Двуглавый российский орел на Балканах. 1683–1914
Шрифт:
Весть о достигнутой договоренности повергла в смятение австрийских правителей. Андраши, стремившийся всех перехитрить, оказался отстраненным от решения важных вопросов. Он поспешил заверить Солсбери, что не связан с Петербургом никакими обязательствами, «позабыв» о Будапештской конвенции 1877 года. В Лондоне его приняли как раскаявшегося блудного сына, другого столь усердного партнера по антироссийскому фронту на конгрессе не обнаруживалось. Стороны заключили союзный договор и на конгрессе действовали в тесном сотрудничестве.
Оставшееся до созыва конгресса время Форин-офис потратил на приобретение военно-морской базы в Восточном Средиземноморье. Выбор пал на прекрасный остров Кипр, к берегам которого Афродита некогда вышла из пены морской. В отношении опекаемой ими Высокой Порты британцы на сей раз действовали решительно и крайне бесцеремонно. Посол Ч. Лейрд получил указание – не давать султану Абдул Гамиду передышки, возражения и сомнения с его стороны не допускались. На всю операцию выделили 48 часов, в случае неповиновения Даунинг-стрит грозил прекратить сопротивление русскому нажиму
* * *
В России с формированием делегации на конгресс возникли сложности. Естественный ее глава – первый вельможа империи князь канцлер A. M. Горчаков. Но Александру Михайловичу – 80 лет, он стар, дряхл, утратил прежнюю энергию и, по мнению многих, склонен к уступкам. Высоким авторитетом пользовался военный министр Д. А. Милютин, но сама его должность не внушала оппонентам доверие к его способностям миротворца. В придворных кругах раздавались голоса в пользу посла в Лондоне П. А. Шувалова. Но у него – всего 4 года дипломатического стажа, да и специалистом в балканских делах он не являлся. Опытом в них обладал бывший посол в Стамбуле Н. П. Игнатьев. Но в активе у него – Сан-Стефанский договор, отвергнутый державами. Назначать его значило размахивать красной тряпкой перед оппонентами, да и сам Николай Павлович считал неприличным для себя разрушать в Берлине то, что он создал[765]. Наконец, назначать главой делегации просто посла было несолидно, у всех прочих участников на высокой должности фигурировали министры, у двух держав, Великобритании и Германии, даже председатели правительств.
Царь остановил свой выбор на A. M. Горчакове, единственной фигуре, равной по значению и опыту партнерам и противникам.
В Берлин на конгресс 1 (13) июня – 1 (13) июля 1878 года последний российский канцлер отправился с тяжелым сердцем – доигрывать партию в заранее проигранном сражении, сталкиваясь со злой волей почти всей Европы[766]. Слово «почти» он мог бы опустить, российская делегация находилась в полном одиночестве, даже балканские представители, действовавшие в закулисье, опорой ей не служили. С Румынией продолжался конфликт вокруг Южной Бессарабии, глава сербского внешнеполитического ведомства Иован Ристич тесно, и не без результатов, сотрудничал с австрийцами. Греция не скупилась на территориальные претензии.
Ситуация на конгрессе для России сложилась хуже некуда. Председательствовавший О. Бисмарк поручал обсуждение конкретных вопросов заинтересованным сторонам. Горчаков недомогал и часто отсутствовал на заседаниях. Основная часть работы легла на плечи второго уполномоченного ПА. Шувалова. Третий член делегации, П.П. Убри, отличался разве что безликостью и попал в нее как посол в Германии. В советской историографии на Шувалове, как на бывшем шефе жандармов, лежала печать Каина, что сказывалось на суровости оценок. Зарубежная отзывалась о нем лестно – компетентен, упорен, способен. Б. Дизраэли считал, что Петр Андреевич вел трудную борьбу с тандемом Солсбери – Андраши с замечательным терпением и талантом. Сам Шувалов вспоминал часы, проведенные в жарких спорах, как самые тяжкие в своей жизни. Еще теплившиеся в душе Горчакова надежды на содействие Бисмарка разлетелись прахом. Немецкий канцлер на всех парах шел к военно-политическому союзу с Австро-Венгрией, заключенному в 1879 году. Россия представлялась ему ненадежным партнером, способным оказать серьезное сопротивление новой попытке разгромить Францию, как то произошло в 1875 году. Иное дело – Австрия, готовая идти пристяжной в упряжке с Германским рейхом, за что ее надлежало наградить.
Конгресс дал санкцию на оккупацию Боснии и Герцеговины австро-венгерскими войсками. Многострадальное население этих провинций, поднявшее восстание, возжегшее восточный кризис, поплатилось за это сменой одной чужеземной власти на другую. Жители встретили оккупантов с оружием в руках, тем пришлось силой устанавливать свое правление.
Главной жертвой конгресса стала Сан-Стефанская Болгария. Ее территория была сильно урезана, она лишилась выхода к Эгейскому морю, лишь ее северная, до Балканского хребта часть обрела полноценную государственность в виде автономного княжества. Горчакову удалось добиться присоединения к нему округов Софийского и Варненского, располагавшихся к югу от гряды гор. Остальная Южная Болгария под именем Восточная Румелия получила лишь местное самоуправление во главе с губернатором-христианином[767]. И все же считать Россию и балканские народы лишь жертвами учиненной над ними в Берлине расправы, как и оценивать подписанный трактат как триумф Дизраэли, о чем тогда почти единодушно твердила британская пресса, нет оснований. В самой Великобритании появились отзывы о премьере, не столь лестные, но зато куда более правдивые. В Форин-офис возник переполох в связи с языковым вопросом. Дизраэли университета не кончал и французским языком в приличной степени не владел – так, нахватался кое-чего на бытовом уровне во время поездок в Париж. На английских дипломатических грандов угнетающе действовала мысль – что будет, если представитель могущественной Британии станет изъясняться на форуме на языке бакалейщика? К Дизраэли отправился лорд Одо Россел – убеждать премьера, что конгресс желает слушать выступления прославленного оратора на его родном английском языке. Правда, возникает вопрос: а могли ли слушатели наслаждаться, слушая речь на неведомом языке? Но, видимо, тогда никто его не задал. Росселю удалось убедить премьер-министра, и в Берлине впервые английская речь стала языком дипломатического общения.
Следует сказать и о другом. Второе лицо в британской делегации, маркиз Р. Солсбери, оценивал роль своего шефа гораздо скромнее и реалистичнее, чем пресса. Он писал жене: «В дополнение к глухоте и незнанию французского языка, да еще при особенностях речи Бисмарка лорд Биконсфилд имеет самое туманное представление о том, что же происходит, понимает все шиворот-навыворот, и ему повсюду мерещится заговоры»[768]. Стоит сказать и об особенностях речи Бисмарка. Железный канцлер, человек высокого роста и солидной комплекции, обладал тонким голосом. Он боялся зубных врачей, избегал прибегать к их услугам, к старости сохранил лишь остатки зубов и в разговоре отчаянно шепелявил.
Компетентность Дизраэли в обсуждаемых вопросах вызывала у второго делегата серьезные сомнения. Когда «два престарелых джентльмена», Горчаков и «Диззи», вздумали обсуждать разграничение в Закавказье, встревоженный Солсбери молвил: «Лорд Биконсфилд не может вести переговоры, он в жизни своей не видел карты Малой Азии». Впрочем, эрудиция самого Солсбери не раз вызывала нарекания присутствовавших, а его менторская манера всех поучать влекла за собой их раздражение. Когда он выступил в защиту прав северокавказских лордов, попираемых, по его словам, Россией, его попросили оные народы обозначить. Он завозился с бумажками на столе, но оказался не в состоянии назвать хотя бы один их них.
Итальянцы и французы держались на конгрессе скромно и малозаметно, с первыми еще мало считались, вторые еще не оправились от поражения в войне с пруссаками. Представлявший Австро-Венгрию Д. Андраши без труда заручился согласием на оккупацию Боснии и Герцеговины, что было обещано еще по Будапештской конвенции 1877 года. В остальном он ассистировал Солсбери в попытке лишить Россию плодов победы.
«Турецкая» делегация ничем себя не проявила. Беру само это слово в кавычки, потому что возглавлял ее грек Константин Каратеодори-паша; второй делегат, Мухаммед Али-бей, родом немец и дезертир из прусской армии Карл Детройт, за что Бисмарк открыто третировал бывшего соотечественника; третий, Саадулах-бей, слыл горьким пьяницей. Б. Самнер уверял, что единственное, чем «турки» отличились на конгрессе, был прием в их посольстве. Некоторые сотрапезники запросили вторую порцию вкуснейшего плова[769]. В целом делегация держалась в тени у британцев.
Балканские страны на конгрессе права голоса не получили, представителей Греции и Румынии выслушали, но к их доводам не прислушались. Державы, кроме России, констатировал Б. Самнер, «не проявили к ним сочувствия, им представлялось, что турки, хотя и побитые, все же способны в будущем сопротивляться русским. Бисмарк считал балканцев непричастными к европейской цивилизации. Дизраэли не находил слов, чтобы описать обстановку на значительной части Балканского полуострова, занятой Румынией, Сербией, Боснией Герцеговиной и другими провинциями». «Здесь царят политические интриги, происходит непрекращающееся соперничество партий». Обнаружил он также «расовую ненависть, ограниченность враждующих религий и, главное, отсутствие верховной власти, которая могла бы держать эту немалую часть земного шара в состоянии, напоминающем порядок». Р. Солсбери излагал свои впечатления в письмах жене короче и вне связи с политикой: «Жара здесь стоит невероятная, место отвратительное, в Потсдаме – комары, здесь – малые страны. Не знаю, что хуже»[770]. Тем не менее представители всех этносов, за исключением болгар, явились в Берлин со своими претензиями. Румыны И. К. Брэтиану и М. Когэлничану выступили с меморандумом, в котором настаивали на сохранении Южной Бессарабии за своей страной, присоединении к княжеству Северной Добруджи и Дельты Дуная, выплате ему 100 миллионов франков возмещения за понесенные военные расходы. Притязания конгресс признал раздутыми, но лакомую Северную Добруджу страна получила. Глава греческого правительства Т. Делиянис хлопотал о присоединении к королевству острова Крит, Эпира, Фессалии и части македонских земель. Насчет Крита он получил отказ, но часть Эпира и Фессалию удалось приобщить к Греции в 1881 году. «Хотя на конгрессе в Берлине голос греческого правительства звучал шепотом, – писал Э. Кофос, – западная, и в первую очередь британская дипломатия использовала греческую карту для восстановления в Македонии и Фракии турецкого правления»[771]. Успешно действовал в закулисье конгресса И. Ристич, который вступил в переговоры с австрийцами. Князь Милан без ведома скупщины заключил с Веной торговое соглашение и фактически подчинил ее контролю внешнюю политику Сербии. Территориальные приобретения княжества по заключенному трактату выглядели солидно – 11 тысяч квадратных километров вместо 8 с лишним тысяч, обещанных в Сан-Стефано. С крупным прибытком осталась Черногория, ее территория выросла вдвое, хотя и не в три раза, чего добился Игнатьев в Сан-Стефано. Зато берлинское решение предоставляло княжеству выход к Адриатическому морю с портом Бар на побережье.