драгоценный,В небольшой далекий город,Называемый Льереной,И дитя на воспитаньеДал одной своей знакомой.Женщина была прекрасна,И звалась она Паломой.Мать ее была еврейка,А отец ее меняла.Стал расти инфант, но вскореЭту тайну разузналаДонья хитрая Мария,Та, что вечно клеветала.Толком истины не зная,Королю она писала:«Я — Мария де Падилья,Знай, сеньор, твоя МарияВвек тебя не предавала,Предали тебя другие.То, что я пишу, – все правда,Верь, сеньор, я лгать не стану.Твой обидчик спит спокойно,Хоть нанес тебе он рану.Не придет он сам с повинной,Обличить пора Иуду. Все.На этом я кончаю,Докучать тебе не буду».Прочитал, король посланье,Вызвал грандов для совета,В самый мрачный день недели —В понедельник было это.

Эту легенду приводит даже Генрих Гейне в своих «Романсеро» (Испанские Атриды) в форме беседы с «серым кардиналом» начала правления Педро – доном Хуаном Диего Альбукерке.

В лето тысяча и тристаВосемьдесят три, под праздникСан-Губерто, в СеговииПир давал король испанский.Все дворцовые обедыНа одно лицо, – все та жеСкука царственно зеваетЗа столом у всех монархов.…К счастью, был моим соседомДон Диего Альбукерке,Увлекательно и живоРечь из уст его лилась.Он рассказывал отлично,Знал немало тайн дворцовых,Темных дел времен дон Педро,Что Жестоким Педро прозван.Я спросил, за что дон ПедроОбезглавил дон Фредрего,Своего родного брата.И вздохнул мой собеседник:«Ах, сеньор, не верьте вракамЗавсегдатаев трактирных,Бредням праздных гитаристов,Песням уличных певцов.И не верьте бабьим сказкамО любви меж дон ФредрегоИ прекрасной королевойДоньей Бланкой де Бурбон.

Действительно, судя по последним историческим исследованиям, основанным на найденных в испанском монастыре архивах – письмах, указах, распоряжениях и прочем, – между королевой и Фредрего де Кастилья не было никаких отношений, они практически не виделись. Охрана королевы пускала в тюрьму только тех лиц, у которых было письмо от короля, а юный брат короля просто физически не мог приблизиться к замку-темнице – он был за границей, и если бы появился, был бы немедленно схвачен. Как впоследствии и случилось. Только донья Бланка тут была ни при чем.

Только мстительная зависть,Но не ревность венценосцаПогубила дон Фредрего,Командора Калатравы.Не прощал ему дон ПедроСлавы, той великой славы,О которой донна ФамаТак восторженно трубила.Не простил дон Педро братуБлагородства чувств высоких,Красоты, что отражалаКрасоту его души.

Правда, Генрих Гейне приводит несколько иную трактовку казни дона Фредрего, что была на самом деле, но литературное произведение тем и отличается от научного труда, что допускает эмоциональную трактовку в ущерб правде жизни. При этом Гейне явно использовал старинный романсеро о казни Фредрего, где все зло сосредоточено в коварной Марии де ла Падилья:

КАК КОРОЛЬ ДОН ПЕДРО ПРИКАЗАЛ УБИТЬ СВОЕГО БРАТА ДОНА ФАДРИКЕ

«В дни, когда я был в Коимбре,Взятой мной у супостата,Королевский вестник прибыл,Мне привез письмо от брата.Повелел мне брат мой ПедроБыть в Севилье на турнире.Тотчас я, магистр несчастный,Самый горемычный в мире,Взял с собой тринадцать мулов,Двадцать пять коней холеныхВ драгоценных пышных сбруях,В пестрых шелковых попонах.Двухнедельную дорогуОдолел я за неделю,Но когда мы через рекуПереправиться хотели,Вдруг мой мул свалился в воду.Сам я спасся еле-еле,Но кинжал свой потерял яС рукояткой золотою,И погиб мой паж любимый, —Тот, что был воспитан мною.Так привел меня в СевильюПуть, отмеченный бедою.А у самых врат столицыВстретил я отца святого,И монах, меня увидев,Мне такое молвил слово:«О магистр, храни вас небо!Есть для радости причина:В этот день – в ваш день рожденья,Подарил Господь вам сына.Я могу крестить младенца.Вы скажите только слово,И приступим мы к обряду, —Все для этого готово».И ответил я монаху:«Мне сейчас не до обряда,Не могу остаться, отче,Уговаривать не надо.Ждет меня мой брат дон Педро,Повелел он мне явиться».Своего пришпорив мула,Тотчас въехал я в столицу.Но не вижу я турнира,Тишиною все объято.Как незваный, я подъехалКо дворцу родного брата.Но едва вошел в палаты,Не успел ступить я шагу —Дверь захлопнулась, и мигомУ меня забрали шпагу.Я без свиты оказался —Задержали где-то свиту,А без преданных вассаловГде же я найду защиту?Хоть меня мои вассалыО беде предупреждали,За собой вины не знал яИ спокоен был вначале.Я вошел в покои братаИ сказал ему с поклоном:«Государь, пусть Бог поможетВам и вашим приближенным».«Не к добру, сеньор, приезд ваш,Не к добру. За год ни разуБрата вы не навестили,Прибегать пришлось к приказу.Почему-то не явилисьВы, сеньор, своей охотой.Вашу голову в подарокК Рождеству получит кто-то».«Государь, в чем я виновен?Чтил я ваш закон и волю,С вами вместе гнал я мавров,Верным был на бранном поле».«Стража! Взять! И обезглавить!Приступайте к делу быстро!»Не успел король умолкнуть,Сняли голову с магистраИ Марии де ПадильяПоднесли ее на блюде,И она заговорилаС головой. Внемлите, люди! —Вот какую речь держала:«Вопреки твоим наветамМы сочлись за все, что былоВ том году, а также в этом,И за то, что дона ПедроПодлым ты смущал советом».Дама голову схватилаИ ее швырнула догу.Дог – любимый пес магистра —Голову отнес к порогуИ завыл, да так, что трепетПо всему прошел чертогу.«Кто, – спросил король дон Педро, —Кто посмел обидеть дога?»И ответили дворянеНа такой вопрос владыки:«Плачет пес над головоюБрата вашего Фадрике».И тогда сказала словоТетка короля седая:«Вы, король мой, зло свершили!Вас, король, я осуждаю!Из-за женщины коварнойБрата погубить родного!..»Был смущен король дон Педро,Услыхав такое слово.На Марию де ПадильяПоглядел король сурово:«Рыцари мои, схватитеЭту злобную волчицу!Ждет ее такая кара,Что и мертвый устрашится».Появилась тут же стража,Даму бросили в темницу;Сам король носил ей пищу,Разных козней опасался.Лишь пажу, что им воспитан,Он всецело доверялся.

А вот как это же событие описал Гейне (во всяком случае, тема собаки перекочевала из романсеро):

Я в последний раз живогоУвидал его в Коимбре,В старом городе, что отнялОн у мавров, – бедный принц!Узкой улицей скакал он,И, следя за ним из окон,За решетками вздыхалиМолодые мавританки.На его высоком шлемеПерья вольно развевались,Но отпугивал

греховностьКрест нагрудный Калатравы.Рядом с ним летел прыжками,Весело хвостом виляя,Пес его любимый, Аллан,Чье отечество – Сиерра,Несмотря на рост огромный,Он, как серна, был проворен.Голова, при сходстве с лисьей,Мощной формой поражала.Шерсть была нежнее шелка,Белоснежна и курчава.Золотой его ошейникБыл рубинами украшен.И, по слухам, талисманВерности в нем был запрятан.Ни на миг не покидал онГосподина, верный пес.О, неслыханная верность!Не могу без дрожи вспомнить,Как раскрылась эта верностьПеред нашими глазами.О, проклятый день злодейства!Это все свершилось здесь же,Где сидел я, как и ныне,На пиру у короля.За столом, на верхнем месте,Там, где ныне дон ЭнрикоОсушает кубок дружбыС цветом рыцарей кастильских,В этот день сидел дон Педро,Мрачный, злой, и, как богиня,Вся сияя, восседалаС ним Мария де Падилья.А вон там, на нижнем месте,Где, одна, скучает дама,Утопающая в брыжахПлоских, белых, как тарелка,—Там, на самом нижнем месте,Стул незанятым остался.Золотой тот стул, казалось,Поджидал большого гостя.Да, большому гостю был он,Золотой тот стул, оставлен,Но не прибыл дон Фредрего,Почему – теперь мы знаем.Ах, в тот самый час свершилосьНебывалое злодейство:Был обманом юный рыцарьСхвачен слугами дон Педро,Связан накрепко и брошенВ башню замка, в подземелье,Где царили мгла и холодИ горел один лишь факел.Там, среди своих подручных,Опираясь на секиру,Ждал палач в одежде красной,Мрачно пленнику сказал он:«Приготовьтесь к смерти, рыцарь.Как гроссмейстеру Сант-Яго,Вам из милости даетсяЧетверть часа для молитвы».Преклонил колени рыцарьИ спокойно помолился,А потом сказал: «Я кончил»,—И удар смертельный принял.В тот же миг, едва на плитыГолова его скатилась,Подбежал к ней верный Аллан,Не замеченный доселе.И схватил зубами АлланЭту голову за кудриИ с добычей драгоценнойПолетел стрелой наверх.Вопли ужаса и скорбиРаздавались там, где мчалсяОн по лестницам дворцовым,Галереям и чертогам.Как меж нас, когда вбежал онС головою дон Фредрего,Всю в пыли, в крови, за кудриВолоча ее зубами.И на стул пустой, где долженБыл сидеть его хозяин,Вспрыгнул пес и, точно судьям,Показал нам всем улику.Ах, лицо героя былоТак знакомо всем, лишь сталоЧуть бледнее, чуть серьезней,И вокруг ужасной рамойКудри черные змеились,Вроде страшных змей Медузы,Как Медуза, превращаяТех, кто их увидел, в камень.Да, мы все окаменели,Молча глядя друг на друга,Всем язык одновременноЭтикет и страх связали.Лишь Мария де ПадильяВдруг нарушила молчанье,С воплем руки заломила,Вещим ужасом полна.«Мир сочтет, что я – убийца,Что убийство я свершила,Рок детей моих постигнет,Сыновей моих безвинных».

Загадка потомков Педро и Марии де Падилья

Правда, самого Энрике Трастамару, который избавил Испанию от своего жестокого предшественника, тот же Гейне выводит не менее жестоким:

Дон Диего смолк, заметив,Как и все мы, с опозданьем,Что обед уже оконченИ что двор покинул залу.По-придворному любезный,Предложил он показать мнеСтарый замок, и вдвоемМы пошли смотреть палаты.Проходя по галерее,Что ведет к дворцовой псарне,Возвещавшей о себеВизгом, лаем и ворчаньем,Разглядел во тьме я келью,Замурованную в стенуИ похожую на клеткуС крепкой толстою решеткой.В этой клетке я увиделНа соломе полусгнившейДве фигурки, – на цепиТам сидели два ребенка.Лет двенадцати был младший,А другой чуть-чуть постарше.Лица тонки, благородны,Но болезненно – бледны.Оба были полуголыИ дрожали в лихорадке.Тельца худенькие былиПолосаты от побоев.Из глубин безмерной скорбиНа меня взглянули оба.Жутки были их глаза,Как-то призрачно – пустые.«Боже, кто страдальцы эти?» —Вскрикнул я и дон ДиегоЗа руку схватил невольно.И его рука дрожала.Дон Диего, чуть смущенный,Оглянулся, опасаясь,Что его услышать могут,Глубоко вздохнул и молвилНарочито светским тоном:«Это два родные брата,Дети короля дон ПедроИ Марии де Падилья.В день, когда в бою под НарвасДон Энрико ТрастамараС брата своего дон ПедроСразу снял двойное бремя:Тяжкий гнет монаршей властиИ еще тягчайший – жизни,Он тогда, как победитель,Проявил и к детям братаМилосердье; он обоихВзял, как подобает дяде,В замок свой и предоставилИм бесплатно кров и пищу.Правда, комнатка тесна им,Но зато прохладна летом,А зимой хоть не из теплых,Но не очень холодна.Кормят здесь их черным хлебом,Вкусным, будто приготовленОн самой Церерой к свадьбеПрозерпиночки любимой.Иногда пришлет им дядяЧашку жареных бобов,И тогда уж дети знают:У испанцев воскресенье.Не всегда, однако, праздник,Не всегда бобы дают им.Иногда начальник псарниЩедро потчует их плетью.Ибо сей начальник псарни,Коего надзору дядя,Кроме псарни, вверил клетку,Где племянники живут,Сам весьма несчастный в бракеМуж той самой ЛемонессыВ брыжах белых, как тарелка,Что сидела за столом.А супруга так сварлива,Что супруг, сбежав от брани,Часто здесь на псах и детяхПлетью вымещает злобу.Но такого обращеньяНаш король не поощряет.Он велел ввести различьеМежду принцами и псами.От чужой бездушной плетиОн племянников избавилИ воспитывать обоихБудет сам, собственноручно».Дон Диего смолк внезапно,Ибо сенешаль дворцовыйПодошел к нам и спросил:«Как изволили откушать?»

Но эта история о печальной участи детей покойного короля Педро является чисто литературным ходом, возможно, писатель хотел показать, насколько относительны все разговоры о справедливости и жестокости в мире дворцовых переворотов, а возможно, что оба короля стоили друг друга.

На самом же деле судьбы детей Педро и Марии де ла Падилья известны и никакой тайны не представляют. Всего у них было четверо детей – три дочери: Беатрис (1354–1363), Изабелла (1355–1394), Констанс (1354–1394) и сын Альфонсо, инфант Кастильский (1359 – 19 октября 1362 года). Он умер за семь лет до воцарения Энрике Трастамарского. Две их дочери были замужем за сыновьями Эдуарда III, короля Англии. Изабелла была выдана замуж за Эдмунда Лэнгли, первого герцога Йоркского, а на Констанс был женат Джон Гонт, первый герцог Ланкастерский. Так что корни Алой и Белой розы, породивших знаменитую войну, тоже растут из этой истории. Среди потомков Марии де ла Падилья – все короли Англии, начиная с Эдуарда IV Английского и до Генриха VII.

Дон Педро и Дон Жуан

Испанская легенда о Дон Жуане – одна из самых

популярных средневековых легенд. К ней обращались крупнейшие поэты и писатели едва ли не всех европейских стран: в Испании – Тирсо де Молина, во Франции – Ж.-Б. Мольер, в Англии – Д.Г. Байрон, в Германии – Э.Т.А. Гофман, в России – А.С. Пушкин, А.К. Толстой, А.А. Блок, в Украине – Леся Украинка.

Дон Жуан – личность историческая. Сведения о нем содержатся в одной из хроник его родного города Севильи. Исторические факты почти полностью совпадают с легендой, за исключением обстоятельств таинственной гибели Дон Жуана, которую легенда приписывает вмешательству потусторонних сил, а хроника объясняет вполне реальными причинами.

Дон Жуан Тенорио жил в XIV веке и принадлежал к одной из двадцати четырех самых знатных фамилий Севильи. Его отец, Алонзо Тенорио, был боевым адмиралом, участвовал в борьбе с маврами и погиб в морском сражении близ Трафальгара, сжимая в одной руке меч, а в другой – знамя.

Дон Жуан – младший сын отважного адмирала – был сверстником и другом детства сына короля Альфонса XI Педро. В 1350 году дон Педро вступил на престол и вскоре получил прозвание Педро Жестокий. Дон Жуан, по-прежнему остававшийся его другом, был возведен в придворное звание. Отличаясь дерзким бесстрашием, презрением к общепринятой морали, сластолюбием и бессердечием, Дон Жуан по малейшему поводу, а иногда и без оного, затевал многочисленные дуэли, из которых всегда выходил победителем, обольщал женщин – девиц и замужних дам, навлекая на них позор и принося горе многим почтенным семьям. Благородные севильцы не раз жаловались на Дон Жуана королю, но Педро Жестокий неизменно пренебрегал этими жалобами, поскольку и сам приветствовал такой образ жизни. Однажды внимание Дон Жуана привлекла дочь командора Гонсалеса де Ульоа – донна Анна, и он решил похитить девушку. Ночью Дон Жуан тайно проник в дом командора. Однако Гонсалес де Ульоа в это время еще не спал, между хозяином и незваным гостем произошла схватка, и командор был убит.