Двуликая луна
Шрифт:
— Прости меня, Катенька, прости…
— Ты не должна просить прощенья, я все понимаю, просто, зачем надо было лгать о том, что отец умер?
— Сначала ты была слишком маленькой, а потом… потом я боялась, что ты не поймешь, но когда ты рассказала о Сереже, я поняла, что могу тебе все рассказать, ты… незаметно стала взрослой, как быстро идет время.
Катя налила из кувшина компота и, устроившись поудобнее, положила свою голову матери на колени. Ей стало жаль маму, и не понятно, почему ее жизнь не складывается.
— Мама, а какой он был мой отец, я ведь на него похожа?
— Да, — улыбнулась Марина Карловна, — ты очень похожа на него. Когда я его увидела, то мне стало не по себе, такой он был красивый и статный, как герой из фильма, подумала тогда я. Он был очень обходителен, столько знал, что мы могли часами разговаривать. Он приехал работать в Серёдкино, где мы жили раньше, с письмом от сына моей тети, сестры папы. Он тогда был врачом, хирургом. Твой отец был на много старше меня, если мне тогда было двадцать один, то ему, по всей, видимости, уже далеко за тридцать. Я как могла, хотела ему во всем помочь, тогда я не понимала, что влюбилась, ведь раньше я ничего подобного не испытывала, а он нарочно держался на расстоянии, будто чувствовал это. Когда он нашел себе жилье на самом конце деревеньки, я помогла ему обжиться на новом месте. Как сейчас помню, в доме Никольских, они уехали в Ангарск на постоянное место жительство, было все в ужасном запустении. С потолка свисала густая паутина, покрытая пылью, и везде она лежала таким слоем, словно в этом домике не жили лет пять минимум. Серо — желтые занавески на окнах, липкая от накопившейся пыли посуда. Я не хотела, чтобы он разбирал все сам, мне очень нравилось приводить его новое жилье в порядок. Дмитрий не ожидал, что такой запущенный дом, уже к вечеру будет сверкать от чистоты, и мне приятно было бы видеть в его глазах радость. Однако я не узнала этого, потому что одно обстоятельство помешало мне. Раскладывая его вещи, я нашла дневник, это были какие-то записи на иностранном языке. Дневник был в красивой коричневой обложке из крокодиловой кожи, как я узнала позже. Все эти записи были странными, особенно на последних страницах, где запись велась на русском языке и где я прочитала о какой-то операции, это было что-то не вероятное, похожее на фантастику. Но почерк был очень не понятным, и я не все могла разобрать, а потом, я все время озиралась по сторонам, боясь, что он войдет. Ты знаешь, я никогда не читала чужих писем и мне казалось, что я совершаю нечто плохое, запретное, но мне так хотелось узнать побольше о нем, а спрашивать обо всем я не могла, стеснялась.
Вдруг я услышала шорох и, положив дневник обратно, накрыла его сложенными вещами Дмитрия. Окинув комнату критическим взглядом и поняв, что все выглядит, как нельзя лучше, я выскочила в открытое окно и понеслась домой. Отец сильно ругал меня, но смягчился, узнав, что я помогала Дмитрию Николаевичу, так мы все его тогда называли. Папа был очень болен, у него был туберкулез и он не хотел ехать в город, чтобы лечиться, он всегда не любил врачей, считая, что всем им нужно только напичкать человека всякими таблетками. Дмитрию чудом удалось убедить его отправиться на лечение, он поговорил с ним и в его словах не было ничего особенного, но папа понял, что болезнь может убить его, а я останусь совсем одна. Я помню, как тогда отец чуть не заплакал, этот крепкий и суровый мужчина, каким он был прежде. Да, болезнь ни кого не делает сильнее и лучше. Мне показалось, что ему стало не по себе от минутной слабости и, выйдя из комнаты, я оставила их наедине. Позже, Дмитрий сообщил, что отец согласился поехать в город пройти обследование и полный курс лечения, пока все не закончилось плачевно. Я была так благодарна твоему отцу, и надеялась, что он тоже испытывает ко мне какие-то чувства, потому, что чувствовала его не навязчивую заботу, ласковый взгляд, который он пытался скрыть, когда я, поворачиваясь, смотрела на него. Мы никогда не говорили о своих чувствах, как будто что-то мешало нам открыться. Целый год мы ходили друг другу в гости и даже не целовались, хотя каждый не мог и дня прожить без встречи. Нас очень сблизил мой несчастный случай, когда я, возвращаясь со станции, упала и сломала ногу. Вечер был тогда чудесный, морозный воздух. Я спускалась с пригорка и восхищенно смотрела на звездное небо и огни деревенских домов, тогда я была мечтательницей, как ты сейчас, — Марина Карловна погладила дочь по руке и продолжила, — не знаю, что произошло, последнее что помню, как все завертелось перед глазами и жуткую боль в ноге. Очнулась я в доме твоего отца, он услышал мой крик и, выбежав, увидел меня распластавшуюся на снегу без сознания. Тогда он сказал, какое счастье, что его дом на краю поселка, и именно в этот момент, он вышел во двор покурить. Иногда совпадения бывают и это спасло меня, так как был сильный мороз и неизвестно чем кончилась бы моя история. Придя в себя, я не сразу поняла где нахожусь и только склоненное надо мной любимое лицо, заставило меня улыбнуться, это было так глупо, улыбаться, когда нога разламывалась от боли. Он спросил, что я здесь одна делала и отругал за то, что поздно возвращалась. Я сказала, что была в Ангарске у отца и смогла сесть только на последний поезд. Дмитрий же сурово посмотрел на меня, как сейчас помню, серьезные карие глаза и сведенные на переносице брови. Потом он улыбнулся и мне казалось, что боль вся уйдет и ни какого перелома нет, но моя радость была преждевременной. Сапог не снимался, и его пришлось разрезать, Дмитрий, быстро осмотрев ногу, сказал, что это закрытый перелом и ей придется остаться у него. Я возмущалась, говорила, что соседи подумают, а он, улыбаясь, выслушал меня и сказал, что он как врач оставляет меня на стационарное лечение.
— Ты дома одна, о тебе не кому позаботиться, а у тебя серьезный перелом, как только станет немного лучше, нужно будет сделать рентген, жаль, что здесь пока нет этой установки, а пока… нужно вправить кости и накладывать гипс.
Он дал мне обезболивающее, но все равно я помню, как это было ужасно, Дмитрий сказал, что это необходимо, а то кости могут не правильно срастись и тогда снова нужно будет ломать.
— Я не понимаю, — прервала ее Катя, — если вы любили друг друга, что могло помешать вам?
— Не знаю, — Марина Карловна опустила глаза. — Есть одна догадка, но от этого ни кому не лучше. Было все так прекрасно, я надеялась, что после всего того, что произошло между нами, он сделает предложение, я была уверена в этом, и отец часто стал намекать на то, что уже вся деревня говорит о нас.
Он пропал внезапно, ноябрьским утром в 1978 году, когда я весело напевая, поднялась на крыльцо его дома, дверь была распахнута, и в доме никого не было. Это было ужасно. Я стояла, оцепенев от мысли, что будет со мной, когда все узнают, что Дмитрий оставил меня. Войдя в дом, я надеялась найти хоть записку или прощальное письмо. Ничего. Все было так, будто здесь его никогда и не было, ничего не осталось, ни фотографии, ни носового платка или авторучки. Я ходила из комнаты в комнату и думала, что, наверное, всего этого не было, и я его себе придумала. Я долго плакала и не находила себе места, но не могла вернуться к отцу и сказать, что произошло. Одно обстоятельство не давало мне на все это махнуть рукой и решительно сказать себе, что нужно забыть его. В то утро я бежала к твоему отцу, чтобы сообщить о том, что жду ребенка, нашего ребенка… это была ты… Об этом ни кто не знал и это было ужасно родить ребенка без мужа, за кого бы меня стали считать, меня перестали бы уважать. Первым моим желанием было покончить со всем этим и опьяневшая от слез боли и дикого разочарования, я вышла из дома Дмитрия и направилась к станции. Домой я не могла вернуться.
Становилось холодно, был уже конец ноября и мелкий моросящий дождь превратился в снежную крупу. Стеклянными глазами я смотрела перед собой и у меня было одно желание, дойти до станции и покончить с болью и стыдом, который обрушится на меня, когда все узнают об исчезновении Дмитрия и о том, что я беременна.
Когда я, мокрая до нитки, трясущаяся от озноба, подошла к станции, меня спасла одна женщина, видя мое состояние, она поняла, что я не в себе. Это была станционная смотрительница, тетя Вера. Я ее видела раньше, но мы не были знакомы. Она отвела меня к себе в каморку и, напоив горячим чаем, заставила переодеться, так как я промокла насквозь. Бывают же добрые люди и одна такая женщина спасла не только меня, но и тебя, доченька. Как я ей благодарна, что у меня есть ты.
Катя нежно взяла маму за руку и, чувствуя, что сейчас расплачется, спросила, почему же она ей ничего не рассказывала, почему она страдала одна, не находя утешения ни от подруг, ни от единственной дочери.
— Она спросила, что случилось и я ей выложила все, как на духу, может потому, что это был чужой человек и она спасла меня от роковой ошибки. Она долго молчала, а потом сказала:
— Все в жизни бывает, пожалей дитя, оно ни в чем не виновато, утихнет непогода, я попрошу мою сменщицу заменить меня, и провожу тебя домой. Я знаю тебя, как хорошую девушку, ни кто тебя не осудит, ни кто не посмеет сделать тебя еще более несчастной. А ребенок сделает тебя счастливой и жизнь твою наполнит смыслом.
Все так и вышло. То, чего я так боялась, не случилось, все наоборот сочувствовали мне и заступались перед отцом за меня. Отец, правда, очень переживал и… умер этой же зимой. Так я осталась совсем одна, если не считать односельчан, которые мне очень помогли в первое время.
Я долго винила себя в смерти отца и понимала, что все, что произошло, подтолкнуло его к преждевременной смерти.
Когда я получила письмо от твоего отца, я была готова разорвать его, не прочитав даже, но потом все-таки решила узнать, что в нем. В моей душе на тот момент не осталось ни капли любви к этому человеку, только ненависть и презрение. Я обвиняла его во всех бедах, в смерти отца, один Бог знает, как мне удалось пережить все это. Только ты, как сказала тетя Вера, давала мне силы, она не ошиблась и я ей всю жизнь буду благодарна, что она тогда удержала меня от опрометчивого шага свести счеты с жизнью.
После долгих раздумий, я решила ответить ему. В письме, я сообщила ему, что у него родилась дочь, но он ее никогда не увидит, даже если мир перевернется. Я ему все высказала, что думала о нем и больше не читала его писем, которые он еще долго присылал. Потом, он начал присылать денежные переводы, которые я по началу отсылала обратно, а потом спросила себя, зачем я это делаю. Шли годы, все менялось и с каждым годом мне становилось труднее, хотелось для тебя все сделать лучше, а не всегда получалось. Я стала принимать эти переводы, но спросишь, простила ли я его тем, что принимала их от него? Нет, никогда и, боюсь, что если увижу его, я… не знаю даже что сделаю… Теперь, тебе известно все, не знаю, что побудило твоего отца сбежать не оставив даже объяснения. В письме он ответил, что тогда были такие обстоятельства и он не мог, хотя очень хотел остаться. Теперь, спустя много лет, я понимаю, что он очень сожалел обо всем, но от этого ни кому не легче, ни мне, ни тебе, ни тем более ему.
Марина Карловна отвернулась к окну, чтобы скрыть набежавшие слезы и, вынув из пачки сигарету, закурила.
— По этому будь осторожна, дочка, не надо слишком доверять своим чувствам, жизнь такая штука, что от нее можно ожидать всего.
— Я хотела бы увидеть своего отца, — сказала Катя, и это стало неожиданностью для Марины Карловны. Она непонимающе посмотрела на Катю, не в силах, что-либо ответить. — Я хочу сама у него все узнать, почему он нас бросил, — она с вызовом посмотрела на мать, — тогда он перестанет быть в моих мечтах героем.