Дьявол и Шерлок Холмс. Как совершаются преступления
Шрифт:
— Он как будто искал для себя новую роль, — рассуждал Сота.
Мы с Бурденом присели на скамью возле железнодорожной станции. Сыпал мелкий дождь. Мимо проехала машина, чуть притормозила, и парочка, опустив окно, уставилась на нас. Я слышал, как один пассажир сказал другому:
— Хамелеон!
— Во Франции я сделался знаменит, — вздохнул Бурден. — Чересчур знаменит.
Во время разговора взгляд его больших темных глаз не отрывался от меня. Он меня как будто оценивал.
К моему изумлению, Бурден заранее выяснил, где я работаю и где работал прежде, где родился, как зовут мою жену, он знал даже, кто мои брат и сестра.
— Предпочитаю иметь представление, с кем имею дело, — скромно пояснил он.
Уж он-то хорошо знал, как легко обмануть доверчивого собеседника, и принимал меры, чтобы самому не стать жертвой обмана. «Я никому не доверяю», — твердил он.
Его считали «профессиональным лжецом», однако, решившись рассказать мне свою биографию, он не упускал ни одной детали.
— Ничего не выдумывайте, не делайте из меня другого человека, — настаивал он. — Моя история хороша и сама по себе, без прикрас.
Я знал, что Бурден вырос в окрестностях Нанта, и я спросил его насчет татуировки. С какой стати человек, стремившийся отделаться от прежней своей личности, оставил ее след на своем собственном теле? Бурден потер руку в том месте, где была надпись «хамелеон из Нанта», и пообещал:
— Я расскажу вам всю правду.
Прежде чем стать Бенджамином Кентом, Микеланджело Мартини и всеми другими, за кого он себя выдавал, прежде чем сделаться сыном английского судьи или итальянского дипломата, он был попросту Фредерик Пьер Бурден, внебрачный сын Гислен Бурден, бедной восемнадцатилетней девушки, родившей своего первенца в пригороде Парижа 13 июня 1974 года.
В официальной анкете Фредерика в графе «отец» стоит X, то есть отец неизвестен. Но Гислен, принявшая меня в своем маленьком деревенском домике на западе Франции, призналась, что этот X был двадцатипятилетний иммигрант из Алжира по имени Каси, с которым она вместе работала на фабрике по производству маргарина. Она помнила только имя, а фамилию алжирца так и не узнала. Когда она забеременела, выяснилось, что Каси уже женат, поэтому Гислен бросила работу и уехала, не признавшись ему, что ждет от него ребенка.
До двух с половиной лет мать растила Фредерика сама. «Он ничем не отличался от других детей, совершенно обычный ребенок», — вспоминала она. Затем ее родители обратились в органы опеки. Один из родственников пояснил:
— Она любила выпить и потанцевать, задерживалась допоздна. Ребенок ей был ни к чему.
Гислен пыталась отстоять свои права: мол, она уже и работу на фабрике получила, и вполне справляется с ребенком, но судья постановил передать Фредерика на воспитание дедушке с бабушкой. Спустя много лет Гислен написала Фредерику письмо с такими словами: «Ты мой сын, а они отняли тебя у меня. Они сделали все, чтобы разлучить нас, и мы стали чужими друг другу».
Фредерик говорил, что его мать отчаянно нуждалась во внимании. При их нечастых свиданиях она прикидывалась больной, умирающей. «Она пугала меня, и это доставляло ей удовольствие», — вспоминал он. От таких обвинений Гислен открещивалась, но признавалась, что однажды в присутствии сына покушалась на самоубийство и тот кинулся звать на помощь.
Когда Фредерику исполнилось пять, дед и бабушка перевезли его в Мушамп, деревушку к юго-востоку от Нанта. Сын алжирца, безотцовщина, одетый в обноски из католического благотворительного фонда, в деревне был изгоем, поэтому, когда пошел в школу, принялся сочинять и рассказывать о себе невероятные истории. Он выдумывал, будто его отец «британский тайный агент» и потому не живет с семьей. Один из учителей начальной школы, Ивон Бургейль, запомнил Бурдена как мальчика не по годам развитого и умевшего завоевывать симпатию. Он был наделен необыкновенным воображением, в особенности зрительным, рисовал потрясающие комиксы.
— У него была удивительная способность устанавливать контакт с людьми, привязывать их к себе, — рассказывал Бургейль.
Но тогда же учитель стал подмечать в нем и признаки душевного расстройства. Однажды Фредерик заявил бабушке с дедушкой, будто к нему приставал сосед, но в сплоченной деревенской общине, где все знали друг друга, никто даже и не подумал обратить внимание на подобные выдумки.
На одном из рисунков Фредерик изобразил себя тонущим в реке. Он вел себя все хуже, паясничал в классе, начал воровать у соседей. В двенадцать лет его отправили в Ле-Грезильер — частное учебное заведение в Нанте.
Там его «маленькие драмы», как назвал выдумки Бурдена один из учителей, сделались более изощренными. Он то и дело прикидывался человеком, потерявшим память, заблудившимся на улице. В 1990 году, когда Фредерику исполнилось шестнадцать, его принудительно перевели в другую школу, но вскоре он оттуда сбежал. Автостопом добрался до Парижа, и там, изголодавшийся, напуганный, впервые попытался разыграть другую личность: обратился к полицейскому и заявил, что он потерявшийся подросток родом из Англии, Джимми Сейл.
— Я мечтал, чтобы меня отправили в Англию, мне всегда казалось, что вот там жизнь так жизнь, — рассказывал он.
Но полицейские быстро убедились, что мальчишка не знает почти ни слова по-английски, его обман разоблачили и вернули парня в интернат. После этого Фредерик стал разрабатывать свою «технику» (его собственное выражение) и пустился странствовать по Европе, меняя приемные семьи и сиротские дома в поисках «идеального приюта».
В 1991 году его подобрали на вокзале в Лангре, Франция. Он притворился больным, и его поместили в детскую больницу в Сент-Дизье. В медицинской карте записано: «Неизвестно, кто он и откуда». Он отвечал на вопросы только письменно, назвался Фредериком Кассисом — обыграв имя своего отца, Каси. Лечащий врач Фредерика, Жан-Поль Миланезе, обратился к судье по социальной защите несовершеннолетних: «У нас в больнице находится убежавший из дома подросток, который отказывается рассказывать о себе и желает полностью порвать со своей прошлой жизнью». На листке бумаги Бурден написал свою единственную просьбу: «Дом и школа, больше ничего не надо».
Однако через несколько месяцев, когда врачи все-таки попытались выяснить его прошлое, Бурден сознался в обмане и выписался из больницы. «Лучше уж уйти самому, чем дожидаться, пока тебя вышвырнут», — рассуждал он.
Вообще, в своей «карьере» Бурден часто добровольно сознавался в мошенничестве: очевидно, сама игра, всеобщее внимание и изумление служили для него источником удовлетворения.
13 июня 1992 года (к тому времени он сыграл роли уже более дюжины вымышленных детей и подростков) Бурден отпраздновал восемнадцатилетие и по закону сделался совершеннолетним.