Дворяне 2
Шрифт:
– Я понимаю, что вам скучно меня слушать, – понял он парней, – ведь бумага у нас для рисования закончилась. Я немного вам объясню, рисуя на доске, а потом мы пойдём рисовать на снегу, палочками, вместо карандашей.
Парни с радостью согласились, и вторую половину урока они провели на улице. При этом учитель организовал соревнование, кто лучше нарисует на снегу. По такой же системе прошли уроки рисования и в других классах.
На обед он пошёл домой, подгоняемый голодом. Утром съел только кусок хлеба, больше ничего дома не было. Павлик и Глеб уже пришли из школы и сидели за обеденным столом, а мать наливала им недавно приготовленный суп в тарелки. Глеб тоже учился в этой же школе, в первом классе. Только занятия у него заканчивались раньше, чем у Павлика.
Мать налила Серёже в тарелку суп и сказала:
– У меня хорошая новость. Я устроилась на работу.
– Куда? – поинтересовался Серёжа.
– Кастеляншей в школу ликвидации безграмотности. Ликбез её сокращённо называют, – пояснила она. – Эта школа образована в бывшей начальной школе на соборной площади.
– И что ты там будешь делать?
– Буду выдавать постельное бельё в общежитии, где станут жить приезжие из деревень взрослые ученики. Это, в основном, работники из волостных Советов.
– А ты не могла устроиться преподавателем иностранных языков? Ведь ты знаешь в совершенстве немецкий, французский, польский и итальянский языки.
– Нет, Серёжа, там будут учить только, читать и писать по-русски. Но дело не в этом, я боюсь признаться, что я из враждебного пролетариату класса, – объяснила она. – Ты же слышал, что теперь наше общество разделено на классы: это пролетариат – главный класс, трудовое крестьянство, и наш класс, буржуазия.
– Ты ошибаешься, мама, наш класс – это трудовая интеллигенция. У нас же ничего нет, кроме своих знаний.
Но мать возразила:
– Здесь в этом, никто ничего не понимает, и могут легко посадить в тюрьму. Я даже одежду одеваю похуже, чтобы смешаться с народом, хотя у меня в сундуке всякой одежды достаточно.
Когда Павлик и Глеб поели и ушли в другую комнату, мать тихонько сказала Серёже:
– Я слышала от Свешникова Геннадия Ивановича, что в Данилове усиливается многочисленная подпольная организация, в которую входят и некоторые солдаты. А солдаты это сила. Так что власть может скоро перемениться…
–
Ближе к новогодним праздникам, к Сержпинским пришёл Сергей Воденков, в своей кожаной курточке чекиста, весь встревоженный, и присев на табурет, спросил:
– Что вы скажете про хозяина вашего дома, Дерюгина? Как он к вам относится? Евпраксия засуетилась, предложила ему чаю из листьев смородины, и, не раздумывая, ответила:
– После того, как я отказалась ему платить за квартиру, вернее его жене, то они перестали со мной здороваться и даже не разговаривают. Но мне нечем им платить, я пыталась им это объяснить.
– Всё ясно, значит, сегодня мы их арестуем, – с облегчением сказал Воденков, – а то я спешил их предупредить об аресте. У них сын из армии дезертировал, вчера о нём пришла телеграмма. У нас есть приказ репрессировать родителей дезертиров.
После этих слов, он поставил на стол, не допитый чай, и быстро ушёл. Евпраксия сидела в глубоком раздумье и, затем, спросила сына:
– Серёжа, как ты думаешь, надо ли их предупредить?
– Я, думаю, что надо, – сказал Сергей. – Если не предупредим, то потом нас будет совесть мучить. Дерюгины люди не плохие, и мы им заплатим за квартиру, как деньги появятся. Давай, мама, я к ним схожу и поговорю.
Мать согласилась, и сын пошёл на первый этаж, где жили Дерюгины. Они втроём с взрослой дочкой занимали весь первый этаж. Серёжа постучал в дверь, она была не заперта. Он её открыл, и в прихожей зазвенели колокольчики.
– Можно войти? – громко спросил Сергей.
Из глубины комнат к нему вышла дочка Дерюгиных. Ей на вид было лет двадцать пять; одевалась она всегда по-деревенски, в вышитую кофту и юбку, рыжеволосая и симпатичная девушка.
– Что надо? – сухо спросила она.
– Родители дома?
– Дома.
– Позови их.
В прихожую вышли сразу оба супруга. Они не довольно смотрели на Сергея. Он рассказал им, что из Красной армии дезертировал их сын, и теперь из-за него чекисты придут арестовывать родителей. От кого он узнал эти сведения, Сергей не сказал и быстро ушёл к себе на второй этаж. После этого Сержпинские долго прислушивались к тому, что происходит на первом этаже. Когда совсем стемнело, то к дому подъехала лошадь с санями, с которых слезли три милиционера, и человек в полушубке, видимо чекист. Они зашли в дом, и через полчаса вывели оттуда хозяйку дома, а хозяина с ними не было. Как потом стало известно, хозяин скрылся от ареста, а про хозяйку он решил, что её не тронут. Однако её арестовали и посадили в Даниловскую тюрьму. Сам Дерюгин больше не появлялся, а к дочери хозяев этого дома, позднее, подселили других жильцов.
Двадцать второго апреля 1919 года, по новому стилю, Серёже Сержпинскому исполнилось девятнадцать лет. Серёжа в этот день работал, Павлик и Глеб, тоже были в школе. Евпраксия отпросилась с работы, чтобы придумать, как отметить день рождения старшему сыну, и чем накормить детей. Она недавно ходила к Воденковым, но у них тоже начались не лёгкие времена и в помощи ей они пока отказали. Продуктов, кроме перловой крупы дома не было. Даже чай из смородинного листа весь закончился. К весне голод в Данилове усилился, и на продовольственные карточки выдавали только хлеб, перловку и соль. На рынке тоже товаров было мало, в основном его меняли товар на товар.
У Евпраксии имелись старинные платья, доставшиеся ей от своей бабушки Соколовой, по материнской линии. Это были шикарные бальные платья, которые уже много лет вышли из моды, и одевать их было некуда. Они так и лежали в сундуке, пропахшие нафталином.
Евпраксия взяла одно такое платье, завернула в газету и отправилась в центр города на рынок. Снег уже почти везде растаял, только остатки от высоких сугробов, белели в тени. Евпраксия походила по грязному рынку (после весны здесь ещё не просохло), и увидела у одного мужичка на телеге мешок картошки. Она подошла к нему и развернула платье.