Двойная бездна
Шрифт:
Приятнее подчиняться, чем выносить решения, легче осуждать власть, чем нести на себе ее бремя…
Однажды Климов не выдержал и, несмотря на данное жене обещание, пришел к тому дому, где теперь она жила с детьми. Он сел на скамеечку против подъезда, ждал и рассеянно слушал разговоры старух, сидящих рядом. Он хотел увидеть своих детей хотя бы издали, еще раз взглянуть на тех единственных людей, возникновению которых из небытия именно он, Климов, был причиной, и вина его или заслуга в этом была столь
Они возвращались из школы, размахивая портфелями, и оживленно переговаривались. Им было по девять лет, девочка начала вытягиваться и обгонять брата. Она всегда отличалась от него упрямым характером, решительностью и самостоятельностью поступков, и Климов, глядя на нее, и в этот раз подумал о том, что жизнь никогда не бывает напрасной, если ты сам, пусть неузнанный и себя не помнящий, продолжаешь жить в других людях, совсем не похожих на тебя, но хранящих тайное родство с твоим телом, твоей душой.
Он не подошел к ним, не окликнул. Он стеснялся даже своих детей, не зная, о чем с ними разговаривать и как себя вести. Он следил за ними взглядом, пока они не скрылись в подъезде. Ему всегда казалось, что дети любят его. Он был мягок и все прощал им, и даже осмеливался защищать их от наказаний матери. Ему казалось, что если бы он подошел к ним сейчас, то они должны были обрадоваться ему, но не сделал этого и, как обычно, корил себя за трусость, слабость и нерешительность.
«Да, — подумал он, — она правильно сделала, что оставила меня. Забитый чиновник, ни рыба ни мясо».
Наверное, вид его, погруженного в раздумье и горестное самобичевание, вызывал любопытство старух. Они не осмеливались говорить о нем впрямую, а перешли к теме пьющих мужей, из-за которых страдают несчастные жены и невинные дети. Ему хотелось сказать, что к нему это не относится, что он трезвенник, что жену свою продолжает любить и ни разу не изменял ей, но потом справедливо решил, что вмешиваться в пустой разговор не стоит и вообще пусть все идет так, как и должно идти, он не борец, не хозяин жизни и ничего изменить все равно не сможет.
Его бывшая жена, далекая и недоступная, шла вдоль дома. Под пристальными взглядами старух он пошел к ней, было страшно, голос, еще не прозвучав, уже готов был задрожать, хотелось встать на колени и сказать, что без нее он погибнет, что готов стать таким, каким она пожелает, лишь бы она приняла его, и простила ему, и рассмеялась бы над злым своим поступком.
Он загородил ей дорогу и сказал:
— Давай поговорим. Только в подъезде. Старухи смотрят.
Она вскинула брови, поправила волосы.
— Послушай, Климов, я уже все сказала. Тебя не существует в природе. Считай, что ты умер. Есть я, есть мои дети, а тебя нет. С привидениями разговаривать я не хочу. Я слишком суеверна. Отойди.
Он мучительно покраснел и неожиданно для себя сказал:
— Дура ты и не лечишься.
Она легко отстранила его сильной рукой и, не оглядываясь, пошла к подъезду.
— Дура! — закричал он вслед. — И не лечишься к тому же!
В эту ночь он плохо спал, вернее, не спал совсем. Впервые он нагрубил этой женщине, неумело и глупо. Даже выругаться не умел, даже ответить достойно…
Было больно и одиноко, и Климов в скорби своей простер руки к потолку и взмолился:
— Господи, если ты есть, отзовись, поговори со мной!
Сверху доносились чьи-то шаги, и вдруг в самом деле он отчетливо услышал голос с той стороны потолка:
— О чем мне с тобой разговаривать?
— Хоть о чем, — сказал удивленный Климов. — Можно о погоде.
— Погода хорошая, — ответил тихий старческий голос сверху. — Она всегда хорошая. Если где-нибудь дождит, то в другом месте солнечно. А за облаками и подавно — всегда полная ясность.
— Там холодно, — пожаловался Климов. — Там можно попасть под самолет.
— Ерунда, — ответил тот, — главное — одеться потеплее и смотреть по сторонам. Зато просторно!
— Так ты Бог? — спросил Климов, не веря.
— Бог его знает, — ответил тот. — Может, и так. Не все ли равно.
— А конкретнее? — не унимался Климов.
— Тогда не Бог.
— Значит, ты — черт! — уверенно сказал Климов и отвернулся к стенке.
— Ну вот! — огорчился другой. — Что за глупый подход! Ты что, христианин?
— Кажется, нет, — осторожно сказал Климов, опасаясь подвоха. По-моему, я атеист.
— Тем более. Атеист, а говоришь глупости. Я — твой сосед сверху. Всего-навсего.
— А почему я тебя так хорошо слышу? — заинтересовался Климов.
— Акустика, — вздохнул сосед. — Думаешь, только у древних строителей были свои тайны? Между нашими комнатами есть узкий звуковой коридор. По нему можно разговаривать друг с другом. А ты сразу в мистику ударился! Для таких, как ты, всегда или Бог, или черт, или черное, или белое, или доброе, или злое, а середка — никогда. Дуалист дихотомический. Задрипанный к тому же.
— Да нет! — воспротивился Климов. — Между Богом и чертом тоже есть середка — ангелы. Меня мама в детстве ангелочком называла.
— Ясно, — сказал сосед. — Ты любишь самого себя. Так бы и сказал.
— Ну почему же? — обиделся Климов. — Я своих детей люблю. Когда они были маленькими, тоже на ангелочков походили. Кудрявые, голоса звонкие, щеки розовые. Я их очень любил.
— А сейчас меньше?
— Не знаю, — вздохнул Климов. — Они выросли и превратились в мальчика и девочку. А потом станут мужчиной и женщиной. Вот и все. А ведь ангелы бесполы.