Дьявол и Город Крови: Там избы ждут на курьих ножках
Шрифт:
Дьявол сидел рядом и недовольно хмурился.
– Ну что, Маня, помолились на тебя? – спросил он с ехидцей.
Манька не ответила. Губы ее распухли, и один глаз ослеп от крови.
– Мочи нет на тебя смотреть, – угрюмо произнес Дьявол, прочитывая имена на кандалах. С удивлением заметил: – Тут даже мое есть!
Манька горько заплакала.
– А чего нюни распускаешь? – жалостливо посочувствовал он. – Поздно!
– Уйди! – попросила Манька, едва пошевелив губами. – Я не ходок… Мне не сдвинуться с места. Это ты меня так? Ты им помог?
– Я бы прокаркал, – по-дружески напомнил Дьявол. – Но не могу сказать, что не я, ибо нечисть… Или забыла, как Господи
Легко отцепил кандалы, наручники, снял ошейник, как мячик, перебросив железо с одной руки на другую, будто приценивался. И вдруг легонько надавил на железо обеими руками, и из него вышел сок, и когда отверз руки, Манька увидела, что от железа осталось немного, оно уложилось бы в четвертинку каравая, и было рыхлое, как сдавленный в ком порошок.
Манька зашлась от зависти.
– Вот, как быстро я умею ходить по земле! – Дьявол покачал осуждающе головой: – Сколько ж мне паству учить: и мерзость надо уметь делать!
И только в этот момент Манька сообразила, что Дьявол направил свой гнев на ее обидчиков.
Да разве ж можно было показать себя в очах Бога восставшей тварью, указывая ему пути Господни? Или, опять же, восставшей тварью, недостаточно приготовившейся к восстанию? Она гадала: не стерпел нанесенное ему оскорбление, отрицающее факт его существования или железо оказалось некачественное? Или, как порядочный Бог, принял попытку противиться его божьему велению и очернению его имени, как посягательство на его авторитет, когда он, Бог, должен был считаться с покалеченным умишком?
Так это или нет, издевательство над нею (или недостаточно качественное издевательство), Дьявол принял близко к сердцу. Среди прочего добавленного к ее скарбу, углядел он веревку с уже готовой петелькой и картежную метку в виде шестерки, мол, иди займись полезным самоустранением – мы уже за тебя половину работы сделали, а садиться в чужие сани не вздумай, и намек, что бьют они Дьявола своим интересом и пусть посмотрит на свое клеймо и шестерит дальше, как ему предначертано.
О петле она не помыслила, ей привычно было веревки за плечо кидать – не раз предлагали вместо платы, но внезапно вспомнила, как Упыреев обещал разбойничье железо. Сковать его в надлежащую форму понадобился бы не один день. И с камнем в сердце она призналась себе, что железа ей было не миновать. Не появись в трактире, поймали бы в другом месте. Одного она не могла понять, почему потянуло ее в этот трактир, точно кто на ушко нашептывал, что медом там намазано, и разбойники были ей в тот момент, как самые близкие люди, будто без них на свете не прожить.
Значит, не забыл про нее Упыреев…
Она бы смирилась и несла ношу дальше, но не тут-то было.
Присутствуя при знаменательном событии, когда вершился Дьявольский суд, с нескрываемой радостью и злорадством – наконец-то дорогая его сердцу нечисть вывела Бога Нечисти из себя – обрастала она такими знаниями по железу, от которых дух захватывало. Дьявол не злился, не планировал сжить разбойников со свету. Веревочку с готовой петелькой достал, добавил к ней кусок мыла, чтобы те, которые о нее споткнутся, не долго мучились, вернулся в трактир, примерив ее каждому разбойнику на шею.
После такой процедуры мысли их самоустранением не заморачивались, но они радовались, получая нескончаемое блаженство, когда Благодетели туже затягивали веревку. Дьявольская железная петля шею давила, но о кожу не терлась, и ношение ее было приятным.
– Всякому железу должно быть железным, – учил ее Дьявол. – И не давит, и греет!
Глубокий след оставила в уме разбойников примерка, напоминая о Дьяволе и оставляя немногие их оставшиеся после этого достоинства для служения самым выдающимся Помазанникам, чьими интересами у них снесло крышу. Но обманывались петлей только разбойники, людям железо с первого взгляда бросалось в глаза.
Метку карточную прилоботомировал гвоздиком к каждому разбойничьему лбу, доставая до внутренности черепа, явно намекая на остроту своего зрения, что, мол, он может и шестерка, но не Помазанника, а своего Папы, который, может, изгнал его, но без гармошки и куска хлеба не оставил, и что еще не родился такой разбойник, который бы не был к нему и приколочен и пяту ему достал, а когда с кем здоровается – не промахивается.
Отодвинулся, посмотрел на проделанную работу.
Заметив, что железо на голове смотрится криво, вернулся, подправил. Помял в руках, как пластилин, и каждому досталась корона, в виде тернового венца.
И опять Манька заметила, что не сносить им корону, ибо в тот момент, как она увенчала их головы, всякий разбойник сделался как Бог, но из среды себя самого. А смотрелся он не как Бог, а как замученное существо. И каждый раз, как разбойник начинал думать о себе не по железу, приключалась с ними падучая.
– Это, Манька, терновый венец Сына Божьего, который вышел в люди, как Мученик, – похвастался Дьявол, открывая еще один секрет. – Любой Мессия порадуется такой мессе. Ангелы ему хором справляют литургию двадцать четыре часа в сутки, и не умолкнут до гробовой доски.
– А Мученики почему? – не поняла Манька. – Если поют, радостно, должно быть.
– Ну, когда ангелы поют, прославляя, как Бога, хочется им быть Благодетелями всем Благодетелям, а про себя думать некогда. Так что в уме они Боги, а в миру – мученики.
– А Благодетели в уме не Боги?
– Боги, но о них так душа думает, а когда душа думает, люди читают. А у этих душа представилась без романтического постскриптума, и думает она о них, согласно Закона.
С руками и ногами разбойников Дьявол обошелся еще хуже. Руки теперь могли только брать и отдавать в определенное место, ноги могли ступать лишь по одной половице, а если кто-то хотел по-своему, сразу отнимались. Разбойник падал, и поднимать его приходилось всем миром. Но, против правил, как корона на голове, как веревка на шее, ни руки, ни ноги железа на себе не чувствовали, а только радовались сердечной радостью, когда поступали по железу.
«Вот мне бы так уметь!» – позавидовала Манька.
– Бремя Спасителя им будет легко, – любуясь плодами рук своих, подытожил он. – Ни на злобу дня, а в назидание каждому пристрою, дано имя Господа Йеси. Вот, восстал я на Абсолютного Бога, и Он навечно поставил меня над пространной землею, а Йеся принес себя в жертву – и наградил Его Отец воскресением. Кто не поклонился мне, тот принадлежит Йесе и Отцу Нашему. Обычно печален я, но этих не без удовольствия исторгну с земли, радуясь Сынам Человеческим, превозмогшим Дьявола, не оспаривая совершенства их. И буду думать, что Мессия, пожелавший править землей, сумеет принять их и порадовать уделом большим, чем достался мне. В общем, Манька, – пояснил он свое пространное высказывание, – если у кого-то есть выбор, то у того, кто попер против меня, его уже нет. Они попадут к Спасителю и нашему Отцу Абсолютному Богу, который Бог и для меня, в любом случае, невзирая на грехи и праведность.