Дворянские гнезда
Шрифт:
Последним московским адресом поэта, никогда больше не увидевшего родного города, стал воспетый Пушкиным Петровский замок (Ленинградский проспект, 54). Живое ощущение Москвы – оно не оставило его до конца.
Куда теперь нам ехать из Кремля?Ворот ведь много, велика земля!Куда – «На Пресню погоняй, извозчик!»…Ответа нет. Но вот уже пруды…Белеет мост, по сторонам садыПод инеем пушистым спят унылы;Луна сребрит железные перила…Правда о Мцыри
Они стояли
Первый ее портрет. Он набрасывает его в семейном родительском альбоме семь лет назад. Ничего особенного – разве художнику не свойственно постоянно рисовать и писать? Но как он ее рисует! Строгий девичий облик. Высокий чистый лоб. Гладко зачесанные на прямой пробор темные волосы. Широкий разлет бровей. Испытующий взгляд неулыбчивых глаз. Скромное светлое платье. А вокруг пышная рама из цветов, завитков, раковин. Слишком замысловатая. Слишком нарядная. Словно венчающая королеву.
Вероятно, и можно было о чем-то догадаться. Но художник молчал. А ей – после его очередного отъезда в Петербург – оставалось покориться судьбе. Родительский дом всегда посещали врачи – профессора и выпускники медицинского факультета Московского университета. Братец, Иван Петрович Постников, считался одним из лучших хирургов. К нему заезжали и сам Федор Иванович Иноземцев, и профессор Матюшенков, и их ученики.
Александра Петровна и не заметила, как стала штаб-лекаршей Машковцевой. Свадьбе не обрадовалась. Не опечалилась и скорой смертью мужа. Может, стала еще молчаливей. Вот тут-то и приехал навсегда в Москву ее суженый, ставший ни много ни мало академиком портретной живописи, и сделал предложение – сразу же принятое, всех обрадовавшее.
И теперь они стояли рука об руку перед аналоем, и шаферы держали над ними венцы. Над ее Петром Захаровичем – сам генерал Алексей Петрович Ермолов, над ней – первой гильдии купец московский Петр Кононович Боткин и родной батюшка. Из церкви они вышли четой Захаровых. В венчальной книге дьячок записал день: 14 января 1846 года.
А началось все 27 лет назад – 15 июня 1819 года. Генерал А. П. Ермолов укреплял линию обороны по реке Сунже. Строил крепости. Самую крупную из них, с шестью бастионами, назвал – Грозная. По другую сторону реки от Грозной раскинулся тонущий в садах аул Дады-Юрт. Из стратегических соображений предложил генерал жителям оставить селение. Горцы не согласились. В тот же день осажденный аул пал. Объезжая его, Ермолов остановился возле убитой женщины – рядом с ней копошился израненный ребенок. Генерал распорядился малыша забрать и передать казаку Захару Недоносову, занимавшемуся ермоловским хозяйством.
А потом были дни и бессонные ночи, которые проводил казак у постели мальчика. Жизнь ребенка была спасена. Позже к нему попадает другой сирота – лезгин. Захар обоих крестил и по своему имени дал им отчество и фамилию. Так появились Павел Захарович Захаров – лезгин и Петр Захарович Захаров – чеченец. Крестным отцом обоих был А.П. Ермолов.
Павел Захарович стал впоследствии солдатом и рано кончил свои дни в Грозном. Петра же Захаровича семи лет от роду взял двоюродный брат генерала, командовавший бригадой в соседней Грузии, Петр Николаевич Ермолов. Мальчику пришлось расстаться со своим первым воспитателем, но и в новую семью он вошел как равноправный ее член. Для Петра Ермолова не было разницы между шестью родными детьми и Петрушей. «Наш Петруша» – это имя сохранится за маленьким чеченцем до гробовой доски.
Когда через четыре года Петр Николаевич выйдет в отставку и приедет на постоянное жительство в Москву, а точнее – на подмосковный свой хутор Собакино, главной его заботой станет устройство Петрушиного будущего. В одном из писем к своей матери он напишет: «Странный мальчик Петруша! Я о моем чеченце. Кроме обучения грамоте, он рисует все, что попадает под руку. Видимо, будет художник и неплохой». Будучи уверен в незаурядных способностях своего питомца, Петр Ермолов попытается его устроить сразу в Академию художеств, попросив об этом приехавшего в Москву на коронацию Николая I президента Академии А. Н. Оленина. Но получит в ответ лишь туманные обещания да совет подучить мальчика на собственные средства.
Совет не расстроит опекуна. Напротив, Ермолов с легким сердцем оставит около себя Петрушу еще на четыре года и отдаст его в обучение проживавшему по соседству, около Большой Никитской, художнику Льву Волкову. Учитель и воспитатель не могли нахвалиться учеником, но время шло и Ермолов всерьез взялся за хлопоты.
В 1829 году он пишет одному из своих друзей по кавказской службе, живущему в Петербурге: «Есть у меня к тебе величайшая просьба, исполнением которой ты меня чрезвычайно одолжишь, а вместе сделаешь и благодеяние. Ты знаешь моего чеченца Петра Захарова. В 1826 году во время коронации я просил А. Н. Оленина поместить его в Академию художеств. Он сказал мне, что сие возможно, но чтобы я прежде отдал его немного поучиться рисовать. Ты знаешь, что отдан он был живописцу, начал рисовать весьма изрядно и показывает большие способности, но время уходит, ему уже 14-й, и я боюсь, чтоб он не вырос так, что уже нельзя будет его отдавать в Академию. Не знаю, как приступить к сему. Оленин – большой барин, живущий в Петербурге в большом свете и кругу, я, отставной, деревенский житель, ничем не прикосновенный к большому свету и большому кругу, хотя некогда и пользовался его благорасположением… Ты, может быть, сам к нему ездишь, вероятно, имеешь общих знакомых, то не можешь ли ты кого-нибудь или через кого-нибудь напомнить ему о его обещании. Если можешь как-нибудь до него добраться, сделай дружбу, уведоми, какой будет его ответ…»
То ли друзья не проявили достаточной настойчивости, то ли вообще не обратили внимания на просьбу «деревенского жителя», но ответа не последовало. И уже в 1830 году Ермолов пишет: «Если б я был жителем Петербурга, тогда, конечно, мог бы он жить у меня и ходить в Академию. Общество поощрения художников не может ли походатайствовать об определении его в пенсионеры. Хотя бы из редкости, чтоб из чеченца стать Апеллесом, а жаль мальчика, который имеет большие способности. Сделай милость, поговори…»
Дождаться ответа снова не удается, и Ермолов решается на крайнюю меру: посылает 14-летнего мальчишку в Петербург под покровительство своих знакомых. Только в 1833 году Петр Захаров будет зачислен так называемым посторонним учеником Академии художеств, будучи при этом пенсионером Общества поощрения художников. Путь в искусство оказался нелегким, зато самостоятельная подготовка – на редкость серьезной. Уже в 1835 году Захаров заканчивает академический курс и получает звание свободного художника. Тем самым он вместе со своим потомством получает право пользоваться «вечною и совершенною свободою и вольностию и вступить в службу, в какую он сам, яко свободный художник, пожелает». Так совпало, что полученный художником аттестат был датирован днем смерти А. С. Пушкина.
Петр Николаевич радуется и вместе с тем беспокоится за своего питомца. Слабые, как тогда говорилось, легкие Петруши давали о себе знать еще в Москве. Напряженные занятия – а жалеть себя художник никогда не жалел – тоже не прошли даром. В письмах домой проскальзывает тревога: вместо того, чтобы копить деньги на вымечтанную поездку в Италию, Захаров вынужден летом выезжать из Петербурга в Парголово, пытаясь восстановить здоровье изготавливавшимся там кумысом. Воспитатель настаивает на его возвращении в Москву. Захаров медлит, надеясь добиться сколько-нибудь ощутимых результатов в своей профессии.