Дворец Малинового Солнца
Шрифт:
"...- Вы совершенно правы,- сказал Эмануэль.- Это не более чем танец пушинок, подхваченных ветром. - Но для чего этот фарс?- недоумевал я.- Для чего они занимают этот нелепый трон, отдают свои приказания, а их свита с азартом ярмарочных скоморохов бросается исполнять их? Для чего эти попугайские одеяния их слуг? Неужели люди, хоть сколько-нибудь обладающие вкусом, могут находить подобный фарс остроумным или хотя бы забавным! - Не судите их слишком строго,- улыбнулся Эмануэль.- Ведь вы сами задумались обо всём этом только теперь. Что вы думали об этом там, в земной жизни? Подобные мысли не приходили вам в голову? - Что же,- сказал я.- Мне довелось немало путешествовать, и не раз я наблюдал смену земных правителей. Порой это представлялось подлинной драмой, порой происходило почти незаметно, но нигде и никогда это не было таким фарсом! - Ну вот вы и получили возможность увидеть подлинную природу подобных событий. Природа явлений начала раскрываться перед вами. Заметьте, в этом дворце никто и не пытается придать этому ритуалу видимость серьёзности это не более чем игра. Вот она сыграна, карты тасуют и раздают снова, и будет новый правитель, но главная игра всегда за Королевой, и вы можете прилежно изучать деяния и эдикты всех этих каниниев ребилов, искать в них закон и право, но полноте! Правит в этом театре только она одна. Это театр Королевы. Он протянул мне бокал. - Это театр Королевы,- сказал он.- Только убитые не воскресают под хлопки публики..."
"...Я должен был добиться аудиенции, чего бы мне это ни стоило, и я был почти уверен в том, что смогу найти для этого способ, вопреки всем возражениям Эмануэля, полагавшего мою затею совершенно неосуществимой. - Она появляется только на пирах и всегда на своём возвышении, на которое вам никаким образом не взобраться. - И всё же,- продолжал настаивать я,- должен существовать способ, и эти её появления, возможно, не единственные. - Что вы имеете в виду?- сказал Эмануэль.- Ах, да! Мистерии! - Именно,- сказал я.- Можем ли мы утверждать, что она не участвует в мистериях и никогда не появляется на них? Я почти уверен в обратном и не вижу иных причин, по которым мистерии эти могли бы быть окружены такой таинственностью, когда бы не участие в них Королевы. -
"...- Но кто же она? Её лицо отличается поразительной красотой, и всё же, её вполне можно принять за земную женщину, да, прекрасную, может быть, лучшую из женщин, но женщину! - Вы находите её красивой?- сказал Эмануэль. - Не думаю, чтобы ваш вопрос предполагал ответ с моей стороны. - Вы правы,- согласился он.- И всё же, она не просто красива. Она несравненна!.."
"...Очень уж убедительна была та, в сущности обманчивая, простота, с которой совершалось всё во дворце.
– - Питьё и яства никогда не иссякали - два или три раза я даже видел слуг,- впрочем, одеты они были так же, как и все остальные, и поверхностный взгляд вряд ли мог бы заподозрить в них оных,- но мои попытки преследовать их не увенчались успехом. Надо сказать, что стоило этим слугам заметить или хотя бы заподозрить за собой слежку, как они начинали вести себя совершенно бесцеремонно, и могли даже закрыть за собой дверь перед самым вашим носом, лишив вас таким образом всякой возможности продолжить преследование. Но даже если бы я и обнаружил какую-нибудь из этих дверей, то как бы я смог проникнуть в неё? И разве не была бы она точно так же - - захлопнута передо мной и закрыта на ключ?.."
"...-Так она ангел?- вскричал я. - Ну конечно,- просто ответил он.- Она ангел. - Но...- начал было я. - Не стоит придумывать возражения,- сказал Эмануэль.- Тем более что ничего это не изменит. - И таких ангелов множество? - Полагаю, что да,- сказал он.- Каждый из них управляет некоторой областью небес. Вы находите это странным? - Да нет,- сказал я.- Отчего же... - И быть может древние были правы, воспевая своих богов, и их боги - это суть ангелы, каждому из которых отдан дворец из дворцов Отца, одна из небесных обителей. "В доме Отца Моего обителей много..." Страж, закрывающий дверь для профанов - проводник для посвящённых... - Но под ногами у нас земля,- напомнил я. Он резко повернулся ко мне. - Мы сделали ещё только первый шаг,- сказал он.- Не забывайте об этом. Мы не вполне ещё свободны от наших убеждений и взглядов, иллюзии ещё имеют над нами власть, но шаг за шагом мы будем сбрасывать с себя их оковы и становиться всё легче и легче, и всё выше будем мы возноситься в небо..."
"...- Между прочим,- сказал Эмануэль.- Мы с вами можем теперь убедиться в том, насколько утверждение церкви о том, что скрепляя брак на земле, она скрепляет его и на небесах, соответствует истине. Оглянитесь и, если хотите, поспрашивайте этих людей. Много ли найдётся среди них тех, чей брак устоял бы перед силой смерти? Разве что тётушка... - Цинцинатта? - Узнав об участи, уготованной её супругу, она пожелала разделить его жребий, о чём дядюшка, жестокосердно обрадовавшись, немедля доложил его величеству императору. Растроганный и удивлённый, его величество не стал препятствовать этому акту самопожертвования и благословил его. - Как это странно. Мне с трудом верится в то, что она могла выразить подобное желание при том, что она так полно чувствует жизнь и каждое её мгновение... - Вы полагаете, что с её стороны это было не более чем шуткой? - Право, не знаю, что и думать,- признался я.- Я готов допустить, что такой минутный порыв... - Вот именно!- воскликнул Эмануэль.- Вот именно, минутный порыв, но последствия его были куда как серьёзны. - И всё же,- сказал я,- на мой взгляд, поступок вашей тётушки заслуживает восхищения, тем более что она так молода и красива... Отчего же вы рассказываете о нём столь насмешливым тоном? - О нет, я не имею ни малейшего желания насмешничать, однако... она не повторила своего порыва. - Её супруг... ваш дядюшка... умер? - Как видите,- улыбнулся Эмануэль,- она вовсе не убита горем. - Сильные чувства нельзя слишком часто подвергать проверке,- возразил я.Трагедия, повторившись, превратилась бы в фарс. - И всё же,- сказал Эмануэль.- Согласитесь..."
"...- Дядюшка был человек несколько... странный, даже чудаковатый. То ли по крайней своей простоте, то ли по глупости он оказался втянутым в одно запутанное дело, подробности которого мне было бы утомительно излагать; быть может, и было-то это дело пустяковым, но выяснить достоверно, так ли это, оказалось почти невозможно, тем более что главные виновники не могли предстать перед судом - один из них внезапно скончался, двое других, кажется, бежали... И вот, чтобы выйти из затруднительного положения, его величество и предложил дядюшке умереть. - И тот принял это предложение? - А как вы полагаете?- с улыбкой сказал Эмануэль. Я извинился за свой нелепый вопрос. - Он препоручил меня заботам своего друга, в результате чего я и оказался здесь. - Не слишком успешную карьеру вы успели сделать,- шутливо заметил я. - Напротив,- возразил Эмануэль с серьёзностью.- Я сделал карьеру более блестящую, чем та, о которой я мог мечтать, потому что нет, как видно, у человека лучшей карьеры чем должная смерть, тем более что, как вы сами теперь видите, смерти нет, а то, что именуется среди людей смертью, есть ничто иное как восхождение. Я был счастлив начать его так, как я его начал... Между прочим, не хотите ли вы познакомиться с ним? - С кем?- сказал я, не сразу сообразив, о ком он говорит.- С тем господином, которому... - Да, именно. Сегодня утром я видел его во дворце. Его зовут Ментор. - В самом деле?- сказал я. - Во всяком случае, именно так я его представлю вам,- сказал Эмануэль.Думаю, он воспримет этот как шутку. А впрочем, не всё ли равно?.."
"...- К сожалению,- сказал Ментор,- я вынужден подчиниться этим странным порядкам, хоть и попал сюда не по своей воле. - Все рано или поздно попадают сюда,- заметил я.- Имея в виду не только этот дворец, но и множество подобных ему. Он признался, что смысл моих слов представляет для него загадку. Я, однако, почёл за лучшее переменить тему, отчасти из нежелания оказаться втянутым в спор, и рассказал в общих чертах о недавнем заговоре, о нравах нынешнего двора и прочем в том же духе. Он спрашивал, высказывал свои соображения, порой весьма разумные. Всё время нашей беседы мы прогуливались по дворцу, и я представлял его своим знакомым, к слову сказать, весьма немногочисленным. Иных, напротив, он представлял мне. Поначалу он держался несколько натянуто, но вскоре совершенно освоился с непривычной для него обстановкой; время от времени он слегка подмигивал, давая понять, что воспринимает всё происходящее должным образом, то есть, не более чем занятную игру, отличающуюся, правда, некоторой распущенностью, как он выразился, но всё же не лишённую прелести. - И всё же,- наконец заявил он,- я бы предпочёл не играть в неё. - Вот как?- сказал я. - Насколько я понимаю, игра эта сопряжена с немалой опасностью для жизни. Не так ли? - Вы правы,- подтвердил я.- Более того, какую бы роль вы для себя ни избрали, финал будет всегда одинаков, до некоторой степени, разумеется... - Мне же,- сказал он,- вовсе не хотелось бы подвергать свою жизнь опасности. - Каким же образом вы думаете избежать игры?- спросил я.- Ведь игра закон этого мира. - Единственный способ обезопасить себя от проигрыша - это не делать ставок. Я стал возражать, приведя в пример Диоклетиана, который пожелал выращивать капусту вместо того чтобы править, Пилата, надеявшегося умыть руки, Грецию, захваченную македонянами и прочая. - Разве что,- сказал я,- вы по примеру Диогена поселитесь в бочке и будете пить из пригоршни. Он отвечал без раздражения, скорее наставительно, нежели запальчиво, это раззадорило меня, и я принялся спорить с большим пылом. Таким образом полемика наша начала затягиваться, в то время как исход её, несмотря на все мои старания, по-прежнему оставался неопределённым. - Я вижу,- сказал я, уже чувствуя, что теряю выдержку,- что я просто обязан рассказать вам всё. Я знаю один кабинет здесь неподалёку, там нам никто не помешает, и если вы окажете мне любезность проследовать со мной, я расскажу вам нечто такое, о чём вы, вероятно, не подозреваете, и я уверен, что это совершенно переменит образ ваших мыслей. Пойдёмте же. Ментор недоверчиво покачал головой..."
"...Внимательно выслушав всё, что я рассказал ему, он некоторое время молчал, погружённый в задумчивость, после чего сдержанно рассмеялся, как бы отгоняя от себя наваждение. - Какую, однако, шутку вам удалось сыграть со мной,- сказал он.- Ведь я уже, кажется, был близок к тому чтобы поверить во всё это. - Следовательно, мои слова вас не убедили,- заключил я. - Не огорчайтесь,- по-отечески мягко сказал он.- Должен признать, что теория ваша весьма оригинальна и остроумна. - Что же вы можете возразить мне? - Ну что вы,- сказал он.- Я вовсе не хотел бы навязывать вам своё мнение. Мне это ни к чему, да и вам это едва ли принесёт пользу. Возражения же мои чисто практического свойства и не имеют никакого отношения к абстрактной философии. Их можно свести к одной простой фразе: "Я в это не верю". - Но почему же!- воскликнул я. - Да потому, мой друг,- сказал он,- и именно потому, что теория ваша чересчур умозрительна. - Вы полагаете этот дворец не существующим?- сказал я с иронией. - Отнюдь,- покачал головой он.- Он вполне реален, но это вовсе не обитель смерти, напротив, это тайный дом помилования. - Помилования? Но позвольте... - Кем, по-вашему, был выстроен этот дворец? Я признался, что не вполне понимаю суть его вопроса. -
"...Но даже если это и так, и мой бедный друг был прав в своих догадках, которые в этом случае следовало бы назвать прозрениями, это всё же не уменьшало моей горечи. Сознание того, что смерти нет, как ни странно, служит для нас слабым утешением, когда мы теряем близких нам людей, и ничуть не смягчает боль утраты. И вот, не успел я оправиться от одной потери, как безжалостная судьба нанесла мне новый жестокий удар, и теперь я остался совсем один среди этих людей, а они всё так же шумели, пели и веселились, да и могло ли что-нибудь измениться в них от того, что кто-то, кто ещё вчера или вот только что был здесь и одним из них, исчез, и его не стало. Ах, если бы и я мог вот так же беспечно предаваться веселью, забыв о том, что над каждым и надо мной уже занесён неотвратимый невидимый меч, не оплакивая ничью судьбу. И всё же, я не был вполне одинок в своих чувствах, ведь были среди этих людей и такие, кто избегал пиршеств и царившего на них веселья по причине своих природных склонностей или сознательного отвращения, как некогда это делал и я, и точно так же они стремились к уединению, сознавая невозможность поделиться с кем-нибудь своей скорбью, в то время как их избегали, словно боясь заразиться от них смертельной болезнью, старались не замечать их и обходили стороной как зачумлённых, и конечно же они всегда умирали первыми, и уж во всяком случае, не задерживались здесь надолго - таковы правила этого мира,- и быть может, именно страх перед преждевременной смертью,- а я уже вовсе не был уверен так, как прежде, в том, что для каждого из нас смерть уже состоялась, и исчезновение из дворца не означает кончины,- заставлял всех этих людей вести себя с показным весельем, и всё это не более чем притворство, ставшее уже не просто манерой поведения, но утвердившееся в навсегда закреплённой привычке, заменившей им подлинность ощущений, искренность и глубину мыслей и чувств, а значит, по существу это были уже не люди, а куклы, прилежно исполняющие каждая свою роль, и все вместе они разыгрывали этот фарс, называя его праздником жизни, и единственное, что осталось в них подлинного, это их страх оказаться отверженными, стать первыми жертвами наступающей ночи или наступившего дня и паническое стремление любой ценой оттянуть неизбежный конец. Но не всем удаётся совладать с собой. Ментор, чья спокойная уверенность ещё несколько дней назад произвела на меня столь сильное впечатление, теперь так страшно переменился, что увидев его, я остановился и некоторое время не решался приблизиться. Вид его был ужасен и вызывал жалость, он пил и заглядывал в кубок, чтобы проверить, осталось ли в нём ещё вино, то вдруг вздрагивал и затравленно озирался по сторонам ничего не видящими глазами, и снова пил, жадно и, кажется, с отвращением. Я подошёл к нему и поклонился. Он попытался было подняться на ноги, однако поклон ему не удался, и он только плеснул вином из своего кубка себе под ноги, потом покачнулся и с усилием изобразил на лице подобие улыбки. - Простите мою слабость, сударь,- произнёс он, тяжело выговаривая слова.Временами я испытываю сильное недомогание. Вы позволите мне сесть? Я помог ему опуститься в кресло. - Благодарю вас,- сказал он.- Вы единственный разумный человек среди этой шайки убийц. Не хотите выпить? Я вежливо отказался, но он принялся вдруг канючить, настаивать, и я наконец уступил. Ментор громко чихнул, выронив пустой кубок на пол. - Можете вы мне объяснить,- сказал он с раздражением в голосе,- откуда здесь берутся сквозняки? Поразительно! Поразительно и непостижимо. - Вы правы,- сказал я.- Это поистине достойно удивления. - Игра окончена,- внезапно сказал он.- Пора платить, сударь. Я посмотрел на него. Мимо нас по коридору со смехом пробежала женщина, преследуемая мужчиной. - В этой игре,- продолжал Ментор, проводив их тупым взглядом,- придётся платить жизнью. Всем, да, сударь, всем нам придётся заплатить жизнью, а вы и не понимаете, в чём дело. - Вполне допускаю это,- осторожно сказал я. - Дело в том,- медленно сказал Ментор,- что всё кончено. Мы все приговорены к смерти, и это,- он обвёл вокруг себя рукой,- только отсрочка, нет, хуже! Это темница пыток, потому что нет пытки страшнее чем ожидание неизбежной смерти. Он в изнеможении откинулся и закрыл лицо руками. Я смотрел на него и всё больше проникался к нему состраданием. Он медленно открыл глаза. - Лучше бы уж всё это было правдой,- тихо сказал он,- всё, что вы мне говорили, помните? Лучше бы это было правдой, лучше бы мне было думать, что всё уже свершено. Куда мне бежать, если я уже мёртв! У меня не осталось ни имени, ни состояния, мой склеп уже запечатан. Я расскажу вам, как это произошло со мной. - Я был бы весьма признателен вам,- сказал я, опускаясь в кресло. - Оставьте, сударь,- поморщился он.- Вы, вероятно, осуждаете меня, полагая виновником гибели вашего друга, ведь Эмануэль был вашим другом? - Это так,- сказал я, опустив глаза.- Он был моим единственным другом здесь. - Если бы вы знали всё, вы бы не осуждали меня,- сказал он.Единственное, в чём меня можно было бы упрекнуть, так это в том, что я представил его ко двору, но как, по-вашему, я мог избежать этого? Он должен был сделать карьеру, непременно блестящую карьеру, моим же долгом было позаботиться о том, чтобы таковая карьера состоялась, и я ничего бы не мог сделать для него, даже ввести его в свет, не говоря уже о том чтобы выхлопотать для него должность, не представив его прежде ко двору. Император пожелал видеть Эмануэля на своих пирах, и я не мог противиться его воле. Он пожелал так! Пиры эти устраивались регулярно, присутствовать на пиру Двенадцати было наивысшей честью, какой только мог удостоиться смертный. Многие в пустых разговорах присваивали себе такую честь без всякого на то основания, рассказывая всякие выдумки и анекдоты, избранные же должны были хранить в тайне то, что они видели и знали. На каждом новом пиру разыгрывался жребий, так что один из пирующих должен был умереть... Я помню, как всё это начиналось. Император испытывал затруднения в средствах, отказаться от пиров было невозможно, как невозможно было и придумать новый налог, и тогда был найден очень простой выход - пиры стали оплачивать сами пирующие - каждому из них предъявлялось требование, чтобы в своём завещании, а оно непременно должно было быть составлено, большую или просто значительную часть своего состояния, это зависело от его величины, они отписывали его императорскому величеству. Каждый из нас ставил на карту своё состояние, жизнь, чтобы на несколько дней приобщиться к императорской власти, и если так решит жребий, принять смерть и, по вступлении завещания в законную силу, оплатить им новые пиры. Император уступал часть своей власти, как бы продавая её, разделяя её с пирующими, каждый из которых был почти что всесилен. Вы этого не можете понять, никогда не поймёте, что это значит, всесилие... Он отличался от нас лишь тем, что не участвовал в игре, а мы играли со смертью, каждый из нас, ради того чтобы только вкусить его власти, только вкусить!.. Я не мог рассказать ему об этом, я дал клятву, что же я мог сделать. Завещание было составлено без затруднений, Эмануэль сделал это с охотностью, вообразив, что таково непременное условие ко всякому, кто пожелает добиться чего-либо при дворе. Он ошибся в одном только - он и представить себе не мог, как высоко, как гибельно высоко он возвысится. Теперь, когда я уже умер, я могу говорить об этом, обет, данный мной, не может более иметь силу. На первом же пиру ему выпала смерть, несчастный! Он не успел даже понять толком, что произошло, и конечно, не успел ни о чём узнать. Теперь вы видите, что я не мог спасти его, не в моих это силах управлять судьбой, хотя, о да, я был всесилен. Всесилен! Он страшно расхохотался. - Между прочим,- сказал он.- Знаете ли вы, кто она, эта ваша богиня? - Простите?- сказал я. - Да бросьте!- махнув рукой, сказал он.- Вы прекрасно поняли, о ком я говорю. - Вы говорите о Королеве? - Знаете ли вы, кто она? Это Юлия, первая жена его величества императора. Она была объявлена умершей, похоронена. Похоронена, вы слышите? Налейте мне ещё вина. Я поднял его кубок и, наполнив его из кувшина, стоявшего на полу, подал ему. - А вы почему не пьёте?- сказал он, сделав глоток. - Я пью лишь тогда, когда мне этого хочется,- сказал я. - Ну да,- сказал он, кивнув головой.- Хотите встретить свой конец трезвым. Что ж, когда-то я сказал бы вам, что это весьма похвально. А вот я пьян, и мне незачем этого стыдиться..."
"...Я чувствовал себя опустошённым, и одновременно странное спокойствие вдруг овладело мной. Я пытался думать о печальной участи моего друга и той участи, которая уготована мне самому, но мысли эти не вызывали у меня больше никаких чувств - так буря, исчерпав свою силу, сменяется вдруг полным штилем, и море становится ровным и тихим,- и это не было безразличием или затмением, нет это было совсем иное, новое ощущение, я словно бы видел себя со стороны, не чувствуя себя больше пленником своих мыслей и своей судьбы. Я вернулся в зал, где пир, подобный пиру Трималхиона, а впрочем, такой же, как и всегда, продолжался, но голоса не звучали в моих ушах раздельно и лишь обозначали праздник, как бой часов обозначает время, но было ли за этим что-то, или часы стояли, я не смог бы ответить себе, да и не спрашивал себя об этом. Где-то играли скрипки, и женщины пели. Королева была на своём месте на возвышении.
– - Не сводя с неё глаз, я опустился на ложе.
– - Она повернула голову, наши взгляды встретились, и мне показалось, что она едва заметно улыбнулась и кивнула мне, а потом она поднялась и ушла из зала. Через некоторое время ко мне приблизился человек и, опустившись рядом со мной, склонился к моему уху и прошептал: "Я буду ждать вас у дверей зала. Вы должны уйти незаметно". Сказав это, он поднялся на ноги и ушёл. Подождав минуту или две, я встал и последовал за ним..."