Двуликий демон Мара. Смерть в любви
Шрифт:
Каспер заорал и подбросил в воздух пакеты с продуктами общей стоимостью 86 долларов 46 центов. «Бронко» укатил со стоянки. Испытывая неслабые болевые ощущения, Каспер привалился к своему автомобилю и ухватился обеими руками за дверную стойку, чтоб не упасть.
— То, что я сделала дальше, богом клянусь, только от неожиданности, — впоследствии сказала миссис Каспер в своих показаниях. Сделала же она следующее: резко захлопнула заднюю дверь, прищемив пальцы своему гражданскому мужу.
В боли нет ничего смешного, но меня душил дикий смех, когда я брал показания у Каспера в маленьком коттедже в Литтлтоне. Обе ноги бедолаги, толсто обмотанные бинтами, покоились на дерматиновом диване. Восемь пальцев на руках в гипсе. Он ни разу не помянул плохим словом водителя «Форда»,
Я записал все показания, какие сумел, и поспешно удалился. На углу улицы остановился и стоял там, держась за почтовый ящик, пока не прохохотался. Видение Каспера, пытающегося придушить кого-либо растопыренными пальцами-куколками, меня просто доконало.
Кэролайн никогда раньше не каталась на кресельном подъемнике, и при посадке у нас возникла неловкая суета. Всю дорогу я придерживал дочку за плечи. Жующая жвачку девчонка на посадочной площадке не оказала нам никакой помощи, просто промычала что-то невнятное и с размаху повесила двое пластиковых санок на крюки на спинке кресла.
Мы ползли на высоте двадцати-тридцати метров над каменистым склоном, часто утыканным бурыми пеньками. Раньше я поднимался по канатной дороге только зимой, когда белые заснеженные склоны внизу производили обманчивое впечатление перинной мягкости.
Кэролайн была в восторге:
— Как тут тихо! Смотри, пап, бурундук!
— Суслик, — поправил я, продолжая обнимать дочку за плечи правой рукой.
Бобслейная трасса оказалась длиннее, чем я думал. Внизу мы видели взрослых и детей, которые мчались по желобам на санках, скрежещущих о бетонные стенки. Все они крепко держались за ручку управления, глаза вытаращены, рубашки пузырятся и волосы развеваются на ветру, но особо испуганным никто не казался. Пока мы смотрели, какой-то плотный рыжий мужик стремительно пронесся по трассе, подавшись всем корпусом вперед, устремив перед собой напряженный взгляд, стиснув обеими руками тормозной рычаг, словно летчик-истребитель, пытающийся выйти из пике. На вираже его санки взлетели высоко на стенку желоба и со зловещим стуком ударились о бетонный бортик, словно собираясь улететь с трассы в лощину. Потом синяя тележка из пластика и металла дернулась, затряслась, скатилась обратно в желоб и через секунду исчезла из виду позади нас.
Странное дело, но Кей, выросшая в Колорадо, никогда не вставала на лыжи. Она часто шутила, что дюжина колорадцев, равнодушных к лыжам, зимой еженедельно встречаются в группах взаимной поддержки. Моя бывшая секретарша Гвен выросла в самой равнинной части Индианы, но она обожала кататься на лыжах. Как-то раз, перед уходом с работы в пятницу, Гвен рассказала мне, как умер ее отец. «Мы тогда поехали на длинный уик-энд в Нью-Гемпшир. Папа только что спустился по жутко сложной „двойной черной“ трассе и стоял на лыжах неподалеку от бассейна, гордый как павлин. Вдруг лицо у него сделалось, не знаю, слегка удивленным, что ли, и он поднял очки на лоб, а потом лицо стало серым, как мышиное брюшко, и он начал медленно наклоняться вперед, опираясь на лыжные палки, чуть не коснулся носом снега между носками лыж. А потом — раз, и упал. Мы с Тони — моим тогдашним парнем, он был там с нами — мы с ним заржали. А папа все лежит и лежит. Мы бросились к нему, перевернули на спину, а у него лицо почти черное, язык распух, и он совсем, совсем мертвый. Но как я вечером сказала маме по телефону — по крайней мере он умер счастливым».
Я ездил кататься на лыжах с Гвен. Не тогда, а позже. Врал Кей про конференцию в Луисвилле, а сам летел в Вермонт или Юту. Во многих отношениях Гвен была славной девушкой — она горько плакала, когда в аквариуме у нас в приемной сдохла золотая рыбка, — но она явно никогда не нуждалась в Индивидуальных Образовательных Программах для особо одаренных, о которых рассказывала Кей.
В конце канатного пути я взял Кэролайн за руку:
— Держись, малыш.
Подъемник не замедлил хода, а жующая жвачку девчонка
Прислоненные к стене, там стояли в ряд еще санки с написанными фломастером на днищах названиями типа «Скайуокер», «X-15», «Голубая молния». Я выбрал санки с надписью «Славный Поки» и встал в более короткую из двух очередей к трассе.
— Одна поеду, а, пап?
— В другой раз. — Я сжал руку Кэролайн. Здесь было заметно холоднее, чем внизу. Над склоном горы собирались облака. — Давай попробуем вместе.
Кэролайн кивнула и ответила легким пожатием пальцев. Очередь быстро сокращалась.
Едва научившись стоять на ногах, Скаут всегда безбоязненно кидался в пустоту навстречу Кей или мне — в полной уверенности, что мы его подхватим. Кэролайн никогда так не делала. Даже сидя у меня на закорках, она зорко следила, чтобы ее «лошадка» не споткнулась и не упала. Скаут еще младенцем любил, чтобы его подбрасывали повыше и ловили, и я рассмеялся в голос, когда несколько лет назад увидел начальные кадры «Мира по Гарпу». Кэролайн всегда хотела, чтобы ее кутали, обнимали, баюкали… оберегали и защищали.
Мы с Кей отказывались считать, что все дело просто в разнице между детьми мужского и женского пола. Мы говорили, что Скаут и Кэролайн просто маленькие личности с разными характерами, но у меня оставались сомнения. В последние два года они усилились.
Хотите верьте, хотите нет, но я точно знаю, как выглядит Смерть. Это грузовик «Пепси» с огромными черными шинами.
В то лето, когда я вернулся из Вьетнама, я жил в Индианаполисе и принимал инсулин от диабета, который у меня обнаружили в госпитале на авиабазе Тан-Сон-Нхут и из-за которого демобилизовали на пять месяцев раньше положенного срока. Снимал жилье вместе с тремя парнями — двое из них в прошлом служили санитарами во Вьетнаме, а теперь учились в медицинском колледже, — и наша квартира сильно напоминала съемочную площадку «Военно-полевого госпиталя» — не сериала, а фильма. Мы почти все время ходили в армейских штанах и оливковых футболках, а двое из нас спали на армейских раскладушках. Мы были остроумны, как Дональд Сазерленд, нахальны, как Элиот Гулд, и тесно дружили с выпивкой и травкой. Все четверо водили мотоциклы.
Первой дорожной аварией, произошедшей на моих глазах — мне было четыре, и мы выезжали из Чикаго по шоссе 66, — стало смертельное ДТП с участием мотоцикла. Хорошо помню тяжелый глухой стук, с которым мотоциклист врезался в левое заднее крыло «Студебеккера», одновременно с ним вылетевшего на перекресток. С тех пор я не меньше тридцати раз побывал на местах гибели мотоциклистов, прочитал несколько сотен подробных рапортов и сам с полдюжины раз вылетал из седла. Моя первая самостоятельная поездка на мотоцикле закончилась тем, что я впилился в стену автозаправки «Коноко». Все шло нормально, пока я не заехал для разворота на площадку перед автозаправкой, по-прежнему на третьей скорости, и просто забыл, где находится тормозная педаль. Мне было тринадцать. Когда я врезался под углом в стену и грохнулся на бок, из здания автозаправки вышли три старых пердуна и встали надо мной, придавленным бензобаком и погнутым рулем новенькой двухсотпятидесятикубовой машины «Рика». Наконец один из них, с набитым табаком ртом, сплюнул под ноги и проговорил, по-иллинойсски растягивая слова: «Что за дела, малый? Ты что, не умеешь управлять этой хренью?»
Но к моменту моей встречи с грузовиком «Пепси» я водил мотоцикл уже много лет. На байке накатал гораздо больше, чем за рулем автомобиля. Еще во Вьетнаме купил «Кавасаки» у одного морпеха, возвращавшегося домой.
Итак, однажды в Индианаполисе я ехал на «Хонде-450» моего соседа по квартире, поскольку собственный байк стоял в ремонте, по 38-й улице на запад, в нескольких милях к северу от автодрома. Передо мной шел мини-вэн «Эконолайн» без задних окон. Он прибавил ходу, чтобы проскочить на мигающий зеленый на перекрестке 38-й и Хай-Скул-роуд, а потом сбросил скорость.