Двойная игра
Шрифт:
– Насколько я могу ему доверять?
– Сейчас? Примерно настолько же, насколько тебе удастся сдвинуть Мемориал Линкольна со своего места... Смотри сам. Парень, по-моему, стоящий. Не очень опытный, но это даже неплохо. Он хитер, но в отличие от своих хозяев, честен.
Болан кивнул.
Броньола наклонился, чтобы поднять карандаш, взял в руки папку с делом Андерсона и положил ее перед Боланом. Тот даже не взглянул на бумаги и спросил:
– Может, ты все-таки объяснишь, почему именно я? У вас есть более подходящие и менее занятые люди, а, Хэл?
– Ты должен понять, Мак. Пока мы не знаем истинных мотивов исчезновения Андерсона, мы не можем утверждать, что этот случай – всего лишь небольшой каприз человека, просидевшего четыре года
Броньола резко встал из-за стола и вышел из кабинета, за ним тянулся шлейф бурого, едкого сигарного дыма. Оставленный наедине с пачкой документов, Болан несколько минут сидел без движения, словно в гипнотическом трансе. Новое задание он рассматривал как трату драгоценного времени. Оно не имело отношения к истинным врагам человечества. Болан привык вести войну в одиночку. Его огненно-кровавый след пересекал Земной шар вдоль и поперек, словно чудовищные параллели и меридианы. На земле, наверное, не осталось места, где бы он ни побывал, не было ни одной страны, границы которой он ни пересекал. И всюду его вело страстное желание очистить мир от грязи. Уничтожение низких качеств человеческой природы, таких как алчность, жестокость, жажда власти или, что хуже всего, удовольствие от причинения страданий беззащитным, – вот то, для чего был рожден Мак Болан.
В минуты одиночества, когда он предавался размышлениям о своей миссии, его Крестовый Поход представлялся ему, как некое биологическое вмешательство в генофонд человечества, с тем чтобы очистить данный вид от мутантов, вырезать раковые опухоли из общественного организма. Он был одиноким воином, отстаивающим право каждого человека быть свободным и обязанность каждого стать здоровым членом общества. И за эту идею он готов был умереть.
Поиски пропавшего летчика, который, скорее всего, входил в трехдневный штопор у какого-нибудь старого школьного приятеля, не могли превратить планету в рай. Но Хэл Броньола был единственным приятелем Мака, они оставались друзьями даже тогда, когда это могло стоить Броньоле всех благ, которые он имел. И уж если Хэл, считал, что дело Андерсона не столь просто, как кажется на первый взгляд, то Болан приберег свои возражения до тех пор, пока не убедится, что же произошло на самом деле. Броньола был весьма хитер и очень проницателен. Он лучше, чем кто-либо другой, знал, во что может вылиться исчезновение Андерсона, если немедленно не начать поиски. И без Болана здесь уж не обойтись. Он был бесценным достоянием нации, не проходившим ни по одной платежной ведомости, и казначеи Генерального штаба, ведающие расходами, даже не знали о его существовании.
Просмотрев личное дело Андерсона, Болан не обнаружил там ничего примечательного. Обычная карьера летчика. Диплом авиаинженера вкупе со службой в ВВС сделали его подходящим кандидатом для концерна "Локхид", куда он был принят в качестве летчика-испытателя, специализировавшегося на истребителях F-16. А впоследствии, опробовав SR-71, он не смог расстаться с этой машиной. К тому времени, когда Андерсона сбили, его самолет считался самым современным стратегическим разведывательным истребителем среди машин этого класса. Пара мощных двигателей "Пратт" и "Уитни-58" делали возможным скоростной полет при потолке в 85 000 футов и дальности полета в 3 000 миль. В отличие от своего предшественника U-2, новый истребитель не был машиной "для всех" – он обладал достаточно сложным управлением и требовал длительной подготовки пилота.
И все же отсутствие в деле чего-либо "особенного" казалось странным, хотя и не было повода считать Андерсона перевербованным. Когда его сбили над Украиной в начале восьмидесятых, этот инцидент почти не освещался в американской прессе, словно случай с Пауэрсом полностью исчерпал общественный интерес к подобным происшествиям.
Закрывая досье, Болан почувствовал себя странно, будто что-то глодало его изнутри. Его интуиция, на которую он полностью полагался, подсказывала ему, что он чуть не свернул с правильного пути. И сам Броньола почуял что-то неладное. Но с другой стороны, что непонятного в том, что человек, вдруг вырвавшийся на свободу после четырех лет русского плена, решил вдруг немного проветриться? Ведь это – свободная страна. И у Андерсона была семья, которую он не видел долгих четыре года. Зачем нужны все эти подозрения?
Болан смутно предчувствовал, что Элбрайт получил некоторые указания относительно встречи с ним. Он также полагал, что тот имеет представление, кто такой Мак Болан, и надеялся разделаться с Элбрайтом без промедления, если юнец из разведуправления решит сделать карьеру за счет него. В самом деле, поимка Палача, как многие называли Болана, была бы грандиозным успехом, и Элбрайт многие годы мог бы потом нежиться в лучах славы. Болану предстояло действовать крайне осмотрительно, не выпуская Элбрайта из поля зрения и не поворачиваясь к нему спиной. Он знал, что большое число государственных и федеральных служб, не говоря о соцлагере, разыскивали неуловимого Палача и были согласны заполучить его любой ценой, живым или мертвым.
С тех самых пор, когда после демобилизации Мак вернулся из Вьетнама, он начал в одиночку сражаться с мафией и постоянно ее преследовал. Та же, как ни пыталась схватить его своими многочисленными щупальцами, не могла нанести ему ни одного удара. Время шло, а вместе с ним менялись и цели. С помощью правительства Соединенных Штатов или, что бывало чаще, без него, Болан не прекращал своей священной войны.
Он взглянул на часы, пожал плечами, встал из-за стола и беззвучно, словно дух, вышел из кабинета.
Когда вернулся Броньола, он застал лишь пустую комнату, наполнившуюся свежим ноябрьским воздухом...
3
Гюнтер Вольман занимался фотографией с самого детства. Иногда ему в голову приходила мысль, что его увлечение объясняется любовью к темноте. Сладострастная дрожь пронизывала все его тело, когда он смотрел на мир, припав к окошку видоискателя. В такие минуты у него возникала иллюзия власти над людьми. Но самым большим удовольствием для него были часы, проведенные в собственной фотолаборатории – темной комнатушке, находящейся в его квартире. Он закрывался там с наступлением ночи и нередко выбирался оттуда лишь после восхода солнца.
Ни в одном другом месте он не чувствовал себя так спокойно, как в этой комнате – в сумраке, слегка подкрашенном красным светом, и в тишине, похожей на тишину склепа.
В дневное время Вольман отправлялся на заработки, занимаясь частной практикой фотографа. Он сотрудничал с рядом популярных изданий, поставляя им фотоматериалы. Это приносило приличные деньги. Иногда он целыми днями бродил по Берлину и его окрестностям в поисках сюжета. На одном его плече висела тяжелая прямоугольная сумка с никелированными застежками, а на шее болтались три фотоаппарата, всегда готовые к работе. Бесстрастный по натуре, Вольман, как ни странно, специализировался на сюжетной съемке людей и животных. Его снимки были полны динамики и ценились довольно высоко. Ребенок, скармливающий эскимо тюленю в Тиргартене, пожилая дама, бранящая уличных художников-модернистов, победительница конкурса красоты, окруженная восторженными поклонниками, – всё это было среди его работ.
Но у него существовали и другие интересы. Надо отметить, что у него были несколько странные сексуальные наклонности. Потакая своим необычным желаниям, он сблизился с воротилами порнобизнеса, которые время от времени звонили ему по телефону, сообщая лишь время и место, куда Вольман должен был прибыть со своей аппаратурой. Он сделал несколько снимков вакханалий для содержателей борделей из различных концов Европы, и они щедро оплатили его труд. Но такая работа доставляла ему мало удовольствия. Он предпочитал снимать одиночек, особо изощренных в своем деле.