Двойная жизнь
Шрифт:
Действительно, думала Ирен, человек имеет право знать. В конце концов, именно принцип «люди имеют право знать» позволил ей сделать карьеру – и не самую скромную, кстати. Так почему в личной жизни…
Никто ж не заставляет ее выворачиваться наизнанку перед всем миром, но Полинка-то – не весь мир, да? Сколько можно молчать, в самом-то деле?
Тогда, миллион лет назад и на другой планете, как говорила одна бывшая приятельница, других вариантов не было. С деньгами было плоховато, да и репутации еще особой не выстроилось. Новорожденный разрушил бы едва начавшую складываться карьеру на корню. Пришлось придумывать мифическую командировку в неизвестно куда. А потом врать, что заказанная книга не пошла, потому что политическая конъюнктура сменилась, а материалы оказались слишком горячими. Поэтому – тс-с-с! В отмазку не то чтобы поверили, скорее те, кто вообще интересовался, куда она вдруг подевалась, делали это исключительно из вежливости, не рассчитывая на ответы. Не нужны были никому эти самые «ответы». Ирен тогда извлекла из той ситуации немаловажный для себя урок: можно никогда никому ничего не рассказывать, отделываясь дежурным «дела всякие» – если вдруг спросят. Но никто ничего никогда не спросит, потому что всем наплевать. Как в анекдоте про неуловимого Джо, которого не могут поймать не потому, что он такой быстрый, а потому, что никто и не ловит, ибо на фиг он никому не нужен.
Кроме, быть может, пары-тройки близких. Да и то, где те близкие? Ее шеф тогда подмахнул заявление об уходе, даже не расспрашивая, чего это ей вдруг вздумалось увольняться. И назад потом принял с распростертыми объятиями, но без малейшего интереса к объяснениям. Такая уж это профессия: нынче здесь, завтра там. Журналисты, если исключить самых-самых, что держатся за свои места на вершине профессиональной пирамиды руками, ногами и зубами, – в массе своей люди легкие, а то и необязательные. Сегодня тут, завтра ищи ветра в поле, послезавтра – здрасьте, я снова с вами! Ну а те, кто не в профессии… Да много ли у нее «близких» вне профессии? Денис разве что… А он тогда был настолько погружен в строительство своего рекламного агентства, что едва ли заметил ее отсутствие. Нет, ну заметить-то заметил, но вряд ли это заняло его мысли больше чем на минуту.
Он же не знал.
И не догадывался. Не давал себе труда догадываться. Когда они наконец снова встретились, он только языком восхищенно прищелкнул:
– Говорила, работа какая-то замороченная на тебя свалилась, а на самом деле как будто не в командировку уматывала, а в отпуск. Поправилась вроде… Ну, в смысле, похорошела, расцвела.
Ага, расцвела! Поправилась «вроде»! А что грудь на два размера больше стала, это мы в упор замечать не желаем. А, мужики есть мужики!
Ладно, Полина, будет тебе папашка. А уж что сам он на это скажет, не наши проблемы. Хоть наплюет, хоть терзаться станет – его личное дело. Претензий к нему никаких. Ни граммулечки. Она, Ирен, теперь самостоятельная женщина. И не бедная, подачек не требуется. Просто сердце радуется, насколько не бедная. Хотя какой ценой дались и состоятельность, и статус – ох, лучше не вспоминать.
Звали ее – о чем сегодня уже никто-никтошеньки не знает, не помнит, – Люся. И мало того, фамилия – страшно сказать – Люлькина. Лю-лю, короче говоря. Так ее, кстати, и в школе дразнили – Лю-лю. А то и вовсе – Тю-лю-лю. Вот скажите, можно сделать карьеру, именуясь Люся Люлькина? Пухленький поросеночек с носиком-кнопкой. Собственно, такой она и была. Пухленькая – потому что дома были сплошные макароны да картошка. Родителей не интересовало ничего, кроме «разговоров» за бутылкой, заканчивавшихся «аргументами» вполне физическими: отец в молодости вроде бы занимался боксом и спьяну об этом вспоминал, а мать… ну… она вполне стоила своего благоверного. Два сапога пара и оба левые, короче говоря.
Вылезти из этого болота, из мелкого подмосковного поселка, где пили и дрались все, а матом «не ругались, а разговаривали», было самым страстным, самым мучительным желанием, сколько она себя помнила.
Правду говорят: все, что делается, – к лучшему, хотя и худшим из всех возможных способов. Поселковый быт научил ее виртуозно «разговаривать матом» и не теряться ни в каких ситуациях, рассчитывать только на себя и ни в коем случае не унывать: опустишь руки – забьют насмерть. И ловить любые шансы. Даже те, которые вовсе не выглядят «шансами».
Аккурат перед выпускными экзаменами отец во время очередного домашнего скандала сломал ей нос. Дикая боль, кровь, «Скорая», вызванная сердобольной соседкой (родители продолжали выяснять отношения, не обращая внимания на то, что с дочерью), больница. Молодой хирург… нет, не хирург – ангел небесный, честное слово! Он должен был после осмотра наложить какую-то там повязку – и все, сломанный нос, заживает более-менее сам по себе. А этот ангел проговорил с ней часа два и, написав в истории болезни что-то такое про восстановление разбитой носовой перегородки, назначил операцию. Пожалел девочку, у которой «знаете, при вашей тонкокостности и высоких скулах эта кнопка – как с другого лица». Он, разумеется, не имел права делать ринопластику – но сделал. Ангел, чего уж там.
Кстати, насчет «как с другого лица» он был где-то прав: более несхожих внешне людей, чем тощий, как кроссворд по вертикали, отец и по-поросячьи кругленькая (вот откуда носик-кнопка!) мать найти было трудно.
Аттестат она получала еще с повязкой через пол-лица. А во время вступительных ее уже и родная мать не узнала бы: новый «греческий» нос изменил ее радикально, да и пухлость от всех этих нервов, больниц и экзаменов куда-то подевалась (пятнадцать килограммов за два месяца – спроси меня как, усмехалась она про себя).
На журфаке она отучилась целый курс, пока не поняла – не потянет. Ближнему Подмосковью общагу не давали, на съем не было денег, а дворничать ради служебного жилья… ну, она дворничала, пока сил хватало…
После первого курса ушла в «свободное плавание» – уже как Ирен Грейс. Районные многотиражки, отделы писем центральных газет, приемные редакторов… Писала она отлично – остро, тонко, вкусно, а главное – обладала тем, без чего не получится журналист. Чутьем.
Ирен работала – нет, она пахала как проклятая, как полсотни негров на хлопковой плантации. Выискивала, уточняла, выясняла (в доинтернетовскую эпоху это требовало всех двенадцати подвигов Геракла) и – шлифовала, шлифовала, шлифовала, превращая даже крошечный репортажик об аварийном состоянии асфальта на двадцать восьмой улице Строителей в подлинный шедевр. Зарабатывала имя.
И опять искала очередной «гвоздь». В девяностые самыми горячими темами были, разумеется, криминальные. Страшно было? Не то слово. Тем более когда появилась Полина. Ох, действительно, лучше не вспоминать. Чего только не было в ее гонке за именем. Даже в живых пару раз удавалось остаться чистым везением, практически чудом. Как тогда, когда она, уже признанный мастер «журналистского расследования», накопала тонну «всякого» на парочку депутатов и еще нескольких, гм, чиновников. За которыми, как выяснилось, стояла пермская ОПГ – борзые до неприличия ребятки настроились подгрести под себя как минимум четверть Питера. Это сейчас она почти стопроцентно переключилась на «звездные» скандалы – денег практически столько же, а опасности куда меньше, – а тогда, создавая себе имя, лезла куда ни попадя. К счастью Ирен, на героическом пути самоуверенных от молодости пермских бандитов внезапно нарисовались конкуренты с солнечного Кавказа, чьи покровители оказались круче. Процесс был громкий, закатали пермяков по полной программе, вместе с верхушкой, и депутатская неприкосновенность не спасла. А то была бы сейчас Полина круглой – про отца-то ей кто бы сказал? – сиротой. Впрочем, что было – то прошло. Несколько раз, оценив ее мастерство и хватку, ей предлагали стать главным редактором (и отнюдь не в «средненьких» изданиях), но Ирен предпочла остаться «вольным стрелком». Нет уж, говорила она, капитанствовать – не мое дело, капитан отвечает за все ошибки экипажа, я уж лучше буду отвечать только за себя (и за Полину, добавляла она мысленно).
Надеялась ли Ирен, что Денис, узнав о дочери, дрогнет? Что начнутся какие-то перемены, что-то случится. И надо ли ей, чтобы что-то «случилось»? Она всю жизнь прожила одна – сама. И – начинать строить что-то вдвоем? Перешагнув через семью Дениса, через жену, через сына, они с ее Полинкой практически ровесники… Впрочем, не это пугало. Да и вообще – не пугало. Ирен давным-давно перестала чего бы то ни было бояться. Но так же давным-давно она выучилась быть честной перед собственной душой, перед собственным сердцем. И именно поэтому понимала: Денис – герой не ее романа. Друг – да, в бой она за него пойдет – да, но – любовь? Нет. Пугало лишь – вдруг он сам, узнав о Полине, решит, что Ирен – это любовь его жизни? Мужчины иногда бывают такими сентиментальными, так их романтика кружит, что соображать перестают. Впрочем, вряд ли. Если вдруг такое и случится, уж как-нибудь она с ситуацией сумеет справиться, не впервой, не бином Ньютона. Хотя, конечно, приятного мало.