Двойное преступление на линии Мажино. Французский шпионский роман
Шрифт:
— Валяйте и оставьте меня в покое.
— Так. Я не спрашиваю вас, случалось ли вам брать автомат на складе, это само собой разумеется. Ах, капитан, как бы я желал ради вас самих, чтобы, кинувшись в коридор, вы видели бы более отчетливо. Все было бы гораздо проще для вас, и мы бы не были так мало осведомлены, как теперь…
— Кончайте вы с вашими пространными разглагольствованиями. Я уже ответил на ваш вопрос. И не намерен больше возвращаться к этому.
Финуа сдержал себя. Смутная надежда на успех придавала ему терпения.
— Очень жаль. Тем не менее подумайте еще. Скажите мне по крайней мере, кто мог стрелять еще кроме вас?
— Никто.
Не сердитесь. Я хочу сказать — кого мы должны допросить особо?
— Моих четверых взводных командиров и персонал центральной телефонной станции.
— Хорошо. Что вы делали после отправки наверх трупов?
— Вошел сюда, кое-куда позвонил.
— Вы оставались здесь все время один?
— Нет, я оставался здесь недолго, потом прошелся по коридору. Ко мне пришел лейтенант Капель, потом подошли остальные мои офицеры. Я не могу назвать точное время.
Как только Брюшо вышел, Финуа произвел в кабинете тщательный обыск: «Не спрятал ли он оружие здесь?»
Он был полон надежд. Но все, что он нашел, это полотенце возле умывальника, запятнанное кровью, а в шкафу — початую бутылку какого-то эрзаца «перно» и стакан, содержащий эту жидкость. Он старательно поставил все это на место и вызвал Кунца.
— Где вы были без десяти минут десять?
— Где-то в малой галерее, идущей к моим боевым постам, я направлялся на сбор, назначенный капитаном.
— Один?
— Один.
— Вы осознаете серьезность этого обстоятельства?
— Вполне, но ничего не могу поделать.
— В какое время и где вас видел кто-нибудь в последний раз перед тем, как было совершено преступление?
— Около половины десятого я ушел на свой КП, чтобы проглотить бутерброд. Я пользуюсь случаем, чтобы сказать вам, что все мои люди не имеют никакого отношения к этому делу. Я провел свое собственное следствие. Никто ни на миг не оставался в это утро один.
— Спасибо, но вернемся к вам. Итак, никто не может удостоверить, что у вас физически не было времени совершить преступление. Если, как я полагаю, вы имеете свободный доступ к складу, то вы,— второй подозреваемый.
Слова были корректны, но враждебный тон задел молодого офицера.
— Я в самом деле не заходил на склад вот уже две недели, и ваши предположения смешны. Однако я думаю, что ваша задача и ваш долг — делать их. Продолжайте в том же духе.
Финуа захотелось возразить. Но он понял, что с такими обидчивыми людьми это была бы пустая трата времени.
— Итак, вы кинулись вперед, когда услыхали выстрелы. Что вы увидели? Капитан был перед лифтом один?
— Один.
— С оружием?
— Без оружия.
— Вы перенесли трупы. А что потом?
— Я покормил людей и вернулся, чтобы самому съесть завтрак в нашей столовой.
— Короче, вы могли бы спрягать оружие где-нибудь на этаже?
— Мог бы.
— Господин лейтенант,— вмешался следователь,— я задам вам сейчас один деликатный вопрос, напомнив сначала, что мы ищем убийцу и что долг каждого порядочного гражданина здесь очевиден. Так вот. Известен ли вам какой-нибудь факт физического или морального плана, который мог бы быть нам полезен? Если поточнее — не подозреваете ли вы кого-нибудь?
— Ничего и никого, господин судебный следователь.
Кунц вышел, отдав честь полковнику и поклонившись Эстеву.
Допрос Капеля был по всем пунктам аналогичен допросу Кунца. Лицо у Финуа вытянулось. Успех, который он уже предвкушал, ускользал от него.
— Тут сам черт не разберет! Бесполезно пытаться выяснять их дела и поступки после убийства: так нам никогда не узнать, где они могли спрятать оружие; я отступаюсь от этого — лишь бы его нашли. В результате — трое возможных виновных, тут с ума можно сойти.
Вот почему Легэна он встретил мрачной иронией, которая плохо скрывала его возраставшие беспокойство и злобу.
— Месье, я подозреваю, что и вы, подобно вашим товарищам, могли бы в подходящий момент оказаться у лифта с автоматом 4317 в руках и что никто не может этого опровергнуть. Как и они, вы могли бы затем спрятать оружие в любом месте. Как и они, хотя ваше положение весьма щекотливо, вы не знаете никакого факта какого бы то ни было свойства, который мог бы навести на след виновного и, следовательно, снять обвинение с вас.
— Все верно. И поскольку нам нечего больше сказать друг другу… комиссар, таким образом… комиссар, я прощаюсь с вами и ухожу.
На этот раз Финуа взорвался:
— Как, месье, неужели вы хотите заставить меня думать, что умному человеку, живущему здесь бок о бок с жертвами и с преступниками или преступником, нечего сказать правосудию. Неужели у вас нет никаких наблюдений о личности, характере майора д'Эспинака и капитана Дюбуа? Не могли бы вы сказать нам, только ли друзья окружали их? Не задавали ли вы себе такой вопрос: «Хотели убить одного или другого, либо и того и другого?» У вас нет никаких подозрений? «Ничего и никого»,— сказал мне один из ваших коллег. Хоть бейся головой о стену.
— Не стоит так утруждать себя из-за меня.
— Впервые в своей практике я наталкиваюсь на такое конспиративное молчание, на столь вызывающую враждебность…
— Вызывающую — это не то слово, комиссар. Можно провиниться в дерзости лишь по отношению к вышестоящему. Но… в данном случае вы должны пенять на себя самого. Вы являетесь сюда и с первой минуты настраиваете против себя всех. Вы третируете нашего капитана, которого мы все уважаем, который является героем войны. Вдобавок ко всему у нас создается такое впечатление, что вы не владеете ситуацией…