Двуглавый российский орел на Балканах. 1683–1914
Шрифт:
Эти успехи вроде бы противоречат несомненному отсутствию у держав, за исключением России, всяких симпатий к турецким христианам и к укреплению их государственности. НО (заглавными буквами!) поставить крест на российских победах, пренебречь освободительным движением, выкинуть в корзину Сан-Стефанский договор конгресс не мог. Это означало бы подорвать позиции в регионе, а следовало их сохранить и, желательно, укрепиться в обретших права княжествах. Урезать отдельные положения Сан-Стефано – да, пустить его под нож целиком – нет. Россия на конгрессе похоронила все, что оставалось вредного и унизительного от Парижского мира 1856 года, вернула себе Южную Бессарабию, округлила свои владения в Закавказье за счет Карса, Ардагана и Батума. От Баязета пришлось отказаться, да и Батум достался с трудом, – британцы, в нарушение достигнутой прежде договоренности с Шуваловым, решили оставить его Турции. В Берлине Шувалову не удалось отстоять эту позицию. Пришлось вмешаться A. M. Горчакову, который добился благоприятного решения вопроса в несколько смягченном варианте: Батум получил
Рухнула казавшаяся несокрушимой стена сопротивления держав обретению балканскими народами независимости. Сразу три страны – Сербия, Румыния и Черногория получили международное признание своего независимого статуса. В истории Балкан открылась новая эпоха.
Тяжело пострадала на конгрессе Болгария, значительно урезанная в пределах, лишенная выхода к Эгейскому морю и в довершение всего разделенная на две части по линии Балканского хребта. Лишь северная ее часть, к которой присоединили Софию с окрестностями и Варну в Забалканье, превратилась в автономное княжество с широкими правами; южная, под названием Восточная Румелия, стала пользоваться лишь местным самоуправлением во главе с губернатором-христианином.
Учиненная над Болгарией расправа, оккупация «австрияками» Боснии и Герцеговины погрузили российскую общественность в скорбь. Канцлер A. M. Горчаков и его коллеги стали козлами отпущения за крушение несбывшихся надежд, троица, уверовали разочарованные соотечественники, променяла лавровый венок победителя на терновый венец мученичества. Глашатаем этих настроений выступил златоуст славянофилов И. С. Аксаков, выступивший с громовой речью перед московскими единомышленниками: «Западные дипломаты срывают с России победный венец» и водружают вместо него «шутовскую с гремушками шапку. Слово немеет, мысль останавливается перед этим колобродством дипломатических умов, перед этой грандиозностью раболепия». Похоже, хотя и не столь громогласно уничтожающе, писал М. Н. Катков в «Московских ведомостях»: «Россия находилась на подачу руки от Константинополя, она могла занять все господствующие позиции на Босфоре и Дарданеллах и обеспечить мир от враждебных покушений. Вместо этого по Берлинскому трактату сохранили на память о войне клочки заключенного ранее Сан-Стефанского договора»[772].
80-летний Горчаков тяжело переживал неудачу. Известен его обмен горькими репликами с Александром II: «Берлинский конгресс есть самая черная страница в моей служебной карьере». «И в моей тоже», – гласила помета царя[773].
Эмоционально воспринимали вести из Берлина и в Англии, но не со скорбью, а с торжеством. Б. Дизраэли и Р. Солсбери провозгласили триумфаторами, королева удостоила их высокого ордена Подвязки, печать славословила их на уровне, по словам М. Н. Каткова, приличиями не допускаемом, прения в парламенте прошли под знаком восхваления. Диссонансом в них прозвучала речь лидера либеральной оппозиции у лордов графа Д. Грэнвилла. Он заметил: «Воистину, я понять не могу, неужели можно рассматривать Берлинский договор иначе, как предоставляющий России все то, что она хотела и желала получить»[774]. Грэнвилл спускал дискутантов на землю. Испокон веков принято было, подводя итоги войны, сравнивать то, что было до нее, с тем, что стало после. В 1878 году традицию нарушили, стороны сравнивали (российская с печалью, британская с ликованием) Берлинский трактат со Сан-Стефанским договором, подписанным в обстановке упоения победами и враждебно встреченным не только на Западе, но и в Сербии, Румынии, Греции, то есть в самых организованных государствах полуострова, и в Албанских землях. Сан-Стефанский акт не сплачивал, а разъединял Балканы. По этой причине он не мог обеспечить стабильности и прочного мира в регионе и имел мало шансов на длительное существование. Если же вернуться к 1877 году, то следует сказать, что цели войны были сформулированы скромно и реалистично, образования большого государства на Балканах вообще не предусматривали[775]. Никаких заоблачных мечтаний, возникших позже под опьяняющим воздействием торжества на поле боя. Если вернуться к традиции и обратиться к довоенной ситуации, то от уничижительной оценки итогов войны не останется и следа. Граф Д. Грэнвилл говорил истину, Россия получила все, что тогда хотела и желала. И еще одно замечание: минуло более 130 лет с той поры, но ни разу не промелькнуло даже проблеска надежды на сооружение конструкции, подобной Сан-Стефанской.
Что было до? Болгария в крови и развалинах. Сербия разгромлена войсками Османа-паши, будущего защитника Плевны. Босния и Герцеговина – восстание на грани агонии. Румыния – провал попыток добиться независимости, закамуфлированной под индивидуальность.
Восстановление власти Порты на Балканах – лишь вопрос времени. И перспектива увековечения прозябания на полуострове.
Что стало после? Через 34 года произошло то, о чем предки не грезили даже в сладких мечтаниях. Сербы, болгары, черногорцы, греки самостоятельно разгромили армию Османской империи. И долгий путь к победе начался 13 июля 1878 года, в день подписания Берлинского трактата, принесшего трем княжествам независимость и позволившего болгарам восстановить порушенную почти за 500 лет до того государственность. Противоестественный раздел страны на две части рухнул через несколько лет.
Закончилась в пользу России «большая игра» европейской политики, как тогда именовалось противоборство Великобритании и России по периметру границ последней от Дуная до Афганистана.
Испустила дух доктрина статус-кво, предусматривавшая сохранение власти и влияния Османской империи в Юго-Восточной Европе, восторжествовал российский курс на восстановление здесь в полном объеме государственности христианских народов, в первую очередь славян. Форин-офис так увлекся сведением счетов с самодержавием, что прозевал появление грозного соперника в лице Второго германского рейха[776], начавшего «дранг нах зюд-остен» силами капитала и военщины. Влияние самой Великобритании в регионе покатилось вниз. Никаких надежд на инкарнацию в любом виде пресловутой доктрины не появлялось, это признавал даже Р. Солсбери. Лондон ограничил заботы о сохранении Османской державы ее азиатской частью, заключив для сего договор с султаном Абдул Гамидом. Форпост защиты интересов Британской империи переместился из зоны Черноморских проливов к Суэцкому каналу.
Османская империя получила удар, от которого оправиться уже не смогла. Отмерло ее владычество на большей части Балканского полуострова. Американский историк турецкого происхождения Кемал Карпат подразделяет историю страны на два этапа – имперский и национальный, считая 1878 год водоразделом между ними: «Оттоманско-русская война 1877–1878 гг. нанесла смертельный удар по традиционному Оттоманскому государству и открыла дорогу для развития турок как национальной группы со своим политическим лицом»[777]. В связи со стремительным ослаблением Турецкой державы резко снизилось значение восточного вопроса в судьбах Европы, под ним стали понимать соперничество держав.
Что касается балканского государственного строительства, Россия добилась главного, чему державы противились всеми силами и доступными средствами, – международного признания государственной независимости Сербии, Румынии и Черногории. Их быстрое развитие ознаменовалось провозглашением королевства в Румынии в 1881, в Сербии в 1882 году. Черногория задержалась и получила этот статус в 1910 году. Противоестественному разделению Болгарии на две части уже современники прочили краткое существование. В 1885 году Восточная Румелия влилась в княжество Болгария, порвавшее связи с Высокой Портой и ставшее царством в 1908 году. Так выглядел Берлинский трактат в исторической перспективе.
Современники происходивших изменений не оценили. Они сравнивали берлинские решения не с тем, что существовало до войны, а с тем, чему, по их мнению, быть надлежало. Всяк толковал запутанную балканскую историю к своей выгоде, планы национального объединения составлялись с налетом великодержавия.
После торжества на поле боя Россия ощутила весь драматизм международной изоляции. У нее, по словам Александра III, осталось два союзника – ее армия и ее флот. Самодержавию было впору воскликнуть: «Горе победителю!» Но даже в 1878 году в России раздавались отдельные голоса, призывавшие не приходить в отчаяние, а трезво и без ориентации на недостижимые цели оценить положение. В августовской книжке журнала «Вестник Европы» появилась статья, автор которой доказывал, что на Берлинском конгрессе Россия не потерпела поражения, достигнуто многое, раздел Болгарии долго не продлится, некоторые статьи Сан-Стефанского договора следует отменить по причине их полной нереальности[778]. Продуманно и аргументированно ту же точку зрения выразил общественный деятель и публицист Б. Н. Чичерин, дядя будущего советского наркома по иностранным делам, в записке, найденной в бумагах императрицы Марии Александровны после ее смерти. Автор с порога отметал славянофильские внешнеполитические завихрения: ни один здравомыслящий русский не думает о завоевании и присоединении к себе Константинополя. Такое решение было бы не усилением, а ослаблением России. Центр тяжести переместился бы с севера на юг, в нерусские земли. Если Россия должна остаться Россией, она не может сойти со своего места и стать у Средиземноморья (здесь – помета Александра II: «Совершенно справедливо»). Разрушать Османскую империю, полагал Чичерин, еще несвоевременно, возникнут бесчисленные трудности от незрелых народов со сталкивающимся интересами, с чем соединилось бы неизбежное соперничество держав. И действительно, в 1885 году разразилась война Сербии и Болгарии, и европейскому ареопагу пришлось мирить драчунов, так что Чичерин предвидел превращение Балкан в пороховой погреб Европы. Учитывая это, полагал он, следует не дергаться и не спешить, а подождать, пока дряхлое тело Турции развалится само по себе. Нашел он слова утешения и поддержки для ставшей без вины виноватой дипломатической троицы: «Государственные люди, заключившие Берлинский трактат, несомненно, потеряли в России популярность, но они имеют право на благодарность всякого русского человека»[779].
Между берлинскими решениями и расчетами основного российского соперника, кабинета ее величества королевы Виктории, – дистанция огромного масштаба. Даже примиритель, граф Э. Дерби, отвергал создание малой Болгарии, считая это предвестником гибели Османской империи. Маркиз Р. Солсбери в своем меморандуме от 1 апреля 1878 года выступал против предоставления Болгарии выхода к Черному морю, возвращения России Южной Бесарабии, присоединения к ней Батума. Тогдашним VIP персонам в Лондоне и Вене даже в кошмарных сновидениях не приходила в голову мысль о предоставлении независимости Сербии, Румынии и Черногории. Расчеты полетели кувырком. И уж делом дипломатического искусства было выдать достигнутый в Берлине компромисс за свою блистательную победу.