Двухгадюшник. Рассказы

Михайлов Максим

Девушке тоже снился сон, и она тихо и светло улыбалась, прижимаясь щекой к сильному мужскому телу. В ее грезах плыли волшебные аккорды Мендельсона, кружились в вальсе пары, и шуршало белое подвенечное платье. Парень тоже был там, но выглядел он не привычно замотанным и уставшим с черными кругами под глазами, а веселым и жизнерадостным. И одет был не в пятнистую робу, а в какой-то до невозможности элегантный не то фрак, не то смокинг, девушка слабо разбиралась в таких вещах. Она знала только, что от этой волшебной перемены произошедшей с любимым ей немыслимо хорошо, и теперь так будет всегда, он будет принадлежать только ей, будет всегда рядом и никакая «служебная необходимость» не заставит его чуть свет уходить из дома и затемно возвращаться.

* * *

Благословенна

будь, Любимая Женщина! Такая чужая и непонятная, такая близкая и родная. Та, которую не волнуют наши Долги и Обязанности, наши тайные страхи и комплексы. Мир которой живет только для двоих и выражается одним словом — любовь. Наивная и слабая и вместе с тем интуитивно знающая великую тайну жизни, по сравнению с которой все наши войны, бизнес, дела и соревнования не имеют никакого значения. Наша потерянная и вновь обретенная половинка, последняя соломинка оставшаяся нам, чтобы удержаться в засасывающем водовороте придуманных нами же правил и амбиций. Как хорошо, что ты есть, что с тобой можно говорить обо всем на свете, выплескивать горечь и боль, радость и счастье. Быть самим собой и не носить тщательно сочиненную маску «настоящего мужчины». Как хорошо, что ты существуешь, ведь только ты можешь на время приостановить вечный мужской бег по кругу, называемый выполнением Великого Долга, неважно перед Родиной ли, перед фирмой — мужчина всегда найдет того, кому должен.

Если бы не было тебя, мы давно уже перерезали бы друг другу глотки. Будь же счастлива наша более мудрая половинка, и пусть подаренная тобой любовь всегда возвращается обратно.

Зверобой

Майор Старченко был личностью легендарной. В Вооруженных Силах есть несколько типов офицеров: блатные карьеристы — люди не слишком приятные и весьма опасные в обращении, честные служаки — простые как металлический рубль, скучные и пресные, раздолбаи — рубаха-парни, которым море по колено, а есть офицеры особые — люди-легенды, о подвигах и делах которых еще долго после увольнения в запас старослужащие с восхищением рассказывают молодым зеленым лейтенантам. Наш сегодняшний рассказ именно о таком человеке.

Итак, майор Старченко, собственной персоной — невысокий плотный, с рыжими усами под Тараса Бульбу неспеша степенной и важной походкой движется на службу. А службу товарищ Старченко проходил не где-нибудь, а в научно-испытательном отделе одного из российских полигонов в Казахстане. Не то чтобы у него имелись какие-то склонности к военно-техническим наукам, а просто так сложилось по жизни. А если уж насчет наук, то о них майор Старченко имел весьма отдаленное понятие, как говорили на полигоне: «Научный сотрудник, толкающий науку в сторону». Почему в сторону? А потому что вперед ее родимую толкать не позволяют мозги, а назад начальство. Зато майор был признанным экспертом во всем, что касалось любых видов охоты и рыбалки, за что заслужил среди офицеров полигона почетное прозвище Зверобой. Собственно поэтому и держали его в научном отделе, шеф которого по совместительству являлся еще и председателем охотничьего общества на полигоне.

Однако вовсе не охотничьи подвиги сделали Зверобоя легендарной личностью, а способность к неожиданным приколам и розыгрышам, которые так и сыпались из него на радость, а порой и на горе окружающим. Впрочем, судите сами.

Однажды начальник полигона, молодой энергичный генерал, искренне считавший себя специалистом в любой области человеческих знаний от выращивания свиней до запуска космических кораблей, встал не с той ноги и ясно осознал, что кроме него на полигоне никто не работает. Офицеры валяют дурака, прапорщики пьют горькую, а о солдатах и говорить нечего — таких бездельников и тунеядцев еще свет не видел. Дальше терпеть такое положение дел было невозможно. А что делает генерал, когда чего-нибудь не может больше терпеть? Правильно! Он собирает всех на совещание и долго и вдохновенно дерет за крупные и мелкие проступки. А в конце, когда, по его мнению, подчиненные уже прониклись осознанием собственного ничтожества и бесполезности и горят желанием поскорее исправиться, генерал рассказывает им о наболевшем, и они с великим энтузиазмом бросаются выполнять его руководящие указания. Право слово, эти генералы совсем как дети, порой вызывают умиление своей наивностью! Подобные совещания на полигоне происходили довольно регулярно и в зависимости от серьезности генеральской обиды могли длиться от трех часов до бесконечности. В течение первого часа беседы офицеры внимательно прислушивались к начальству, заключая пари, что же явилось истинной причиной сборища. Второй час проходил в тихом ненавидящем перешептывании на тему: «Задолбал урод, дел по горло, а тут сиди и слушай этот бред! Ему что, поговорить больше не с кем!» К третьему часу обстановка разряжалась, в задних рядах весело играли в морской бой на щелбаны, самые предусмотрительные вытягивали из-за пазухи художественные книги и читали прячась за спинами впередисидящих, а отдельные негодяи усердно конспектировали не в меру горячие высказывания начальника полигона:

«Умные тыловики выпустили руководство: иметь на складе молоток металлический, молоток деревянный. Железным убьешь, а деревянный нужен — вбить в голову правильные мысли».

«Сгущенки навезли полный склад и пихают во все дыры. Скоро жопа слипнется, а жрать не хер!»

Это он про наших любимых работников тыла.

«Упал как «Першинг»! Крылья сложил и мордой об асфальт. По ракетному!»

Теперь добрался до перепившего вчера лейтенанта-связиста.

А негодяи всё прилежно конспектируют, потом зачитывают друзьям и женам и ржут сволочи над болью командирской в три горла.

В тот день апофеозом командирского страдания стал гневный вопль: «Если бы каждый офицер ежедневно вбивал хотя бы гвоздь, давно бы Америку обогнали! Тунеядцы!!!»

Вернувшись после совещания в отдел, Зверобой довольно долго пребывал в состоянии необычной задумчивости, что-то усердно считал на клочке бумаги, морща от напряжения лоб и шевеля губами, потом сел писать заявку на выделение материальных средств. Спустя полчаса он, вежливо постучав, возник в кабинете у шефа и протянул ему исписанный листок.

— Что там у тебя? — недовольно пробурчал шеф, увлеченный сражением в теннис с допотопным компьютером, имевшимся в отделе для проведения каких-то мифических расчетов.

— Да вот, заявка на материалку, — простодушно улыбаясь, заявил Зверобой.

Начальник отдела, не глядя, подмахнул поданную бумажку и, вколотив еще один мяч электронному врагу, кивнул майору, иди мол, не мешай. На системном блоке компьютера чья-то шаловливая рука вывела красным маркером: «Помни! Шеф не играет в компьютерные игры, он тренирует стратегическое мышление!» Довольно покосившись на надпись, Зверобой тихонько притворил за собой дверь.

От компьютера начальника отдела оторвал звонок телефона.

— Слушай, ты что, не смотришь что подписываешь? — гневно кричал начальник планового отдела.

— А что случилось? — удивился шеф.

— Да ничего! Приперся твой Старченко с заявкой на гвозди. Так мало того, что гвозди выписывают не в штуках, а в килограммах, надо ведь писать какие именно тебе гвозди нужны, а то выдадут сапожные, и что с ними делать будешь?

— Какие еще гвозди? — подозревая недоброе удивился шеф.

— Откуда я знаю! — резонно возразил плановик. — Старченко принес заявку с твоей подписью, на молотки и гвозди для проведения испытательных работ.

— А где они сейчас?

— Кто, гвозди?

— Какие гвозди, Старченко с заявкой! — холодея от ужаса, взвыл шеф.

— К генералу они пошли, на подпись! — явно издеваясь, ответила телефонная трубка.

Весь наличный состав отдела был поднят по боевой тревоге и отправлен на перехват движущегося к генералу Зверобоя. Судя по всему, тот не слишком спешил, и операция увенчалась успехом. Через несколько минут Старченко простодушно хлопая глазами, стоял в кабинете взмокшего от переживаний шефа.