Дьявол Фей-Линя
Шрифт:
Хороший пример подобных стигмат — случай Марселины Поппер из Общины сестер милосердия, проживавшей в одном французском монастыре. В начале восемнадцатого века в монастырь вторглась банда чернокнижников: в часовне они разбили дарохранительницу, растоптали и оплевали гостии и похитили большое число их для непристойных церемоний шабаша. Марселина Поппер чувствовала, что небеса призвали ее пожертвовать собою во искупление святотатства, свершенного сатанистами, и после долгих месяцев страданий и покаяния обрела стигматы. Рационалисты считают, конечно, что Марселина Поппер сама изранила себя
Я умолк, когда женщина, недвижно лежащая на постели позади нас, застонала, и подошел к ней, намереваясь оказать ей посильную помощь. Быть может, то было наваждение — но, взглянув ей в глаза, я заметил, что муки и ужас словно отступились от нее; губы ее жалобно кривились, как будто она пыталась что-то произнести. Но она не издала ни звука и мгновение спустя глаза ее вновь подернулись пеленой страдания, как если бы тяжелый занавес вдруг опустился перед распахнутым окном.
Глава вторая
БАГРОВАЯ ВЕРЕВКА
Инспектор Конрой привел колеса департамента полиции в движение тотчас по уходе из больницы, но дал о себе знать лишь два дня спустя, когда около девяти вечера я вернулся к себе домой в Грамерси-Парк. Инспектор меня уже дожидался. Было понятно, что пришел он не с визитом вежливости: Конрой выглядел нервным и рассеянным. Пока я подавал напитки и сигареты, он буквально трясся от сильного возбуждения, которое ему с трудом удавалось подавить. Мы содвинули высокие стаканы, и я попросил его объясниться, надеясь, что ему удалось разузнать что-либо важное о моей таинственной пациентке.
— Нет, — отвечал он, — я ничего о ней не узнал. У меня и времени не было ни на какие расследования! Джерри, я в полной растерянности.
— Что случилось?
— Читал ли ты сегодняшние утренние газеты?
— Просмотрел заголовки, — сказал я. — Мне предстояла серьезная операция, и я торопился в больницу.
— Ты успел прочитать об убийстве судьи Маллинса?
— Да, я заметил сообщение. Так вот что тебя тревожит?
— Ты прав, — ответил Конрой.
В его голосе слышались нотки безнадежности и отчаяния; он долго сидел неподвижно, барабаня пальцами по подлокотнику кресла и погрузившись в свои мысли. Внезапно он воскликнул:
— Джерри, я никогда еще не слышал о таком странном деле! Ничего не понимаю! Совершенно ничего не понимаю!
— Это же простое убийство, разве нет?
— Простое! — вскричал Конрой.
— Конечно, я ничего не знаю о деле…
— Простое! — снова воскликнул Конрой. — Джерри, это самое таинственное дело в моей практике! Похоже, на сей раз я столкнулся с чем-то настолько могучим и ужасным, что все мои старания кажутся ничтожными и банальными! Как я могу предотвратить убийство, если убийца способен пролезть в щель под дверью или проскользнуть, как ветер, в каминный дымоход? Как прикажешь ловить убийцу, который убивает и исчезает, не оставляя никаких следов, помимо тела жертвы, причем совершает убийство в кошмарной обстановке, сотворенной им самим?
Томми Конрой всегда был самым уравновешенным и спокойным человеком среди моих друзей и знакомых. Тайны были, как говорится, его коньком — и его нервическое и напряженное состояние яснее всяких слов показывало, что случилось нечто из ряда вон выходящее.
— Пожалуй, я почитаю газеты, — наконец выдавил я, пытаясь хоть как-то успокоить его.
— Не имеет смысла, — сказал Конрой. — Я не рассказывал репортерам о том, что произошло на самом деле. Они бы мне не поверили. Решили бы, что я спятил.
Я смешал ему новую порцию, так как он явно в ней нуждался. Крепкий напиток, видимо, помог ему прийти в себя — через некоторое время пальцы инспектора прекратили выбивать нервную дробь, краска волнения сползла с лица и он снова стал самим собой.
— Ты должен мне помочь, — сказал он. — Понадобятся все наши силы и даже больше, чтобы разгадать загадку этого убийства и, возможно, предотвратить другие.
— Расскажи мне все по порядку, — предложил я.
Конрой закурил сигарету и откинулся в кресле.
— Ты наверняка помнишь судью Маллинса, — начал он.
— Думаю, он председательствовал на большем числе процессов по убийствам, чем любой другой федеральный судья на востоке страны. В суды попадает не так много подобных дел, и те, что доходили до суда, обычно рассматривал Маллинс.
Когда вчера вечером меня вызвали в главное управление и сообщили, что Маллинс убит, я первым делом подумал, что здесь не обошлось без какого-нибудь преступника, которому Маллинс вынес в свое время суровый приговор. В расследовании таких дел мы исходим именно из этого предположения. Но тогда я еще не слышал рассказ человека, обнаружившего тело; эти подробности не дают мне покоя, и я до сих пор не знаю, что и думать, пусть целый день и старался каким-то образом продвинуться в расследовании. Начну, однако, с самого начала.
Судья Маллинс всегда возвращался домой в половине восьмого, проведя часа два или около того в своем клубе. Обедал он в восемь, а затем, как правило, читал или работал в кабинете ровно до половины первого ночи. В полночь или чуть позже дворецкий непременно приносил ему молоко и тост; поужинав, Маллинс отправлялся на покой. Привычкам своим он не изменял годами.
Минувшей ночью дворецкий минут на пять замешкался в кухне, и эти пять минут, видимо, стоили жизни судье Маллинсу. И все-таки я сомневаюсь, сказать по правде, что дворецкий сумел бы предотвратить убийство. Сомневаюсь и в том, что кто-нибудь другой смог бы помешать убийце.
Дворецкий, по его словам, постучал в дверь, но не услышал ответа. Решив, что судья, должно быть, задремал, он вошел в комнату.
В следующее мгновение до прочих слуг донесся душераздирающий вопль. Они бросились наверх. На пороге лежал дворецкий, уронивший поднос с молоком и тостом. Он был без сознания. Самые смелые из слуг отнесли его в прихожую и поспешили в библиотеку.
Они нашли судью Маллинса на полу у стола. Судья был мертв.
— Задушен, не так ли? — перебил его я. — Ведь об этом кричали все заголовки?