Двойник Цезаря
Шрифт:
Едва он закончил читать последнее письмо, как царившая в храме тишина взорвалась криками возмущения, недоуменными вопросами и возгласами проклятий.
Цицерон поднял руку, призывая всех к спокойствию, и предложил, не откладывая, перейти к допросу Вольтурция как непосредственного свидетеля и участника событий.
Вначале Вольтурций пытался отрицать свою вину, утверждая, что он всего-всего отправился с аллоброгами по их просьбе, для того чтобы сопроводить их до границы. Но когда допрошенные аллоброги в подробностях рассказали, как все происходило на самом деле, Вольтурций понял, что дела его плохи, и сразу сник.
Следующим был
Но после того как заговорщикам были показаны их личные печати, поставленные на письмах, они вынуждены были признать подлинность оттисков. Лентул и Вольтурция тут же были взяты под сражу и отправлены под домашний арест в дома видных граждан.
Аллоброгским послам за их помощь в раскрытии заговора было решено назначить денежное вознаграждение, и они, довольные, что все для них так хорошо и удачно закончилось, удалились из курии, бормоча благодарственные слова и раскланиваясь, как актеры, успешно сыгравшие свои роли…
Заседание сената по вопросу об окончательном решении судьбы заговорщиков должно было состояться через день, 5 декабря, в том же храме Согласия.
Накануне его Цицерон провел бессонную ночь, терзаясь сомнениями относительно того, как поступить с заговорщиками.
Теренция, как всегда, была настроена решительно и увещевала мужа принять по отношению к государственным преступникам самые строгие меры.
— Судьба дает тебе шанс войти в историю как спаситель Рима, сохранивший в государстве мир и порядок, — твердила она. — И ты должен быть строг и непримирим, к тем, кто мог покуситься на это спокойствие. Народу нужен поступок, нужно решительное действие. Только это вызывает уважение толпы.
— Но разве недостаточно того, что я изгнал из города Катилину и разоблачил заговорщиков, разрушив все их замыслы и планы? — возразил Цицерон.
— Все это так, — согласилась Теренция. — Но пока что ты поставил многоточие. Для того же, чтобы войти в историю, нужно ставить точки, а еще лучше — восклицательные знаки. Ты должен совершить мужской поступок, после которого тебя зауважают все — и друзья, и недруги.
— Но я не хочу, чтобы на мне была кровь, — замахал руками консул. — Я, который всегда призывал к миру, к согласию сословий, который ратовал за то, чтобы все свершалось по закону, — как я могу преступить закон?
— Ты ведь сам говорил, что история пишется кровью. К тому же ты не совершаешь ничего незаконного. Ты действуешь по законам чрезвычайного положения, которое пока что никто не отменил. Преступники сами во всем публично сознались. Какие же еще нужны доказательства, следствие и суд? Если ты их не покараешь, это может быть расценено, как проявление твоей слабости, и даст повод сторонникам Катилины форсировать свои действия. К тому же по городу ходят слухи, что катилинарии намереваются силой освободить заключенных.
— Нет, не могу, не могу, не могу, — застонал Цицерон. — Я в своей жизни даже воробья не убил.
— А воробьев и не надо убивать, — спокойно продолжала Теренция. — Ибо они ни в чем не виновны. Но тех, кто угрожает спокойствию государства, нужно уничтожить без всякой жалости. Это так же разумно и гуманно, как если бы хирург отсек больной член, грозящий гибели всего тела.
— Не знаю, не знаю…
Продолжая бормотать, Цицерон и удалился в свой кабинет и предался там размышлениям и сомнениям…
В этот же день, когда произошли описанные события, отмечался праздник Доброй Богини. Согласно традиции, в доме консула его жена должна была в присутствии весталок принести жертвы в честь Дорой Богини. Присутствовать на таких церемониях разрешалось только женщинам, и Цицерон вынужден был коротать время в доме соседа. Вместе с ним за столом сидели его брат Квинт и неизменный советник консула по вопросам политическим Публий Негидий. Цицерон продолжал предаваться размышлением вслух о том, какое же принять решение относительно судьбы взятых под стражу заговорщиков, — ни о чем другом он думать не мог, — а оба его собеседника пытались развеять сомнения консула, говоря, что предложение Теренции не лишено резонных оснований.
Едва было произнесено ее имя, Теренция собственной персоной появилась на пороге в сопровождении двух весталок и сообщила о чудесном знамении: когда женщины совершали жертвоприношение, огонь, который, казалось, уже окончательно погас в очаге, вдруг ярко вспыхнул и озарил всю комнату голубоватым светом, отчего все, кто видел это, настолько были потрясены, что в испуге разбежались прочь. Сопровождавшие Теренцию священные девственницы подтвердили ее рассказ и сказали, что этот большой свет, конечно же, зажгла Добрая Богиня и что данное знамение — это данный ею знак, означающий, что Она благословляет мужа Теренции принять те меры, которые он задумал во имя спасения государства, и что это ему самому сулит спасение и славу.
Зная повадки своей супруги, Цицерон заподозрил, что чудодейственное возгорание углей не обошлось без ее вмешательства, но убежденность весталок, которые еще раз повторили свой рассказ, снабдив его новыми живописными подробностями, передалась и ему, и, поднявшись со своего места, он воздел правую руку вверх и произнес громко и твердо:
— Да, они заслужили смерть!
Глава XIV. «Vixerunt» [23]
Согласно традиции, если до вступления в должность вновь избранного первого консула оставалось меньше месяца, то прения в сенате должен был открывать ныне действующий первый консул. Не упускавший из поля своего зрения ни одной детали, Цицерон учел это обстоятельство, и утром, до начала заседания сената, успел обмолвиться с будущим первым консулом Децимом Силаном относительно того, какое решение следует считать правильным и отвечающим желанию народа и сената.
23
Vixerunt (лат.) Они отжили. Эвфемизм, употребляемый римлянами, когда речь шла о совершении казни.
Подойдя к трибуне, Силан громко и отчетливо, будто уже зачитывал приговор, заявил, что все взятые с поличным государственные преступники заслуживают смертной казни.
В храме наступила гробовая тишина — никто из присутствующих не ожидал, что обсуждение сразу же начнется с требования столь суровой кары.
Выступивший вслед за Силаном второй консул Луций Мурена, не желая, чтобы с первых же шагов его деятельности наметились расхождения с первым консулом, поддержал Силана. Следом за ними такое же мнение высказали и все консуляры.