Двойное преступление на линии Мажино. Французский шпионский роман
Шрифт:
— Раз уж мы перенесли тела,— сказал Легэн,— остается только действовать дальше. Продолжайте. Боже мой, мы действительно ошалели настолько, что не догадались сразу позвать врача.
— О, господин лейтенант,— вмешался Марнье, это бесполезно. Не корите себя. Всякому, кто хоть раз на войне видел какого-нибудь беднягу, отдавшего концы на операционном столе, совершенно ясно, что здесь уже ничего нельзя сделать.
— Тем не менее,— сказал Кунц,— это нужно для официальной констатации и я уж не знаю для каких там расследований.
— Везите вагонетку к грузоподъемнику и поднимите ее на третий, в госпиталь. Я предупрежу врачей,— сказал Легэн.
— Именно,—
Легэн сделал шаг к лифту, поколебался в нерешительности, прежде чем войти в него, как будто ему нужно было перешагнуть через трупы, хотя их там уже не было. Наконец, подобравшись всем телом, он впрыгнул внутрь, грудью вперед. Он исчез, вскоре за ним последовал один из грузоподъемников со своим зловещим грузом. Сопровождать его никто не решился.
— Санитары выгрузят их наверху. Это их дело,— пробормотал Марнье, нажав на кнопку третьего этажа.
Всю свою жажду деятельности он обратил на сержанта связи и его команду, которые топтались на месте, не зная, с какого конца взяться за устранение неисправности в электросети. Снабдив их аварийными прожекторами со склада, он расставил солдат вдоль всей линии, начиная от ее выхода в тоннель. Не найдя себе больше занятия, Марнье смирился с участью пассивно ждать дальнейшего развертывания событий в ротонде. Он погрузился в глубокое раздумье. Внезапно ему в голову пришла одна мысль, заставившая его встрепенуться. Он встал на то место перед лифтом, где был обнаружен Брюшо, повернулся полуоборотом к стене галереи и направил на нее свет электрического фонарика, севшая батарейка которого уже почти отказала. Потом подошел к стене. Пошарил по ней немного, нашел провод, пошел вдоль, перебирая его рукой, и, вздрогнув, остановился.
— Сержант,— позвал он,— подойдите сюда. Обрыв линии здесь.
Подбежавший младший офицер усердно принялся за дело. Менее чем через минуту он выпрямился и крикнул в машинный зал, находившийся рядом:
— Готово, дайте ток!
Голос ответил: «Есть».
Но коридор остался погруженным в темноту. Сержант выругался:
— Вечно эта чертова спешка. Теперь придется переделывать.
Понадобилось еще две минуты, чтобы свет наконец был починен.
Из своего кабинета вышел вместе с Капелем Брюшо. Он подозвал возвратившихся Кунца и Легэна и повел всех на свой КП.
— Друзья мои,— сказал он,— скоро здесь начнется расследование. Сюда прибудут судебный следователь, комиссар, шпики, вызванные начальником генерального штаба. Какой позор! Я хочу сказать вам только одно: я не убивал Эспинака и Дюбуа. Я отдаю себе отчет в том, что меня будут допрашивать с пристрастием, ведь вы обнаружили меня перед их телами, и рядом никого больше не было. Я отлично вижу, что даже вы подозреваете меня. Впрочем, я и сам до сих пор ничего не понимаю. Я услышал стрельбу, выскочил из своего кабинета прямо в темноту. Зажег карманный фонарик и увидел их там…
— Поймите меня правильно. Я не прошу вас не говорить, что вы видели. Это ваш долг — сказать. Все должно быть без обмана.
— О чем я прошу вас, так это верить мне и, если меня арестуют, сказать жене, что я невиновен. Ясно?
Трое молодых людей, замерев, автоматически произнесли традиционную короткую военную клятву. Затем последовала реакция Легэна:
— Но, господин капитан, ведь это ужасно глупо. Почему вы думаете, что обвинят вас? Зачем вы, черт возьми, сотворили бы такое?
— Почему вы думаете, что это сделал кто-то из нас? Впрочем, это сделано кем-то из роты. Пусть так. Что тогда? И потом, слушайте, давайте не будем больше думать об этом… если сможем. Дело теперь перейдет в другие руки. По мне так даже лучше. Это все же грязная работа.
— Кажется, нужно, чтобы никто не уходил с объекта — впредь до нового распоряжения. Видимо, мы все должны оставаться на местах. Это нелепо. К счастью, для нас предусмотрели все-таки холодный завтрак.
Казалось, жизнь снова пошла своим чередом с ее мелкими делами и заботами в двух шагах от места, где только что, всего полчаса назад, грубо и глупо были оборваны две жизни, где упали как подкошенные любимый командир и хороший товарищ. Жизнь продолжалась — прямо как на войне.
Но ведь войны-то не было. И если никто не расчувствовался, то только потому, что было не место и не время для проявления эмоций.
Три лейтенанта, понурив голову, разошлись по своим боевым постам. Брюшо подождал, пока стихнут в ротонде их шаги, сердце его сжалось от наступившего одиночества, и он погрузился в мрачные мысли.
Глава IV
Расследование
В два часа пополудни на объект прибыли судебный следователь, секретарь суда, судебно-медицинский эксперт и комиссар полиции ближайшей супрефектуры в сопровождении двух инспекторов. Возглавлял эту группу начальник генерального штаба дивизии, которому официально было поручено следить за расследованием, а неофициально — уберечь секреты форта от праздного любопытства чужаков. Когда привезшие их три машины подъехали к изгибу большой галереи, офицеры четвертой роты вздохнули с облегчением. Им пришлось провести вместе несколько тягостных часов в кабинете Брюшо. По молчаливому уговору о драме они не упоминали, а думать о чем-либо другом не могли, поэтому вынуждены были довольно скоро отказаться от всякого разговора вообще. Им оставалось только молча курить, считая минуты, мечтая хоть чем-нибудь отвлечься. Несмотря на то что они хорошо знали друг друга, питали взаимную симпатию и полностью друг другу доверяли, в воздухе витало неуловимое, неосознанное подозрение. Ничего не могло быть хуже этого. Вот почему они так охотно бросились встречать вновь прибывших.
Они были уже знакомы с судебным следователем Эстевом, с которым виделись только накануне. Мысль о том, что они расстались с ним всего каких-то двенадцать часов назад при совершенно других обстоятельствах, казалась им нереальной. Но любезный, очень бойкий старик, веселый малый вчерашней вечеринки превратился в холодного, сдержанного, подозрительного человечка.
Они не любили (да им никому и в голову не могла прийти такая идея) начальника штаба подполковника Барбе, печального и сурового сапера. Он являлся олицетворением того наводящего тоску долга, который становится не только повседневным, но ежечасным, давящим и угрюмым.
Что касается комиссара Финуа, этот был очень несимпатичной личностью от природы. Он был одним из тех людей, полное отсутствие деликатности у которых приводит к столкновению с ними всех, с кем бы они ни общались, и они же бывают Удивлены и возмущены полученными ответными толчками. Финуа сразу же стал им неприятен тем командным тоном, который взял с ними будто для того, чтобы утвердить свою власть, которую все, в том числе даже сам следователь, и так готовы были ему временно уступить.
Он оборвал взаимное представление с крайне озабоченным видом: