Шрифт:
Роберт Янг
Дворы Джамшида
Сказали нам: и Лев и Ящерица хранят тот двор,
Где сам Джамшид победу торжествует и пьет вино...
Серовато-красное солнце уже заметно склонилось к западу, когда племя длинной цепочкой спустилось с усеянных трещинами и изломами предгорий к самому морю. Женщины рассыпались вдоль берега, собирать выброшенные волнами деревянные обломки, а мужчины занялись установкой дождевых ловушек.
Риан мог с уверенностью
Ловушка для дождя была замысловатой формы, сделанная из нескольких собачьих шкур, тщательно сшитых вместе так, что получился самодельный непромокаемый тент. Риан и другие молодые мужчины держали его, подняв высоко вверх, в то время как мужчины постарше устанавливали шесты и натягивали веревки из собачьих кишок, чтобы в тенте, в самой его середине, образовался прогиб, и когда пойдет дождь, столь драгоценная вода будет собираться в этом углублении. Завершив эту работу, мужчины спустились к берегу и собрались вокруг большого огня, разведенного женщинами.
У Риана от долгого пути через горы болели ноги, а плечи ныли от тяжести собачьих шкур, которые ему пришлось нести последние пять миль. Временами молодость казалась настолько обременительной, ему хотелось стать самым древним стариком племени; тогда он был бы свободен от тяжелой работы, мог свободно тащиться, еле передвигая ноги, в самом конце идущих, мог свободно сидеть скрестив ноги во время остановок, когда более молодые были либо заняты охотой, либо предавались утехам любви.
Он стоял спиной к огню, позволяя теплу проникать под одежду из собачьих шкур и согревать тело. Неподалеку женщины готовили ужин, растирая собранные днем клубни в густую кашицу, очень экономно разбавляя ее водой из своих бурдюков, также сшитых из собачьих шкур. Краем глаза Риан заметил Мириам, но вид ее вытянутого еще юного лица и вполне пропорционально сложенного тела никак не всколыхнул его кровь, и он с печалью отвел взгляд в сторону.
Он припомнил, как жаждал ее в тот день, когда была убита последняя собака, как затем лег рядом с ней у гудящего огня, и аромат жареного собачьего мяса все еще удерживался в ночном воздухе. Однако его желудок был полон, и он пролежал половину ночи, почти не испытывая никакого желания. А ведь довольно долгое время и после того она казалась красавицей; но постепенно ее красота увяла, она стала всего лишь еще одним тусклым серым лицом, еще одной вялой апатичной фигурой, плетущейся вместе с племенем от оазиса к оазису, от развалин к развалинам в бесконечном поиске пищи.
Риан тряхнул головой. Он не мог понять этого. Но было очень много такого, чего понять он был не в силах. Например, Танец. Почему напыщенное произнесение обычных слов, сопровождаемое ритмическими движениями, должно доставлять ему удовольствие? И как ненависть могла сделать его сильным?
Он вновь тряхнул головой. Так или иначе, а Танец для него был самой большой загадкой...
Мириам принесла ему ужин, робко глядя большими карими глазами, что было совершенно не к месту. Это напомнило ему о последней убитой им собаке. Он рывком выхватил глиняный котелок из ее рук и отошел вниз, к кромке воды, чтобы поесть в одиночестве.
Наконец солнце село.
Риан вздрогнул. Он попытался сосредоточиться на еде, но воспоминание о собаке не покидало его.
Собака была маленькой, но очень злобной. Она оскалила зубы, когда он наконец загнал ее в небольшой каменистый тупик в горах, и, в доказательство своей злобности, завиляла своим нелепым хвостом. Риан все еще мог припомнить пронзительный звук ее воя... или это был скулеж?.. когда он двинулся на нее с палкой; но больше всего он запомнил, какими были ее глаза, когда он опустил палку на ее голову.
Он пытался отделаться от этих воспоминаний, пытался насладиться нынешней постной пищей. Но продолжал вспоминать все подробно. Он вспомнил всех остальных собак, которых убил, и удивлялся, почему этот факт так беспокоил его. Он знал, что когда-то собаки бегали рядом с охотниками, а не прятались от них; но это было задолго до него... когда было за кем еще охотиться, кроме собак.
Сейчас все было совсем по-другому. Либо охота на собак, либо голодная смерть...
Он закончил есть эту, без единого намека на мясо, похлебку, решительно сделав последний глоток. Услышал сзади легкие шаги, однако не повернулся. Вскоре Мириам присела рядом с ним.
Море тускло поблескивало, отражая свет первых звезд.
– Как красиво ночью, - проговорила Мириам.
Риан промолчал.
– Так будет сегодня Танец?
– спросила она.
– Возможно.
– Я надеюсь, что будет.
– Почему?
– Я... я не знаю. Потому что после него каждый будет другим, и я надеюсь, что каждый будет почти полностью счастлив.
Риан взглянул на нее. Свет звезд нежно падал на ее совсем детское лицо, пряча худобу щек, смягчая тени от голода под глазами. И вновь он припомнил ту ночь, когда почти испытал страсть к ней, и ему захотелось, чтобы эта ночь стала такой же, как та, с самого начала. Ему хотелось вновь обрести желанье и обнять ее, целуя ее губы и крепко прижимая к себе. Но сейчас, когда это желанье так и не овладело им и сменилось стыдом, он, не в силах понять этого ощущения, выразил его обычной яростью.
– У мужчин нет счастья!
– с дикой грубостью произнес он.
– Когда-то оно было у них... много лет назад.
– Ты слушаешь слишком много сказок, что рассказывают старухи.
– Я люблю их слушать. Мне нравится слушать про время, когда вместо этих развалин были живые города, и земля была зеленой... когда для каждого было много пищи и воды... Ведь несомненно, что такое время было. Слова, сопровождающие Танец...
– Не знаю, - сказал Риан.
– Иногда мне кажется, что все эти слова просто ложь.
Мириам покачала головой.
– Нет. Слова Танца заключают мудрость. Без них мы не смогли бы жить.
– Ты и сама говоришь как старуха!
– сказал Риан. И неожиданно поднялся.
– Да ты и есть старуха. Безобразная противная старуха!
– Он размашистым шагом направился через песок напрямик к костру, оставив ее одну около воды.
Теперь племя разбилось на группы. В одной сгрудились старики, в другой - молодежь. Женщины сидели вместе около колеблющейся границы света, напевая какой-то древний мотив, иногда негромко обмениваясь редким словом.