Двойная бездна
Шрифт:
— Одиночество — жизнь без зеркал? — вспомнил он.
— А я не одинока. Глупо же связывать одиночество только с отсутствием мужа или жены. У меня есть дети, есть работа, есть я сама, в конце концов, мне с собой не скучно.
— Понимаю, — сказал Климов. — Раньше бы не понял, а теперь понимаю. Лишь слабый страдает от одиночества. Слабый всегда одинок. Право же, мне противно вспоминать самого себя.
— Я рада за тебя, Климов. Вот видишь, ты считал, что я причинила тебе зло, а оно обернулось добром.
— Диалектика! — засмеялся Климов
— Семья распадается, Климов, это не мы придумали и не нам решать эту проблему.
— Люди разобщаются.
— Неправда. Люди осознают себя сильными и свободными. Идет великая борьба за независимость. Слабые гибнут, сильные выживают.
— Ницшеанка, — поморщился Климов. — Социал-дарвинистка.
— Нет, милый, я материалист и диалектик.
— Свести бы тебя с моим соседом. Хочешь, познакомлю? Великий диалектик!
— Не стоит. Мы все и так соседи.
— Ты изобрела новый лозунг: человек человеку сосед?
— Ну вот, научился иронизировать. Поздравляю. Земля маленькая, Климов, и если мы не будем относиться друг к другу, как добрые соседи, то ничего у нас не получится.
— Вот и будь мне доброй соседкой. Докажи на примере.
— А я тебе зла не желаю. Если нужна моя помощь, то помогу. Но только я сама решу, нужна или не нужна моя помощь. Если ты просто слаб, не можешь или не хочешь справиться со своей бедой, то я пройду мимо. Если ты обратишься ко мне как равный к равной, как свободный к свободному — я остановлюсь. Но паразитировать на себе никому и никогда не позволю.
— Я понимаю. Раньше я думал, что это жестокость. Но это и есть доброта. Диалектическое добро, если хочешь.
— Да, ты стал мудрее. Пожалуй, я вычеркну тебя из списка умерших. С воскрешением тебя, Климов!
— Слушай, давай учредим свой маленький праздник. День независимости день нашего развода.
— Это забавно. С аллегорическим разрыванием гименеевых цепей? С распиливанием брачного ложа?
— Все это хорошо… Но как твоя теория поможет детям? Им нужен отец. Я сам рос без отца и знаю, как это тяжело… Им нужен не сосед, а отец и мать. Это же так просто. Ты подумай. Ты умная.
— Я подумаю. Я умная, — согласилась она и пошла открывать дверь.
Приехала «скорая помощь». Веселый врач ощупал ногу Климова, сказал, что все это ерунда, посоветовал прикладывать холод, а потом тепло и согласился подвезти до ближайшей стоянки такси.
— Я приеду, — сказал Климов с порога. — А ты подумай.
— Приходи. Я подумаю, — и махнула рукой, и даже улыбнулась на прощание.
Он ехал домой и думал о том, что впервые одержал хоть маленькую, но победу или, по крайней мере, — ничью, и еще неизвестно — кто кого. Но дома его ждала Люся, недобрая и неумная, и на душе становилось все тяжелее.
Хромая и путаясь в развешанных простынях, он прошел по коридору коммуналки и, выдохнув воздух, открыл дверь в свою комнату. Люси не было. Он облегченно вздохнул, разделся и увидел на столе листок бумаги, покрытый крупным почерком. Она писала, что Климов негодяй, что он жестоко поплатится за свою измену, что она сегодня же ночью отомстит ему и не с кем-нибудь, а с Терентьевым, с которым она и без того давно была связана, и что хочет Климов или не хочет, но ему придется жениться на ней, потому что она ждет ребенка от него, а по нынешним законам и с помощью общественности… И так далее, на обеих сторонах.
Климов дочитал до конца и открыл холодильник. Хотелось есть. Передвигаться по комнате было больно, и он подумал, что неплохо бы научиться летать, чтобы не так болела нога.
Он надел два теплых свитера, замотал шею шарфом, завязал шапку под подбородком, застегнул пальто на все пуговицы и натянул валенки.
— Эй, сосед! — сказал он громко. — Хватит дрыхнуть. Давай полетаем! Поищем солнце, очень уж здесь темно.
Наверху не ответили, потом раздался знакомый звук — будто рассыпали бильярдные шары. И снова — тихо.
— Ты что, не слышишь? — спросил Климов.
— Да погоди ты, — раздался недовольный голос. — Сейчас, галоши найду.
— Зачем галоши зимой? — удивился Климов.
— Ничуть не поумнел, — проворчал сосед. — Учишь его, учишь… Здесь зима, а где-то осень. Всегда так бывает — ищешь солнце, попадаешь под дождь. И наоборот.
— Так ты и зонтик возьми!
— И возьму. Думаешь, сам не догадаюсь?
Замерзшее окно открылось с трудом. Холодный ветер хлестнул мелким снегом. Город засыпал, и постепенно, по одному, гасли огни в соседних домах.
Климов встал во весь рост на подоконнике, сложил руки рупором и громко прокричал:
— Эй! Это я, Климов! Я-я-я!
От громкого крика дрогнули провода, натянутые против окна, и с них посыпался иней. Мягкими серыми хлопьями он падал вниз, обнажая тугую стальную сердцевину, по которой стремительно летел невидимый ток.
1981 г.
И РАСПАХНУТСЯ ДВЕРИ
Из круга жизни, из мира прозы
Мы взброшены в невероятность.
Он погиб в конце лета. Сильный и уверенный в себе, бросился в реку, не успев скинуть одежду. Быстрое течение отнесло его тело далеко от пятачка пляжа, где в тот вечер он сидел под шляпкой грибка и читал книгу. Он заложил ее листком подорожника, не зная о том, что она так и останется недочитанной.
Собака породы боксер по имени Джеральд лежала рядом, то и дело отрывая голову от остывающего песка, словно проверяя, на месте ли хозяин.
Лето было на излете, на пляже редкими кучками сидели и лежали люди, кое-кто плескался у берега, не рискуя в такой час заплывать далеко.