Двуявь
Шрифт:
– Спасибо! И ты ему тоже передавай!
– Обязательно! До свидания!
Выскочив из подъезда, он снова посмотрел на часы. Времени ещё было достаточно - при условии, конечно, что по дороге не встретится очередная соседка. Опасливо озираясь, Юра свернул налево и зашагал к железнодорожной станции. Багряные листья ложились под ноги, как лоскуты знамён. Осень капитулировала без боя.
Посёлок был новый и довольно уютный. Дома, в большинстве своём, трёхэтажные, каждый на десяток квартир - типовая, но не уродливая застройка, без всяких
Станция, правда, выглядела заметно скромнее. Два длинных асфальтированных перрона с чугунными свечками фонарей, а рядом - приземистая постройка столетней давности с покатой крышей и желтушными стенами. Оставалось только гадать, по каким критериям её умудрились причислить к архитектурным памятникам и уберечь от сноса.
На перроне было немноголюдно. Те, кто ехал на работу или учёбу, предпочитали воздушный транспорт, благо маршрутки-аэрокары курсировали бесперебойно - одна, похожая на серебристую черепаху, как раз уносилась в сторону Медноярска.
Физический принцип, позволяющий железякам летать без крыльев, имел официальное, строго выверенное название, которое занимало три строчки. Дубы-гуманитарии вроде Юры понимали в этой формулировке только предлоги, поэтому называли конструкцию 'антигравом', вызывая зубовный скрежет у технарей.
Полёт от посёлка до города занимал две минуты. Буквально - взлетел и сел. Но именно эта скорость и раздражала Юру - ему хотелось растянуть путешествие хотя бы на четверть часа, поэтому каждое утро в будни он приходил к железной дороге. Рельсовые пути до сих пор использовались, в отличие от автомобильных. Когда дешёвый 'антиграв' пошёл в серию, бензиновый транспорт продержался ещё лет десять, но потом благополучно издох.
Тихонько тренькнул сигнал входящего вызова. Браслет мягко засветился, Самохин ткнул в него пальцем.
– Алло, Юрец?
Капсула, вживлённая в ухо, давала роскошный звук - голос рождался, казалось, непосредственно в голове. Некоторых товарищей с тонкой душевной организацией это нервировало, Юра к ним, однако, не относился.
– Здорово, Серёга.
– Ты на станции?
– Да. А вы - как обычно? В третьем вагоне?
– Не, в последнем сегодня. Поэтому и звоню. Лень было переходить.
– Понятно.
Самохин побрёл назад по перрону, лениво глядя по сторонам. Посёлок с платформы почти не просматривался - мешали заросли дикого кизила и тёрна в осеннем золотом камуфляже. Да и вообще, у Юры на этой станции всегда возникало чувство, что двадцать первый век остался за поворотом.
Перроны, поля, гора с израненным боком и огородами у подножья - всё здесь было, как двадцать, тридцать, пятьдесят лет назад. Даже запах опавших листьев, сжигаемых на кострах, как будто пришёл из прошлого, чтобы сладко пощекотать ноздри и вызвать в груди непонятное щемящее чувство, мираж воспоминаний о чём-то, чего Юре видеть не довелось.
Но ностальгический флер развеялся, едва показалась пригородная электричка - лёгкая, почти бесшумная, с фиолетовыми бортами и округло-скошенной мордой. Лоснясь от гордости, она ловко вписалась в жёлоб между двумя платформами. Самохин, войдя в вагон, отыскал там Серёгу - своего однокурсника - и Андрея с химфака. Плюхнулся с ними рядом, спросил:
– А Светку где потеряли? И эту, рыжую?
– Нету их. Опоздали.
– Обе?
– Комсомольская солидарность.
– Вопрос исчерпан. Что смотрим?
– он кивнул на планшет, где на стоп-кадре застыла чья-то перекошенная небритая ряха.
– Что, что...
– буркнул Сергей.
– Всё то же. Видал в субботу это позорище?
– Отборочный, в смысле?
– Ну. У нас это национальная традиция, что ли? С двух метров - выше ворот? Да я бы, блин, с закрытыми глазами попал!
Он попал бы, Юра не сомневался. Серёга был, что называется, форвард таранного типа - здоровенный бугай, но при этом прыгучий, резкий, с хорошей координацией. В сборную факультета его записали, кажется, ещё до того, как он сдал вступительные экзамены.
– Ну, что ж теперь. Немцам продуть не стыдно. Зря они, что ли, чемпионы Европы?
– Это ФРГ - чемпионы. А нас гэдээровские порвали, как тузик грелку.
– Пофиг, - хладнокровно заметил Юра.
– И вообще, я больше по баскетболу.
Серёга махнул на него рукой и принялся прокручивать фрагменты позорища, втолковывая Андрею что-то про офсайды и угловые. Юра не слушал - смотрел в окно. Поля наконец закончились, проплыл переезд с заброшенной автострадой - потрескавшийся асфальт, могучий бурьян.
Поезд пересекал промзону - за окном поднимались курганы щебня, пирамиды железных труб и зиккураты бетонных блоков. Мелькали бульдозеры, бетономешалки, цистерны в мазутных пятнах, металлические ангары и кирпичные корпуса с безнадёжно закопчёнными стёклами. Исполинский козловый кран нависал над крышами, как скелет динозавра.
В вагоне тем временем стало весело - кто-то на полную громкость врубил с планшета последний хит хулиганской группы 'Море Спокойствия'. Песня была посвящена любовным терзаньям юной лаборантки в НИИ. Солистка выводила красивым, но издевательским голосом:
То сплетни, то пересуды.
То смех, то ревёшь, как дура.
Убавь уже амплитуду!
Проверь осциллограф, Нюра!
С таким репертуаром, само собой, вряд ли можно было попасть в Большой Кремлёвский дворец или хотя бы в задрипанный районный ДК, но стихийному распространению записей никто не препятствовал. Времена, когда за подобное выгоняли из комсомола, давно минули - у него, комсомола, сейчас хватало других забот.