Дворянство. Том 2
Шрифт:
Теперь клинки сталкивались гораздо чаще. Маневр, замах, финт. Уклонение. Движение и Положение. Снова и снова. И снова. Танец действий, вихрь позиций, которые изменяются каждое мгновение, никогда не повторяясь. Убийца по имени Хель снова шаг за шагом вытесняла, подменяла собой Елену, наслаждалась каждой секундой боя, копила холодную уверенность и решимость победить — как ростовщик собирает золотые монеты. Несмотря на бешеную работу всего тела, душа Хель была преисполнена медитативного спокойствия, как зеркальная гладь воды. В ней отражалось лишь то, что происходило, а еще то, что могло произойти. Это не имело ничего общего с видениями, которые в прошлом изредка накрывали девушку, поражая (и обманывая!) картинами некоего фантазийного будущего. Чистое знание, шахматная партия, разыгрываемая
Барнак был хорош. Да что там, юноша был великолепен, представляя собой совершенный результат годной наследственности, отличной подготовки, воздержания от вина и обжорства, столь часто идущих рука об руку с богатством. Гигехайм действовал саблей не как рыцарь, привычный к доспеху или, по крайней мере, щиту, а в знакомом Елене классически-фехтовальном стиле, когда меч одновременно и атакует, и защищает. Судя по всему, Барнак не пренебрегал наукой презренного «городского» боя, и обращению с легким оружием парня учил какой-то хороший бретер. Юноша целился в основном по ключицам и рукам в сериях косых ударов, защиты брал высоко, острием вниз, движением «от замаха» и, парировав, старался без промедления напасть. Но идеальных воинов не бывает и с каждым шагом, с каждой атакой и отбитым ударом Елена все лучше понимала врага, начинала чувствовать его мелкие, почти незаметные уязвимости.
Шаги хороши, однако не идеальны, легкая просадка в технике, почти компенсированная скоростью. Но все же «почти». Кавалер действует сериями по три и пять ударов, затем старается взять короткую паузу. Вот и предсказуемый ритм, в который можно вписаться, ломая. Рубит очень быстро и сильно… опять–таки почти идеально, и, тем не менее, за исключением быстрых «крестовых» серий, всегда в одном направлении — справа налево. А еще, защищаясь от рубящих ударов со стороны той же вооруженной руки, ставит клинок жестко, острием вверх. Надо полагать, опасается по-настоящему сильной атаки, которая хоть не в полную силу, но продавит защиту и придет в бок, по ребрам. Это не осмысленная реакция, а рефлекс, парень даже не думает, что легкий клинок в не самой сильной руке его блок не сметет.
Они еще какое-то время кружили друг против друга, отдавая должное мастерству оппонента и понимая, что в этом бою ошибаться нельзя — спуску не будет. Елена прокручивала в голове последовательность действий, заводя себя как пружину или, скорее, как механизм вроде фигурной шестеренки, вынуждающий связанные детали исполнить достаточно сложное перемещение. Это было неправильно, комбинации должны рождаться из творческого экспромта, но…
Гигехайм сделал резкое движение, то ли начал новую серию, то ли просто смещался в сторону, но это действие сорвало взведенный стопор, как арбалетную тетиву, и Елена пошла в атаку, словно гадюка в смертоносном броске. Сабля в ее руке обрушилась, целя в голову, удар был прост и безыскусен, с расчетом на скорость и то, что Гигехайм парирует в прежнем стиле. Юноша так и сделал, видимо истолковав примитивное нападение как рядовую ошибку уставшего бойца. Как желание уставшей фехтовальщицы решить исход боя, пока рука еще твердо удерживает саблю. Барнак принял удар на сильную часть своего клинка близ гарды, по сути даже не парировал, а нанес встречный удар, останавливая атаку. Елена почувствовала, как болезненно отдается в руку жесткое столкновение стали со сталью. Не расцепляя клинки, Гигехайм сделал шаг вперед, разворачивая кулак ногтями вверх, выводя саблю на прямой укол в лицо. Действие было четко, отточено и безукоризненно, оно приводило к успеху в любом случае — отступит мишень или останется на месте, в жесткой обороне.
Интересно, подумала Елена с холодной отстраненностью, он и самом деле готов ткнуть мне в лицо железкой, пусть и затупленной? Готов сломать нос, выбить зубы, ослепить на один глаз? Или планирует лишь обозначить удар? Кай в сходной ситуации пожалел странную и, очевидно, блаженную девчонку.
Мысль в пересказе казалась длинной, однако в действительности мелькнула стремительной вспышкой, аккомпанируя скрежету сабель, буквально вцепившихся друг в друга.
Канон рекомендовал, ежели не свезло оказаться в таком бедственном положении, с верой в господа попробовать жестко, грубой силой «передавить» атаку, лучше обеими руками, положив свободную руку на обух, чтобы противник — при большой удаче — отхватил железом в лоб. Однако Елена не чувствовала себя настолько уверенной, чтобы мерить силу даже одной руки Гигехайма против двух собственных. Поэтому фехтовальщица использовала преимущество высокой и узкой стойки, стремительно развернувшись вбок и отводя укол в сторону. Как смерч, что захватывает летящий камень и, вроде бы едва коснувшись его дуновением, необратимо изменяет полет снаряда.
Противники вошли в Круг Смерти, смертельно опасное сближение, где уже можно было плевать друг другу в физиономию, пинать в колени, хватать за руки, а также творить прочие непотребства ближнего боя. Но делать они этого, разумеется, не стали, бой уже шел на таких скоростях, что любая заминка обещала мгновенное поражение. Елена продолжила начатое движение, переводя разворот в косой шаг дальше, как бы обходя Гигехайма сбоку. Если покойный Фигуэредо мог наблюдать поединок с того света, бесплотный дух наверняка был бы доволен, видя, как точно движется его ученица по одному из малых лучей Звезды Восьми Направлений. При этом фехтовальщица подняла саблю высоко и плашмя, действуя от кисти, будто готовясь сшибать одуванчики легким прутиком. И последний шаг в комбинации — решающий..
Затем еще три, сопровождаемые разворотом и выходом сабли в оборонительную позицию, все движения происходят без единой мысли, на чистой памяти тела. Но главное было уже сделано. Барнак опустил клинок, и на лице молодого рыцаря, умевшего драться как бретер, отразилось явственное понимание: проведи Елена комбинацию до конца… Да, изящный горизонтальный удар по шее уложил бы поединщика — смертельно раненым, будь лезвие отточено, или на худой конец серьезно травмированным, потому что даже тупое железо, приходя в кадык, не добавляет здоровья.
Она победила.
Жарко. Было очень жарко, хотелось сбросить куртку и поваляться в тающем снегу, заодно смывая обильный пот. Елена выдохнула, чувствуя, как обычно, невыносимую жажду после боя. Учебного, тем не менее, вполне серьезного, в котором никто не поддавался, и увечье получить было проще, чем закашляться. А затем на Елену обрушилось космическое, буквально вселенское понимание.
Долгие месяцы разнообразной практики накопили определенную и богатую мышечную память, которая, однако, до поры до времени оставалась лишь совокупностью отдельных частей. Не хватало какой-то детали, главного винтика, исчезающе малого, но принципиального, чтобы множество стало единым. И этот бой — настоящий, суровый, с противником, который не поддавался даже в малости — сработал как раскаленный тигель, сплавивший россыпь отдельных песчинок в стекло.
— Маневр, — прошептала Елена, подняв саблю и уставившись на полированную сталь, покрытую мелкими черными точками. — Все есть маневр. Отвод и контрприем.
Елена боролась с Хель, стараясь вытеснить убийцу назад, в темный уголок души, где той и было место. Получалось. Но с трудом. Елена старалась и понимала, что за годы, прожитые в Ойкумене, прежний чулан, где хранились жестокость и беспощадность, потихоньку разросся до настоящего дворца, где «выживательная» сторона прежней девочки Лены чувствовала себя привольно.
На своем месте.
Больше всего женщине хотелось пить. И объяснить учителю озарение, сделавшее непонятное более ясным. А еще почувствовать на ладонях горячую, липкую жидкость из вскрытой глотки Барнака, того, кто посмел бросить Хель вызов, да еще и почти вырвать победу из ее рук.
— Повтори, — сказал Пантин, с осторожной решительностью забирая у нее клинок. Елене пришлось сделать недюжинное усилие, чтобы разжать пальцы на рукояти.
— Все есть уход, — повторила женщина едва ли не шепотом, пересохшими от жажды губами.