Двойной контроль
Шрифт:
Когда Фрэнсис переехал в Хоуорт для участия в проекте восстановления дикой природы, он осознал, что происходящие вокруг преобразования преобразовывают и его самого. Проекты планомерного одичания ландшафта утратили свою парадоксальность в эпоху антропоцена, когда человечество, отринув естественные ритмы существования, заставило окружающую среду имитировать излюбленные поведенческие сценарии Homo sapiens. Дикая природа, изгнанная из рая, нашла спасение в государственных заповедных и природоохранных зонах. Было слишком поздно предоставлять природу самой себе, но от чрезмерной эксплуатации ее можно было уберечь юридическими способами, которые превращали ее из «объекта коммунального назначения» в «особо охраняемые природные территории», как Кванток-Хиллс, тем самым придавая ей нечто вроде гламурного статуса высокого искусства, что в некоторой мере оправдывало ее существование. Потерянный рай, разумеется, был не местом вечной гармонии, а ареной саморегулируемого изобилия и истребления до тех пор, пока разрушительная мощь машин и
Реинтродукция маккензийского равнинного волка восстановила нарушенное равновесие экологической системы в Йеллоустонском национальном заповеднике: травоядные животные перестали собираться в огромные стада, олени-вапити сменили излюбленные пастбища, что возобновило рост осин и тополей, а также привело к увеличению численности орлов и воронов, питающихся остатками волчьей добычи, и так далее; этот трофический каскад сгладил последствия программ по уничтожению волков, ранее введенных администрацией заповедника. Активисты экологического движения ратовали за реинтродукцию волков и рысей в Шотландии, но столкнулись с отчаянным сопротивлением владельцев крупных животноводческих и охотничьих хозяйств, так что теперь для восстановления лесных массивов и во избежание стравливания пастбищных земель приходится ежегодно проводить плановый отстрел ста тысяч оленей.
Восстановление дикой природы было не фантазией о возвращении к первозданным землям, возрождению вымерших видов и избавлению от дорог и дорожного движения, а попыткой изучить динамику нетронутого ландшафта и воспроизвести ее в современном мире. Фрэнсис отправился на конференцию, в частности, для того, чтобы ознакомиться с представлениями о том, как экосистемы достигали необходимого баланса в исторической перспективе. Был ли остров Британия сплошь покрыт лесами, прежде чем человек, с его насущными нуждами в топливе, строительных материалах и сельскохозяйственных угодьях, стал здесь доминирующим, или же сама мегафауна нарушала целостность лесного покрова: крупные животные ломали и валили деревья, а животные помельче прогрызали древесную кору и пожирали молодую поросль. Даже завороженный противоречивыми представлениями о величественных древних ландшафтах, Фрэнсис вскоре осознал, что еще больше заворожен Оливией. На второй день конференции они самоустранились из дискуссионной группы, обсуждавшей жизнь гигантских ленивцев и их влияние на окружающую среду до уничтожения палеоиндейцами – которые, с точки зрения гигантских ленивцев, естественно, были кровожадными захватчиками, – и принялись обсуждать свои чувства друг к другу. На следующий день Фрэнсис с облегчением узнал, что в ходе дебатов участники конференции склонились к мнению о древнем ландшафте наподобие того, который складывался сейчас в Хоуорте.
Размышления Фрэнсиса прервало частое отрывистое карканье. Он оглянулся и увидел, как с дрожащих ветвей взмыли в небо десятки грачей. Они напомнили ему капли чернил, вылетевшие из падающей авторучки перед выпускным экзаменом в университете. Все происходило словно бы в замедленной съемке, примерно со скоростью грачей, круживших вдалеке, – эффект, вызванный парализующим страхом, что ручка упадет и повредит перо перед самым важным экзаменом в жизни Фрэнсиса. Эта странная, но в то же время глубоко личная ассоциация доказывала, что воображение и память формировали свои собственные связи параллельно экскурсии, которую он мысленно готовил для Оливии.
Ее поезд прибывал через несколько часов, так что пора было возвращаться домой, застелить кровать свежим постельным бельем и отыскать недостающие ингредиенты для ужина. Фрэнсис дошел до грунтовой дороги, по которой когда-то возили овец и скот из Саут-Даунс в Лондон на продажу и на бойни. Сейчас по этой дороге можно было срезать прямиком к дому, а не идти полукругом в обход. Под полуденным солнцем Фрэнсис зашагал быстрее; к предвкушению встречи примешивалась тревога, что он недостаточно знает Оливию, а стресс усугублялся еще и новизной: Оливия впервые приезжала к нему в гости, он впервые готовил для нее ужин, впервые купил бутылку не самого дешевого вина, рекомендованного местным виноторговцем, и все это потенциально грозило обернуться разочарованием. Фрэнсис на миг остановился, отогнал волнение и расхохотался, сообразив, что все складывается прекрасно и что предположениями ничего не исправишь.
2
Люси заняла место у окна, зарезервированное для нее Джейд, – кресло, раскладывающееся в узкую кровать. Из Нью-Йорка в Лондон она летела дневным рейсом, устала так, что готова была наплевать на циркадные ритмы и завалиться спать с утра пораньше. Она отправила эсэмэску Оливии и выключила телефон. Потом содрала пластиковую упаковку с пледа и раскрыла запечатанную черную сумочку, в которой лежали миниатюрная зубная щетка, миниатюрный тюбик зубной пасты, миниатюрная коробочка с бальзамом для губ, миниатюрная баночка увлажняющего крема, спальные носки, спальная маска и беруши. Люси взяла два последних предмета и сунула черную сумочку в корзинку у кресла. Джейд крайне усердно выспрашивала, какое место в самолете и какой обед Люси предпочитает, какой кофе, какие газеты и какие продукты на завтрак доставить в лондонские апартаменты Хантера (сам он пользовался ими редко, но требовал, чтобы там было все необходимое), и Люси морально готовила себя к тому, что в очередном мейле увидит вопросы о своей группе крови, любимой позиции в сексе и политических убеждениях. Джейд, невероятно энергичная и расторопная личная помощница Хантера Стерлинга, явно получила указания холить и лелеять Люси.
Тремя неделями раньше Хантер и Люси оказались соседями по столу на званом ужине, и репутация Люси в научных и деловых кругах произвела на Хантера такое впечатление, что к тому времени, как подали чай из свежей мяты, он предложил Люси удвоенное жалованье и пост главы лондонского филиала «Дигитас» – компании, специализировавшейся на венчурных инвестициях в цифровые технологии, технические разработки и научные исследования, которую он основал после продажи своего легендарного хедж-фонда «Мидас» всего за несколько недель до краха «Леман бразерс». Люси поддалась на уговоры оставить свою работу в консалтинговой фирме «Стратегия» не только потому, что ее увлекли новые перспективы, но еще и потому, что некоторые аспекты ее личной жизни тоже потерпели крах. Хантеру так не терпелось, чтобы она побыстрее переехала в Лондон, что он предложил Люси пару недель пожить в своих апартаментах на Сент-Джеймс-Плейс, пока она не найдет подходящего жилья. Подобная щедрость неизбежно вызывала разочарование. Когда Джейд прислала мейл с планом двухэтажного пентхауса, снабженный таким количеством пояснений, что хватило бы на целую энциклопедию, Люси поняла, что после этого ей покажется неадекватной любая квартира, которую она могла позволить себе снять. И все же это было очень приятным знаком внимания, равно как и кресло в салоне первого класса, лимузин, довезший ее до аэропорта, и все остальное. Люси сознавала, что ее балуют, но была настолько ошарашена, что словно бы не ощущала этого.
Люси привыкла к особому обращению и к тому, что ей оказывают услуги, и всегда отвечала на них взаимностью, в пределах своих мерок. Нужда в поддержании определенного уровня защиты проистекала из трагической неопределенности детских лет Люси. Мать пятилетней Люси признали психически невменяемой после очередного маниакального приступа, и с тех пор она принимала затормаживающие препараты лития. К тому времени, как Люси исполнилось шестнадцать, ее красавец-отец погрузился в пучину алкоголизма. Люси ничуть не сомневалась, что родители любили ее и желали ей лучшего, хотя сами не устояли перед жестоким недугом. Общение с ними чем-то напоминало ту ситуацию, когда видишь, что любимый человек садится не в тот поезд, а ты, пытаясь предупредить его об ошибке, бежишь по перрону вслед за уходящим составом. Детство и юность Люси прошли в заботах о тех, кто должен был заботиться о ней самой. Она остро чувствовала любые перепады настроения своих близких и мечтала достичь такого уровня состоятельности, который оградил бы ее от тягостных финансовых перипетий ее детства. В некотором роде вся жизнь Люси была мучительным диалогом между ее настойчивым стремлением к независимости – в ипостаси «девы-воительницы», как она это называла, в честь шведских предков матери, – и ее непринужденной способности отыскивать надежную гавань – если так можно выразиться, развивая сравнение с викингами, – привлекая внимание влиятельных мужчин, которые брали ее под защиту.
Люси сказала стюардессе, что не будет завтракать, и попросила сделать ей «Кровавую Мэри». Она с нетерпением ждала взлета, чтобы поскорее уснуть. Пристегивая ремень безопасности, она внезапно ощутила, как правую ногу свело необычной судорогой, похожей на ту, которую иногда чувствуешь в своде стопы, но сильнее, обширнее и продолжительнее. Люси села поудобнее и сжимала подлокотники кресла до тех пор, пока судорога не прошла. За последние две недели подобное случалось дважды, и оба раза она списывала это на приступ паники. В общем-то, симптом был пугающим, но особо не удивлял, потому что появился в самый тяжелый для нее месяц сплошного стресса и затяжной бессонницы. После того как Люси неожиданно отказали в продлении визы, «Стратегия» предложила перевести ее в лондонский филиал, но она решила принять предложение Хантера, что означало не только смену континентов и поиски нового жилья, но и начало новой работы. А тут еще и Нейтан.
Последние четыре года Люси жила в Нью-Йорке с Нейтаном, ее богатым и красивым американским бойфрендом, чьи родственники, можно сказать, приняли ее в семью. Родители Нейтана, с их особняком на берегу Лонг-Айленда, внушительным краснокирпичным домом в Уэст-Виллидже и тремя взрослыми детьми, которые обитали в роскошных квартирах по соседству, своей теплотой, равно как и отсутствием нищеты и психических расстройств, являли собой пример семьи, радикально отличающейся от той, в которой выросла Люси. Это продолжалось уже долго, Люси всем нравилась, поэтому все родственники Нейтана полагали, что очаровательная пара в конце концов официально оформит свои отношения, причем лучше раньше, чем позже, поскольку так будет не только романтичнее, но и полезнее. Сделанное Нейтаном предложение заставило Люси осознать, что ей совсем не хочется провести в его обществе не только всю оставшуюся жизнь, но и вообще какое-либо длительное время. Напористость Нейтана и его родных принудила Люси сделать вывод, что их отношения основывались на привычке и на гипнотическом страхе утраты. Поначалу Нейтан не принял отказа и начал уговаривать ее, упирая на глубину своего чувства и общность интересов, но Люси твердо стояла на своем, и в конце концов выяснилось, что он просто не представляет себе, что женщина с таким унылым прошлым может отвергнуть подобное выгодное предложение.