Двойная спираль
Шрифт:
Некоторые из первых глав были написаны в гостях у Альберта Сент-Дьерди, Джона А. Уилера и Джона Кэрнса, и я хочу поблагодарить их за тихие комнаты с видом на океан. Последние главы писались благодаря стипендии Гуггенхейма, которая позволила мне на краткое время вернуться в Кембридж и воспользоваться любезным гостеприимством ректора и членов Королевского колледжа.
По возможности я сопровождал книгу фотографиями, сделанными во время описываемых событий, и в частности хочу поблагодарить Герберта Гутфройнда, Питера Полинга, Хью Хаксли и Гюнтера Стента за то, что они отослали мне некоторые из своих снимков. Что касается редакторской помощи, то я крайне признателен Либби Олдрич – за быстрые и глубокие замечания, каких стоит ожидать от наших лучших студентов Редклифф-колледжа, а также
Летом 1955 года я договорился с несколькими приятелями отправиться в Альпы. Альфред Тиссьер, в то время научный сотрудник Королевского колледжа, сказал, что поможет мне взойти на вершину Ротхорна, и хотя я боюсь высоты, но тогда мне не захотелось показывать себя трусом. Итак, совершив для того, чтобы набрать форму, восхождение с проводником на Аллинин, я проехал два часа на почтовом автобусе до Циналя, надеясь, что у водителя не начнется приступ морской болезни, пока он рывками петляет по узкой дороге, вьющейся над склонами с каменными осыпями. Потом я увидел стоявшего перед гостиницей Альфреда, разговаривавшего с каким-то длинноусым профессором из Тринити-колледжа, который провел войну в Индии.
Поскольку Альфред был еще не готов к восхождению, мы решили ближе к вечеру пройтись до небольшого ресторанчика у подножия огромного ледника, который спускался с Обер-Габельхорна и по которому мы должны были подниматься на следующий день. Не успела гостиница скрыться из виду, как мы увидели шедшую навстречу нам группу, и среди них я тут же узнал одного альпиниста. Это был Уилли Сидз, ученый, который за несколько лет до этого работал в Лондонском королевском колледже с Морисом Уилкинсом, исследуя оптические свойства нитей ДНК. Уилли вскоре тоже заметил меня и замедлил ход; у меня создалось впечатление, что он вот-вот снимет рюкзак и поболтает со мной. Но он только пробормотал: «Как поживает Честный Джим?» – и, ускорив шаг, зашагал дальше вниз по тропе.
Продолжая путь, я задумался о наших встречах в Лондоне. ДНК тогда еще была тайной, попытаться разгадать которую мог кто угодно, но никто не смог бы сказать, кому именно она поддастся и будет ли он достоин этой разгадки, если она действительно окажется такой восхитительной, как мы в глубине души надеялись. Но теперь гонка закончилась, и я, как один из победителей, знал, что история этой разгадки была не так проста и уж точно не такая, какой ее изображали в газетах. В основном она касалась пяти человек: Мориса Уилкинса, Розалинд Франклин, Лайнуса Полинга, Фрэнсиса Крика и меня. А поскольку Фрэнсис был главной силой, определившей мое участие, то я начну свой рассказ с него.
1
Я никогда не видел, чтобы Фрэнсис Крик вел себя скромно. Возможно, в другой компании он и держался иначе, но мне никогда не доводилось быть тому свидетелем. Это никак не связано с его нынешней славой. Сейчас о нем много говорят, обычно с почтением, и вполне может случиться так, что когда-нибудь его поставят в один ряд с Резерфордом или Бором. Но все было не так осенью 1951 года, когда я приехал в Кавендишскую лабораторию Кембриджского университета, чтобы присоединиться к небольшому коллективу физиков и химиков, работавших над трехмерной структурой белков. На тот момент Фрэнсису уже исполнилось тридцать пять лет, и все же он оставался практически безвестным. Несмотря на то, что некоторые из ближайших его коллег признавали силу его быстрого и проницательного ума, его часто недооценивали, а большинство считали, что Крик слишком много
Коллектив, в который входил Фрэнсис, возглавлял Макс Перуц, химик из Австрии, переехавший в Англию в 1936 году. Он уже более десяти лет собирал данные о дифракции рентгеновских лучей на кристаллах гемоглобина и наконец начал добиваться результатов. Ему помогал сэр Лоуренс Брэгг, директор Кавендишской лаборатории. Вот уже почти сорок лет Брэгг, лауреат Нобелевской премии и один из основателей кристаллографии, наблюдал за тем, как метод дифракции рентгеновских лучей позволяет определять все более сложные структуры. Чем сложнее была молекула, тем больше радовался Брэгг, когда новый метод позволял выяснить ее строение [8] . Поэтому в первые послевоенные годы он особенно заинтересовался возможностью определения строения белков, самых сложных из всех молекул. Часто, насколько позволяли административные обязанности, он заходил к Перуцу, чтобы обсудить последние полученные рентгенограммы. Затем он отправлялся домой, чтобы попытаться истолковать их.
8
Наглядное описание метода дифракции рентгеновских лучей см. в John Kendres, The Thread of Life: An Introduction to Molecular Biology (1966), стр. 14. – Примеч. авт.
Между теоретиком Брэггом и экспериментатором Перуцем Фрэнсис занимал некое среднее положение; временами он проводил эксперименты, но чаще был погружен в теоретические размышления о том, как определить строение белков. Когда у него рождались новые идеи, он часто невероятно воодушевлялся и тут же рассказывал о них всем, кто готов был его выслушать. Проходил день-другой, он убеждался, что его теория неверна, и тогда возвращался к экспериментам, пока скука не подталкивала его к новому теоретическому штурму.
Со всеми этими идеями связано много эпизодов, которые в большой степени оживляли атмосферу в лаборатории, где эксперименты обычно длились от нескольких месяцев до нескольких лет. Отчасти они обязаны своим возникновением голосу Крика: он говорил громче и быстрее любого другого, а когда смеялся, то сразу становилось ясно, где именно в лаборатории он находится. Почти все наслаждались этими сумасшедшими моментами, особенно когда у нас было время внимательно его выслушивать и прямо заявлять, что теряем нить его рассуждений. Но тут было одно примечательное исключение. Сэра Лоуренса Брэгга разговоры с Криком выводили из себя, и одного звука его голоса было достаточно, чтобы Брэгг удалялся в более безопасное помещение. Пить чай он выходил лишь изредка, поскольку неизбежно сталкивался в буфете с Криком. Но и это не обеспечивало полной безопасности. Дважды коридор у его кабинета затапливало водой из лаборатории Крика: Фрэнсис, увлекшись теорией, забывал проследить, чтобы резиновая трубка была как следует прикреплена к откачивающему насосу.
Ко времени моего приезда теории Фрэнсиса вышли далеко за пределы кристаллографии белков. Его привлекало все важное, и он часто посещал другие лаборатории, чтобы посмотреть, что за эксперименты там проводятся. Хотя он в целом старался быть вежливым и уважать чувства коллег, которые не понимали реального значения своих последних экспериментов, этого факта от них он никогда не скрывал. Почти немедленно он начинал предлагать множество новых опытов, которые должны были подтвердить его предположения. Кроме того, он не мог удержаться от того, чтобы не поведать всем присутствующим, насколько далеко могла бы продвинуть вперед науку его замечательная новая идея.
В результате наблюдался некий никем не упоминаемый, но вполне реальный страх перед Криком, особенно среди его сверстников, которым только предстояло утвердить свою репутацию. Та быстрая манера, в которой он схватывал факты и пытался построить из них связную картину, заставляла его знакомых с тревогой задумываться о том ближайшем будущем, в котором он добьется успеха и продемонстрирует всему миру, какую путаницу в умах скрывают внешняя рассудительность и изысканная речь представителей кембриджских колледжей.