Шрифт:
1
Вшик… Вшик… Вшик…
Дворничиха за работой.
Метла гонит по тротуару унылый ворох осенних листьев. Одни из них ещё зелёные и сочные, другие – слегка пожелтевшие, третьи – жёлтые, как банановая кожура, четвёртые (и таких большинство) – тоскливого рыже-сизого цвета – сухие и сморщенные, похожие на кожу старухи; а пятые – уже и не листья – труха… Метле до этого разнообразия никакого дела. Метла слепа – для неё всё одно. Всех в одну кучу. А после – сожгут.
Игорь курил в окно, опершись локтями о подоконник.
«Так и с людьми, –
– Эй! Ты чего окурки кидаешь? – надтреснуто гаркнула дворничиха снизу на Игоря, прервав поток печально-философской мысли.
– Да не кидаю я ничего, – опешил Игорь. – Я что, свинья, под своим же окном мусорить?
– Кидаешь-кидаешь, – упорствовала, шепелявя, дворничиха, – шама видала.
«Сумасшедшая бабка неопределимых кровей и возраста», – окрестил её про себя Игорь. Небольшого росточка, вёрткая, жилистая. Вечно в одном и том же: стоптанных кроссовках, коротких, под лодыжку, трениках и длинной, не по размеру куртке с надписью «МЧС». Маленькое лицо, серое и морщинистое, с застывшим выражением туповатого недовольства. Такие же маленькие раскосые угольки-глазки. Высокие скулы. Тонкие злые губы. Щербатый коричневозубый рот. Кореянка? Якутка? Или киргизка? На круглой, как мяч, голове, короткий ёжик поседевших волос. Низкорослость, подвижность, одежда и стрижка придавали старухе нечто пацанское. Впрочем, старухе ли? С равной вероятностью она могла быть как преждевременно износившейся пятидесятилетней тёткой, так и бойкой бабулькой, которой за семьдесят. Но вот в том, что дворничиха не в себе, у Игоря не было никаких сомнений. Шоркает ли она метлою по мостовой, катит ли с грохотом под окном тележку, копается ли с упорством крота в мусорном баке, губы её пребывают в непрерывном движении. Всё бормочет-бормочет-бормочет… Сама с собой разговаривает.
В дворе она появилась недавно, и сегодня впервые разговаривала не с собой, а с Игорем. И то, что она говорила, Игорю решительно не нравилось.
– Ты и ешть швинья. Вон школько окурков накидал-то! – разорялась старуха.
– Так это со второго или четвёртого кидают, – подрастерявшийся от неожиданного натиска Игорь, оправдывался.
– Нет! Ты кидаешь. Зашранец! – гавкнула дворничиха.
Тут он, наконец, разозлился.
– Засранец, говоришь? Получай тогда!
Щелчком Игорь отправил окурок в окно. Окурок приземлился аккурат под стоптанные кроссовки.
Раскосые угольки сверкнули колючей яростью.
– Шдохнешь! – прошипела старуха. – Шдохнешь теперь. Неделя тебе ошталашь…
– Да пошла ты, дура старая! – Игорь захлопнул окно.
2
На часах было около девяти вечера, когда Игорь, подхватив пакеты с мусором
– Свисток не забыл? – крикнула из кухни Ася.
– В кармане лежит, – отозвался из прихожей Игорь, усмехнувшись и покачав головой.
По слухам на районе орудовала банда кавказцев. Вроде бы кого-то избили, кого-то ограбили. Вот и всучила ему Ася свисток.
Свисток! Ну дала бы, скажем, травмат. Или газовый баллончик, на худой конец. Что он в свисток свистеть будет? Вот стыд-то! Смешная она.
Под фонарём на скамейке у детской площадки уже занял своё «законное» место Юрка. Бывший друг давно прошедшего детства. Тихий алкоголик, живущий в третьем подъезде с мамой на её пенсию.
– Здорово, Юр!
– Привет, Игорёк!
Осень в городе пахнет тоской и дымом сожжённых листьев. Тусклые глаза фонарей пахнут скорой зимой. Прямоугольные глаза окон домов-коробок пахнут уютом и скукой.
Змейки трещин и заплаты на холодном усталом асфальте. Вечерняя перекличка ворон на ветвях поредевшего дуба. Укрытый тьмой заброшенный детский садик. Когда-то Игорь ходил в него. Теперь пустили под снос. Говорят, «Элитстрой» задумал здесь ставить высотку. Поворот. Длинный ряд гаражей. Дорога от подъезда до помойки знакома до каждого камешка, с тех пор как родители доверили в первый раз Игорю мусорное ведро.
Тупичок с трансформаторной будкой. Туда Игорь старается не заглядывать. Опять поворот. Запахло тухлой кислятиной. Поворот. Под фонарным столбом бетонная стенка. Вдоль стенки в ряд шесть мусорных баков. Дошёл.
До недавних пор Игорь бросал пакеты в контейнер с расстояния не меньше пяти шагов. Но как-то раз, после очередного меткого попадания, в контейнере что-то истошно заорало, а в следующую секунду оттуда вырвался лохматый обезумевший кот. Зверюга стремглав понеслась прочь, поджав повреждённую заднюю лапу. Больше метанием мусора Игорь не занимался.
Он подошёл к баку вплотную и заглянул. Не зря. Кот там был. Матёрая морда сосредоточенно рвала пакет из чёрного полиэтилена. Увидев человека, котяра на мгновение замер, мяукнул и благоразумно дал дёру.
Взгляд упал на оставленную котовью добычу.
«Твою мать! Что это?»
Очередь замереть перешла от кота к Игорю.
Там, внизу, в разорванном чёрном пакете, лежала… рука. Обрубленная по локоть человеческая рука со скрюченными посиневшими пальцами.
«Это муляж? Или… она настоящая?»
Любопытство боролось со страхом и отвращением. Недолго. Перегнувшись через край, осторожно, взявши пакет с обеих сторон двумя пальчиками, Игорь потянул его на себя.
Это был не муляж.
Латексные игрушки для Хеллоуина не пачкают пальцы коричневым мясным соком, не отдают тухловатым душком, наконец, их не грызут коты… Игорь рассматривал находку пребывая в каком-то дурацком трансе. Белая кость с дуплом побуревшего костного мозга, в обрамлении покрытого липкой плёночкой мяса, отпилена ровно, будто хирург работал. Под кожей ячеистый слой желтоватого жира. А вот здесь, слева, кожа не отрезана, а оторвана – топорщится подсыхающими бахромками. А тут, выше запястья, руку кто-то пообкусал – мясо вырвано клочьями. Вероятно, это уже работа кота…