Двойное преступление на линии Мажино. Французский шпионский роман
Шрифт:
— Это выглядит очень грубой работой. Автор, пожелав скрыть происхождение этих букв, не вырезал слова «Брюшо» целиком. Но разве он достиг своей цели?
— Несомненно, он торопился.
— Может быть. Это вчерашняя утренняя газета. В котором часу она приходит в лагерь?
— В семь часов. Мы уже час как были на объекте.
— Странно.
— Да, это нуждается в углубленном изучении. Во всяком случае, решение я принял. Финуа только что доложил мне, что он действительно нашел оружие. Если Брюшо не объяснит мне его присутствие в своем гараже, я арестую его.
— Но, господин судебный следователь, он мог бы объяснить это вам, только если бы положил его туда сам. Иными словами, вы решили арестовать его в любом случае.
Эстев не ответил. Его лицо посуровело.
Веннар подумал: «Его торопят кончать с этим делом, а характер у него гораздо слабее интеллекта». И Веннар счел, что спорить бесполезно.
Они прошли в кабинет, где ожидал Брюшо. На все вопросы тот отвечал с мрачной, тупой покорностью. Он ничего не мог объяснить по той простой причине, что ничего не понимал. У него никогда не было автомата. А сегодня утром он зашел в гараж впервые за последние пять или шесть дней. Жена и он имеют каждый свой ключ. Но гараж закрывается на простой замок, и проникнуть туда может любой.
На обвинение, выдвинутое накануне и повторенное теперь вновь, капитан ответил лишь усталым пожатием плеч. Он покинул кабинет, чтобы отправиться прямо в тюрьму, не выразив никакого протеста. И лишь повторил следователю свою просьбу очень осторожно предупредить обо всем жену. Эти последние слова он произнес, немного поколебавшись, как будто сомневался, что они имеют смысл. Брюшо в самом деле был чертовски одинок в жизни.
Веннар решил сопровождать судью при исполнении им этой тяжелой и неблагодарной миссии. Они застали Анну выезжавшей из гаража. Увидев их, она затормозила, вышла из машины и направилась к ним. Новость, похоже, не поразила и не расстроила ее, и хотя Веннар уже был подготовлен предыдущим наблюдением к безразличию молодой женщины, он снова почувствовал себя не в своей тарелке при виде этой непостижимой безмятежности.
— Я полагаю, господин следователь,— задала она вопрос,— что у вас есть нечто большее, чем просто подозрения, чтобы принять такое решение, которое, похоже, еще не созрело вчера вечером, когда мы виделись с вами?
— Мадам, сегодня утром в гараже вашего мужа мы нашли оружие, при помощи которого было совершено преступление.
Веннар разглядывал ее с тревожным вниманием. Доведется ли ей наконец содрогнуться, запротестовать, удивиться, проявить хоть какую-нибудь реакцию — неважно какую, но человеческую? Собирается она, в конце концов, вести себя, как все?
Нет. Она высказала лишь вежливое, почти что светское удивление.
Веннар взял слово:
— Вы не можете дать нам объяснение этого факта? В конце концов, мадам, речь идет о чести и, быть может, жизни вашего мужа. Вы можете как-то помочь ему?
Голос женщины стал немного суровее:
— Я прекрасно понимаю, месье. Но мне нечего сказать вам, разве лишь подтвердить вам свою убежденность, что муж мой невиновен.
— Он утверждает, что не ходил в гараж уже дней пять-шесть. Хотя ваше свидетельство в этом смысле не может иметь законной силы, учитывая отношения, которые связывают вас… связывают вас…
Анна Брюшо, не моргнув глазом, встретила взгляд комиссара, вышедшего из состояния своей обычной уравновешенности. Она не заметила бестактности и дерзости вопросительного тона, каким были произнесены последние слова.
— …связывают вас. Но между нами, если я скажу, что по-человечески я склонен верить вам, а поверив, способен сделать все возможное, чтобы признать капитана невиновным, вы подтвердите мне, что он не ходил в гараж?
— Благодарю вас, месье. Я весьма тронута вашим доверием. К сожалению, я не могу поручиться за такой существенный факт. Если он это сказал, значит, так оно и есть. Я же ничего не могу добавить.
— Даже… солгать, мадам, чтобы попытаться его спасти? Ведь такое делают, вы знаете. У меня были случаи…
Следователя передернуло. Разговор принимал оборот, который ему не нравился, который он не мог одобрить. Но, прочитав пристальное внимание, сосредоточенную проницательность и человеческое понимание на оживленном и открытом лице полицейского комиссара, сразу почувствовал, что речь здесь идет о важном эксперименте. И удалился, не сказав ни слова. Веннар продолжал:
— А что, если я скажу вам, мадам, что я недалек от убеждения в невиновности вашего мужа, несмотря на улики, свидетельствующие против него. Потому что у этого человека, быть может тяжелого и грубого, открытое и простое сердце. Потому что, хотя он некоторым образом пристрастился к… бутылке, он имеет уважение к тому, что должно уважать. И потому что я это чувствую. Но чтобы вытащить его, как это велят мне долг и моя убежденность, я нуждаюсь в союзнице, которая поможет мне распутать эту сеть из предположений, улик и доказательств, в которой он запутался…
В начале этой тирады Анна явно дрогнула. Она пристально смотрела на комиссара, начавшего неясно и смутно надеяться на что-то.
— Мое положение незавидно: мои профессия и роль здесь всем слишком хорошо известны, чтобы я мог проникнуть в эту тайну.
Лицо женщины снова стало отчужденным. Веннар выругался про себя. Он сделал несколько нервных шагов вдоль куртины с цветами и сменил свою боевую тактику:
И кроме того, нельзя забывать об Эспинаке. Он был для меня самым дорогим другом, и я всегда буду чтить память о нем… Однажды я почти спас ему жизнь, это было давным-давно. Обстоятельства не имеют значения. Они были трудными, а он мало дорожил своей шкурой.
Веннар почувствовал недоверие Анны и то, как она напряглась при этом. Не нащупал ли он ее слабое место? Он стал развивать свою мысль дальше:
— Он любил вас, я уверен в этом. Сам он мне этого не говорил. Мы не виделись с ним уже месяц. Впрочем, он был не из тех, кто делится такими вещами. Откуда я это знаю? Опять-таки неважно. Но когда мужчина, отличающийся особой скрытностью и чистотой в интимных отношениях, пишет о женщине такие вещи, которые им сказаны о вас… Видите ли, я лет шесть или семь находился рядом с ним. И никогда не видел, чтобы он серьезно увлекся какой-нибудь женщиной. Быть может, вы были его первой большой любовью. Он вам гак этого и не сказал. Зато это говорю вам я.
Анну сказанное явно потрясло. Она осталась стоять прямо посреди сада, твердо держась на ногах, но резко повернув голову в сторону, чтобы спрятать лицо от глаз следователя, прогуливавшегося вдоль дома. И беззвучно зарыдала, нечеловеческим усилием воли не давая сотрясаться плечам, при этом лицо ее исказила гримаса невероятной скорби.
— Вы этого, быть может, не знали. Но вы видели его нежность — явную, постоянную. Он был ваш душой, сердцем и всеми помыслами, я даже не предполагал, что он может так отдавать всего себя.