Дворцовые тайны
Шрифт:
Шешковский же, выбившийся тяжким трудом из простых подьячих в могущественные советники государыни, не без наслаждения измывался над оробевшими столбовыми дворянами, либералами, «нашалившими» светскими повесами, писаками-литераторами, от которых, как считали в политическом сыске, всегда «один вред и разврат». Эти нежные, избалованные люди никогда прежде не нюхали зловонного воздуха казематов. «Мозглявый» начальник сыска казался им грозным исчадьем ада, символом страшной для частного человека слепой силы государства, которая могла сделать с каждым все что угодно, как сказали бы позже — «стереть в лагерную пыль».
Порой Шешковского распирало от собственной значимости, того особого влияния, которым он пользовался при дворе. Он хорошо понимал, как его боятся окружающие. Даже если за человеком не было тайных грехов и грешков, возражать начальнику сыска было опасно. Сенатор и поэт Г. Р. Державин так описывает свою стычку с ним при обсуждении одного из дел: «Шешковский был в отличной доверенности у императрицы и у [генерал-прокурора] Вяземского по делам Тайной экспедиции. Как и сие дело следовало прежде Сената в страшном оном судилище… то [Шешковский], взяв на себя важный присвоенный им… таинственный, грозный тон, зачал придираться к мелочам… "Слушай, Степан Иванович, — сказал [я] неустрашимо… — Ты меня не собьешь с пути мнимою тобою чрезвычайною к тебе доверенностью императрицы и будто она желает по известным тебе одному причинам осудить невиновного. Нет, ты лучше мне скажи, какую ты и от кого имел власть выставлять своею рукою примечания… осуждающия строже, нежели существо дела и законы [требуют]?" Шешковский затрясся, побледнел и замолчал».
На этот раз он уступил Державину, но отрывок из мемуаров Гаврилы Романовича хорошо передает манеру поведения Шешковского и то, как было непросто возразить всесильному инквизитору. Ведь неробкому Державину для этого потребовалась «неустрашимость» — свойство воина, более пригодное в бою, чем за канцелярским столом.
Вряд ли от умной императрицы были скрыты те способы, которыми Шешковский достигал результата в своих изысканиях. Об этом выразительно говорится в анекдоте о начальнике сыска и мужике. Рассказывают, что как-то раз к государыне явился странный челобитчик из провинции. Он просил, умолял сурово наказать его за убийство, которое он себе приписал. Он жаловался, что якобы убитая им помещица является к нему каждую ночь и мучит его. Невиданного челобитчика в уезде выпороли раз, другой, но помещица все являлась ему в сонных видениях, вот он и отправился искать правды в столице. Екатерина позвала Шешковского и спросила у него совета, что делать со странным просителем.
Степан Иванович якобы сказал: «Позвольте, мол, мне, Ваше величество, взять крестьянина с собою. Уверяю Вас, он навсегда забудет свою барыню». Государыня засмеялась: «Знаю тебя, Степан Иванович, не токмо барыню, но и русский язык оный челобитчик забудет! Отправь его лучше в монастырь на покаяние».
Шешковский дожил до 1794 года и умер, окруженный почетом и всеобщим страхом. Как часто бывает с людьми, засидевшимися на своем месте, дела конторы он с годами сильно запустил. Пришлось после его смерти преемнику разбирать завалы нерассмотренных дел, выпускать из каземата людей, много лет просидевших без суда и следствия по неизвестным причинам, точнее — по причинам, известным только Шешковскому, который, конечно, в это время уже горел в аду.
Последний фаворит: Платон Зубов
Неожиданная смерть Григория Потемкина осенью 1791 года стала важной вехой в истории царствования Екатерины II. Выяснилось, что вся тяжесть правления ложится теперь на нее одну и смерть светлейшего невосполнима. Уход Потемкина из жизни совпал с процессом, неизбежным для каждого политика, даже самого умного и опытного. Пройдя период подъема и расцвета, талант его тускнеет, и он вступает в период гниения, распада и гибели. Как ни была умна, властна, дальновидна императрица, в старости ей также стали изменять разум, воля и чувство меры. Символом последнего периода царствования Екатерины стало постыдное господство при дворе братьев Платона и Валериана Зубовых.
Платон Зубов — двадцатиоднолетний шалопай, конный гвардеец, молодой, невежественный, но красивый, мускулистый, с высоким лбом, прекрасными глазами. Он был выдвинут врагами Потемкина в пику ему. Ведь до этого почти все молодые фавориты императрицы были креатурами светлейшего и опасности для него не представляли.
Летом 1789 года Зубов упросил начальство разрешить ему командовать конвоем, сопровождавшим Екатерину II во время ее поездки из Петербурга в Царское Село. Он так красовался возле кареты государыни, что был замечен ею, попал к ней на обед, удостоился благожелательной беседы. Несколько дней спустя один из придворных занес в свой дневник: «Захар (камердинер Екатерины) подозревает караульного секунд-ротмистра Платона Александровича Зубова… Он начал ходить через верх», то есть через личные покои государыни. Через две недели Зубов был пожалован полковником и флигель-адъютантом и занял покои предыдущего фаворита, Дмитриева-Мамонова. Молодой человек стремительно вошел в фавор к стареющей императрице, и та стала писать о нем Потемкину как о «новичке» — «ученике», который появился у нее.
Потемкин поначалу не особенно встревожился. Он полагал, что хоть новый фаворит и не получил, как все прежние, его одобрения, он не представляет особой опасности. Более того, Зубов стремился польстить Потемкину. Екатерина писала светлейшему: «Мне очень приятно, мой друг, что вы довольны мною и маленьким новичком, это очень милое дитя, не глуп, имеет доброе сердце и, надеюсь, не избалуется. Он сегодня одним росчерком пера сочинил вам милое письмо, в котором обрисовался, каким его создала природа». Платон стал корнетом кавалергардов и генералом. Потемкин не возражал, но все же насторожился. Он стал убеждать Екатерину, что ее фаворит — человек-то дрянной, не стоящий. Обычно она прислушивалась к мнению Потемкина. Как потом писал Зубов, «императрица всегда шла навстречу его желаниям и просто боялась его будто взыскательного супруга. Меня она только любила и часто указывала на Потемкина, чтобы я брал с него пример». Но тут она уперлась и бросить «маленького новичка» отказалась.
В августе 1789 года Екатерина сообщает светлейшему нечто интересное: у Платона «есть младшой брат (Валериан, восемнадцать лет. — Е. А.), который здесь на карауле теперь, на место его; сущий ребенок, мальчик писанной, он в Конной гвардии поручиком, помоги нам со временем его вывести в люди… Я здорова и весела, и как муха ожила…» Надо понимать, что и «младшой» тоже стал императрицыным «учеником». Через неделю Екатерина отправляет Потемкину курьера с рассказом о братьях Зубовых: «Я им (очевидно, Платоном. — Е. А.) и брата его поведением весьма довольна: сии самыя невинные души и ко мне чистосердечно привязаны: большой очень неглуп, другой — интересное дитя». Из письма Екатерины от 6 сентября Потемкину стало известно, что «дитя» поразительно быстро избаловалось: «Дитяти же нашему не дать конвой гусарской? Напиши, как думаешь… Дитяти нашему девятнадцати лет от роду, и то да будет вам известно. Но я сильно люблю это дитя, оно ко мне привязано и плачет, как дитя, если его ко мне не пустят». Не успел Потемкин решить судьбу гусарского конвоя, как уже 17 сентября его поставили в известность: «Дитя наше, Валериана Александровича, я выпустила в армию подполковником и он жадно желает ехать к тебе в армию, куда вскоре и отправится».
Час от часу не легче! Причина срочной командировки «дитяти» прозаична: старшой приревновал к меньшому, и не без причины. С тех пор «чернуша» и «резвуша» Платон остался во дворце один… Потемкин не долго держал при себе Валериана — светлейшему шпион был не надобен. Он отослал его в Петербург с известием о взятии Суворовым Измаила, при этом, согласно легенде, просил передать государыне следующее: «Я во всем здоров, только один зуб мне есть мешает, приеду в Петербург, вырву его». Намек был более чем прозрачный. Но вырвать мешавший ему «зуб» светлейший не успел, смерть его опередила, к немалой радости братьев Зубовых.
Что же произошло с Екатериной? Ведь мы же знаем, что она не была Мессалиной или Клеопатрой. Да, конечно, под влиянием возраста в психологии императрицы, по-видимому, произошли какие-то изменения. Но не это главное. Ее вечно молодая, жаждущая любви и тепла душа сыграла с ней скверную шутку.
Любопытна история, которая случилась в Эрмитажном театре 12 октября 1779 года. Весной этого года Екатерина «отпраздновала» за рабочим столом болезненное для нее пятидесятилетие. И вот в тот день, 12 октября, она смотрела вместе со всем двором пьесу Мольера. Героиня пьесы произнесла фразу: «Что женщина в тридцать лет может быть влюбленною, пусть! Но в шестьдесят?! Это нетерпимо!» Реакция сидевшей в ложе государыни была мгновенна и нелепа. Она вскочила со словами: «Эта вещь глупа, скучна!» — и поспешно покинула зал. Спектакль прервали. Об этой истории сообщал, без всяких комментариев, пове ренный в делах Франции Корберон. Мы же попробуем ее прокомментировать.