Дворцовые тайны
Шрифт:
…Вдвоем — старый, опытный царедворец и подросший цесаревич — засиживались за разговорами, гуляли и вели доверительные беседы. О чем они говорили, нам узнать не суждено, но негромкий, мягкий голос Никиты Ивановича слышен в его завещании, которое он, умирая в 1783 году, оставил для своего воспитанника. Оно названо «Рассуждение о непременных законах». «Верховная власть, — сказано там, — вручается государю для единого блага его подданных. Государь — подобие Бога, преемник на земле высшей его власти, не может равным образом ознаменовать ни могущества, ни достоинства своего иначе, как постановляя в государстве своем правила непреложные, основанные на благе общем и которых не мог бы нарушить сам, не престав быть достойным государем. Без сих правил, без непременных государственных законов непрочно ни состояние государства, ни состояние государя.» Хорошие, правильные, но неисполнимые в России идеи. Почему? Это уже другой вопрос…
Павел рос, впитывая, как губка, идеи Никиты Ивановича. Направленность этих идей, да и само влияние Паниных на юношу не нравились Екатерине, ее фавориту Григорию Орлову и его братьям. Орловы всюду говорили, что Никита и Петр Панины сами желают прийти к власти, как только цесаревич достигнет совершеннолетия. После этого время Екатерины, захватившей престол в 1762 году, формально закончится — сын может быть полноценным государем… И на Никиту Панина началась охота. А так как он сам был большой мастер интриги, то завязалась упорная подковерная борьба… Фонвизин, секретарь Никиты Ивановича, писал, что главные усилия Орловых состоят в том, чтобы тотчас, как Павлу исполнится семнадцать лет, отстранить от него воспитателя. Так и произошло: в 1771 году Екатерина дала Панину отставку и удалила его от двора.
Павел болезненно пережил историю низвержения Панина. «Великий князь, — писал Фонвизин, — тужит очень, видя худое положение своего воспитателя… Брата своего он (Панин. — Е. А.) в Петербург привезти боится, чтоб еще скорее ему шею не сломали, а здесь ни одной души не имеет, кто бы ему был истинный друг.»
Действительно, у Никиты Ивановича единственным, лучшим, довереннейшим другом оставался его брат Петр. Как уже сказано, братья поразительно отличались друг от друга темпераментом, характером, да и внешностью: один — суровый, высокий, военный, другой — мягкий, круглый, домашний. Но при этом они были удивительно дружны, относились друг к другу с нелепостью и любовью, которую пронесли до конца своей жизни. В ранней юности Никита писал брату: «Всеконечно себя почитаю быть вам братом и другом на то, чтоб все хорошее и худое делить пополам».
Тут-то и пришло время делить все пополам. У Петра Ивановича в начале 1770-х годов тоже начались большие проблемы. Тогда он жил в Москве, в отставке… В комедии «Недоросль» Дениса Фонвизина есть место, которое прямо относится к истории отставки Петра Панина. Стародум рассказывает Правдину о своей истории: «Вошед в военную службу, познакомился я с молодым графом, которого имени я и вспомнить не хочу. Он был на службе меня моложе, сын случайного отца, воспитан в большом свете и имел особливый случай научиться тому, что в наше воспитание еще не входило».
«Сын случайного отца» — это сын человека «в случае», то есть фаворита. Имелся в виду Петр Румянцев, сослуживец Панина, в молодости известный гуляка и бездельник. И дальше банальная история: раненный в боях Стародум получает известие, «что граф, прежний мой знакомец… произведен чином, а обойден я — я, лежавший тогда от ран в тяжкой болезни. Такое неправосудие растерзало мое сердце, и я тотчас подал в отставку». Строго говоря, дело обстояло иначе. И Румянцев и Панин, равные в чинах, приняли участие в Русско-турецкой войне во главе армий и добились громких побед. Панин с огромными потерями взял сильную крепость турок Бендеры, а Румянцев одержал две блестящие победы при Ларге и Кагуле. На фоне этих подвигов Румянцева, «сына случайного отца», успех Панина показался в Петербурге неблестящим. Соответственно были распределены и награды: за Кагул Румянцев получил чин генерал-фельдмаршала, а Петр Панин за Бендеры удостоился ордена Георгия 1-й степени. Этот орден Румянцев уже имел за победу у Ларги. Словом, для кого как, а для Петра Ивановича война закончилась со счетом 2: 1 в пользу «выскочки». Да еще императрица прислала ему сухой рескрипт, без сердечности, а при этом изволила сказать сквозь зубы: «Чем столько потерять и так мало получить, лучше бы совсем не брать Бендер». В гневе Панин ушел в отставку, уехал в Москву, где повел себя довольно резко…
Москва в то время была большой деревней, в которой оседали все уволенные от двора сановники, словом, недовольные, оппозиционеры. Петр Панин, человек резкий и откровенный, стал центром московской фронды, вел себя вызывающе, открыто критикуя политику Екатерины, а главное — нравы при дворе и поведение, ее сподвижников. Постоянно получая из старой столицы рапорты о высказываниях и выходках Петра Панина, Екатерина начала кипеть, сочла генерала «первым своим врагом», «персональным оскорбителем, дерзким болтуном» и даже велела учредить за ним негласный надзор. Главнокомандующий Москвы князь M. Н. Волконский доносил государыне: «Повелеть изволите, чтоб я послал в деревню Петра Панина надежного человека выслушать его дерзкие болтания… Подлинно, что сей тщеславный самохвал много и дерзко болтал, и до меня несколько доходило, но все оное состояло в том, что все и всех критикует».
Все это, конечно же, было хорошо известно Никите Ивановичу в Петербурге, и он старался притушить пожар. И однажды, когда императрица и ее ближайшие советники обсуждали, кого направить вместо опозорившегося генерала Кара на подавление вспыхнувшего восстания Пугачева, Никита Иванович предложил кандидатуру брата в главнокомандующие карательными войсками. Екатерина согласилась. Петр Панин действовал против Пугачева столь же жестко, решительно, как и говорил. Бунт был подавлен, Панин отличился, но… тотчас был уволен со службы. Императрица была злопамятна… Панин забился снова в свою московскую нору.
Никита Иванович брату помочь ничем не мог. Отстраненный от Павла, потерявший доверенность императрицы, он был почти съеден до шкурки своими завистниками. Он хандрил и в 1783 году тихо скончался, задвинутый и лишенный всякой власти и влияния. В том же году умер и главный гонитель Панина, Григорий Орлов. Его тоже к этому времени отставили от дел и от государыни. Екатерина писала своему приятелю Гримму о смерти обоих: «Они были совсем разных мнений и вовсе не любили друг друга… И оба они столько лет были моими ближайшими советниками! И, однако, дела шли и шли большим ходом. Зато часто мне приходилось поступать, как Александру с гордиевым узлом, и тогда противоречивые мнения приходили к соглашению. Один отличался отвагою ума, другой — мягким благоразумием, а ваша покорнейшая услужница следовала между ними укороченным скоком (коротким галопом), и ото всего этого дела великой важности принимали какую-то мягкость и изящество. Вы мне скажите: "Как же теперь быть?" Ответствую: "Как сможем". Во всякой стране всегда есть люди, нужные для дел, и как все на свете держится людьми, то люди могут и управлять».
Из этого письма хорошо видно, что Екатерина была великим политиком. Она обращалась с людьми как с материалом, умело извлекая пользу из них, была расчетлива и хладнокровна, когда речь шла о ее власти. Без Орлова она не взошла бы на престол, без Панина не смогла бы стать великой императрицей. Вот и скакала она между ними «коротким галопом». Но когда острая нужда в них миновала, она рассталась с обоими. У нее уже появился новый опорный столб империи — Потемкин, и государыня была спокойна за будущее.
А что же одинокий Петр Иванович? Он жил в Москве, вдали от дел, тоскуя о брате. Умирая, Никита Иванович просил брата передать наследнику русского престола свое политическое завещание — проект конституционной реформы. До самой своей смерти в 1789 году генерал Панин вел переписку с цесаревичем Павлом, однако не отослал ему проект, не исполнил воли брата, как свято ни чтил ее. Почему? Из писем Павла он понял, что рассуждения наследника на любимую братом тему кажутся «больше одним желанием к доказательству превосходности своей в авторских мудрствованиях, нежели существительным сердечным примышлением к истинному благу». Панин был умным человеком, он наблюдал, как менялся Павел, как течение жизни истребляло в душе прежде восторженного сторонника либерализма семена, некогда посеянные братом Никитой. Им не было суждено взойти.