Дьявол и сеньерита Прим
Шрифт:
– Тем лучше - лекарство подействует почти мгновенно.
Солнце уже зашло, и сумерки стремительно окутывали долину, церковь, город.
– А если я не стану принимать?
– Примете.
Берта посмотрела на спутников священника и поняла, что он говорит правду. Она взяла таблетки, положила их в рот и запила водой - целой бутылкой. Нет у воды ни вкуса, ни цвета, ни запаха, а тем не менее - ничего на свете нет важнее. В точности как - по крайней мере в эту минуту - никого нет важнее Берты.
Она снова оглядела горы, теперь уже скрытые тьмой. Увидела, как зажглась на небе первая звезда, и подумала, что прожила хорошую жизнь: родилась и умерла в любимом краю - что из того,
Бог не оставил ее своими милостями. Она нигде никогда не бывала, но знала твердо - в Вискосе происходит то же самое, что везде и повсюду. Она потеряла горячо любимого мужа, но Бог даровал ей радость - муж и по смерти оставался рядом. Она видела расцвет городка, присутствовала при том, как начался его упадок, и уйдет из жизни, не дождавшись его окончательной гибели. Она знала людей со всеми их достоинствами и недостатками и - несмотря на все происходящее с ней сейчас, несмотря на то, что муж клялся ей, будто и в невидимом мире идет жестокое противоборство, - верила, что доброта человеческая в конце концов одержит верх.
Ей было жалко священника, мэра, сеньориту Прим, чужестранца, всех обитателей Вискоса, ибо Берта была убеждена непреложно - никогда Зло не приведет за собой Добро, как бы ни хотелось ее землякам верить в это. Когда же они обнаружат, как обстоит дело в действительности, будет уже слишком поздно.
Берта сокрушалась лишь об одном - никогда в жизни она не видела моря. Знала, что оно есть, что оно огромно, что одновременно - и неистово, и кротко, но так и не смогла отправиться к нему, набрать в рот пригоршню его солоноватой воды, ощутить босыми ступнями прикосновение песка, погрузиться в холодную волну, словно возвращаясь в лоно Великой Матери (она помнила, что кельты любили употреблять это понятие).
А если не считать моря, то ни с чем на этом свете ей не было грустно расставаться. Плохо, конечно, очень плохо, печально, что приходится ей покидать мир вот так, но она не желала считать себя жертвой - без сомнения, сам Бог определил Берте эту роль, и была она несравненно лучше той, которую дал Он священнику.
– Я хочу сказать вам о Добре и Зле, - услышала она его голос и в тот же миг ощутила, как словно бы отнялись у нее руки и ноги.
– Не нужно. Вы не знаете, что такое Добро. Вы отравлены злом, которое причинили вам, а теперь распространяете его и на эту землю. Вы ничем не отличаетесь от чужестранца, явившегося к нам в Вискос, чтобы уничтожить нас.
Она сама еле слышала свои последние слова. Взглянула на звезду в небе и закрыла глаза.
***
У себя в номере чужестранец вошел в ванную комнату, тщательно вымыл каждый слиток золота и вновь положил их в старый и грязный заплечный мешок. Двое суток назад он сошел со сцены, но теперь приходилось вновь появиться в финале, под занавес.
Все было продумано и спланировано скрупулезно и во всех деталях - начиная с выбора городка, стоящего на отшибе и малонаселенного, до сообщницы, которая - в том случае, если что-то пойдет наперекосяк, - отведет от него любые подозрения и не позволит властям обвинить его в подстрекательстве к убийству. Диктофон и награда, первые осторожные шаги, первый этап, когда он завел дружбу с жителями Вискоса. Второй этап, когда он бросил в эту землю семена ужаса и смятения. Как Бог поступил с ним, так и он поступит с другими.
Он позаботился обо всем и все предусмотрел - все, кроме одного: ему и в голову не могло прийти, что план его удастся. Чужестранец был убежден в том, что, когда придет час решения, прозвучит короткое
Но план его провалился. А теперь было уже поздно - изменить замысел он не мог.
В дверь постучали.
– Идемте скорей, - послышался голос хозяйки гостиницы.
– Час настал.
– Иду-иду.
Он надел пиджак, спустился в бар и сказал хозяйке:
– Золото у меня. Но, во избежание недоразумений, хочу предупредить - вам, должно быть, известно, что кое-кто осведомлен о том, где я нахожусь. Если вы решите избрать другую жертву, можете быть уверены, что полиция нагрянет именно сюда. Вы ведь сами видели, как я несколько раз звонил по телефону, не так ли?
Хозяйка гостиницы молча кивнула.
***
До кельтского монолита было полчаса ходьбы. На протяжении нескольких веков люди считали, что это - всего лишь огромный, отполированный дождями и льдом камень причудливой формы, в незапамятные времена поваленный ударом молнии. Ахав устраивал там заседания городского совета, ибо скала напоминала стол, самой природой установленный на свежем воздухе.
Так продолжалось до тех пор, пока кто-то из членов научной экспедиции, которую правительство направило в Вискос с целью изучить наследие кельтов, не обратил внимание на этот камень. Тотчас прибыли археологи, принялись измерять, проводить расчеты и раскопки, спорить. Наконец пришли к выводу о том, что некое кельтское племя почитало это место как священное. Впрочем, какие ритуалы и церемонии там проводились, оставалось неизвестным. Одни ученые считали, что прежде там было нечто вроде астрономической обсерватории; другие утверждали, что на камне устраивались радения в честь богини плодородия и жрецы совершали ритуальные совокупления с девственницами. Дискуссия длилась около недели, а потом ученые отправились в какое-то более интересное для них место, так и не придя к окончательному выводу.
Мэр Вискоса вскоре после своего избрания заказал и опубликовал в местной газете репортаж о кельтском наследии, надеясь, что он привлечет в город туристов, однако тропы были труднопроходимы, а редким смельчакам в награду за мужество Вискос мог предложить всего-навсего огромный лежачий камень, тогда как соседние городки и деревни - нечто гораздо более привлекательное: изваяния, надписи и прочее. Так что ничего из этой затеи не вышло, и спустя небольшое время монолит вернулся к исполнению своих прежних функций - стал служить столом, за которым на еженедельных пикниках пировали жители Вискоса.
Во многих домах Вискоса в тот день звучали споры, посвященные одному и тому же: мужья собирались идти одни, а жены отстаивали свое право принять участие в "таинстве жертвоприношения", как с некоторых пор стало называться готовящееся преступление. Мужья говорили - мол, опасно, никто не знает, каких бед может натворить огнестрельное оружие. Жены же утверждали, что движет их супругами лишь себялюбие, и следует уважать их женские права, ибо мир давно уж не тот, каким представляют его себе мужчины. В конце концов мужья сдавались, а жены торжествовали победу.