Дьявол не любит ждать
Шрифт:
Теперь перед подачей Горнер делал уже не один, а два полных оборота на месте. Подбросив мяч, он так долго удерживал в воздухе руку в белой перчатке, что рисковал угодить ракеткой по ней, а не по белому теннисному мячу. На приеме он приплясывал как чертик из табакерки. Он прерывал почти каждую удачную подачу Бонда под предлогом того, что у него под ногами оказался мяч, якобы откатившийся от заднего ограждения или «случайно выпавший» из его кармана. Впрочем, всеми этими отвлекающими маневрами Горнер добился лишь того, что его противник еще жестче сосредоточился на игре; наконец в восьмом гейме второго сета Бонд впервые за матч сумел нанести сильный удар справа прямо в середину корта — вдали от всяких линий — и взял подачу Горнера.
Затем он сделал две неоспоримые и неотразимые первые подачи и довел счет до 30:0, затем попал в сетку на простом ударе с лёта с бэкхенда. Четвертое очко он тоже проиграл, не отбив «свечу». По тридцати. Следующий мяч он должен был подавать противнику под форхенд и имел выбор: либо широкий замах и удар в дальний угол корта, либо невысокая подача с прицелом в середину. Но он не выбрал ни то ни другое. Используя примерно восемьдесят процентов своей силы, он подал прямо в корпус Горнеру, не дав ему простора для движения. Тот не ожидал такой перемены в игре и недостаточно сильно закрутил мяч, отбивая; в результате Бонд с удовольствием ударил с лёта и выиграл очко.
Счет был 40:30: сет-пойнт для Бонда. Он уже готовился подавать на сет, когда раздался голос Горнера:
— Прошу прощения, мистер Бонд. Вы меня извините? Природа требует своего. Я вернусь через минуту.
Он побежал трусцой в сторону административного здания клуба.
Бонд раздраженно пригладил ладонью влажные от пота волосы. Этот человек действительно не знает ни стыда ни совести. А главная проблема с бессовестными людьми заключается в том, что они на удивление неуязвимы.
Бонд достал из холодильника бутылку минералки «Пшитт» и сделал пару глотков. Он понимал, что теперь игра у него наладилась, но опасался, что Горнер пойдет еще на какие-нибудь ухищрения, дабы избежать проигрыша. Ведь для этого человека правил просто не существует.
Вскоре Горнер вернулся:
— Еще раз прошу прощения, мистер Бонд. Так какой там у нас счет? Я подавал?
— Нет. Подача моя. Счет был сорок — тридцать. Пять — четыре.
— Как же я мог забыть! Так это сетбол?
В его голосе звучали простодушные и в то же время покровительственные нотки, внушающие сопернику, что такие мелочи, как счет, не стоят его внимания.
Бонд ничего не ответил. Он выиграл уже несколько очков, подавая Горнеру под бэкхенд, и теперь нужно было придумать что-нибудь новенькое. Тщательно прицелившись, он подал по центру. Горнер хорошо среагировал, но Бонд угодил прямо в линию — полосу, едва заметно выступавшую над грунтом, и мяч, отскочив от нее, полетел Горнеру в грудь, так что ему неудобно было отбивать и он попал в нижнюю часть сетки. Это был первый случай за все утро, когда Бонду повезло, и у Горнера не было никакой возможности настаивать, будто подача была в аут, поскольку лишь сама разделительная линия могла быть причиной столь неожиданного отскока мяча.
Когда они в перерыве сидели в креслах, Горнер спросил:
— А вы ведь азартный игрок, мистер Бонд?
— Вас это беспокоит?
— Напротив. — Горнер встал и сделал несколько упражнений на растяжку. — Я просто хотел предложить вам поднять ставку.
Говоря это, он не смотрел на Бонда, а с преувеличенным вниманием изучал состояние струн на своей ракетке.
— Хорошо, — сказал Бонд. — Сейчас это сто фунтов, если я не ошибаюсь?
— Да, действительно. Ну так вот… что вы скажете, если мы поставим на кон сто тысяч?
Горнер по-прежнему не смотрел на Бонда. Он полез в сумку, достал оттуда новую ракетку и стал проверять натяжение струн. После паузы он добавил:
— Я, конечно, имею в виду франки, мистер Бонд.
— Старые, я полагаю, — уточнил Бонд.
— О нет, новые. Самые новые, какие только можно найти.
Бонд быстро прикинул в уме: получалось больше семи тысяч фунтов, несусветная сумма для клубного теннисного матча, значительно превышающая ту разумную границу, до которой Бонд мог позволить себе проиграть. И все же, получив вызов со стороны противника в этой странной борьбе, он не мог проявить слабость.
— Хорошо, доктор Горнер, — сказал он. — Ваша подача.
— Ах, старая добрая британская «честная игра», — проговорил Горнер; акцент в его голосе чувствовался сильнее, чем прежде. — Я полагаю, что самой честной и благородной игрой считается крикет, — так вот, это вам не крикет. — Он произнес эти слова с какой-то горечью, словно и не думал шутить.[21] — Не крикет, — повторил он с невеселым смешком, направляясь на заднюю линию для подачи. — Вовсе не крикет. Ха-ха. Просто теннис.
Сумма, поставленная на кон, весь этот спектакль с ракетками, сумкой и растяжками — все это, по мнению Бонда, имело только одну цель — запугать его. Ты не победишь меня, говорил Горнер практически открытым текстом, и глупо даже пытаться. Будь разумным, будь реалистом, дай мне выиграть, и так будет лучше для тебя — не только сегодня, но и в более далекой перспективе.
Бонд не мог не признать, что Горнер выразил свою мысль предельно ясно и в то же время изящно. К несчастью для Горнера, угрозами от Бонда можно было добиться лишь одного: он с еще большим упорством шел к победе.
В следующих шести геймах борьба шла на равных и каждый брал свою подачу. При счете 3:3 на подаче Горнера было 15:40. Бонд понимал, что это решающий момент матча. Он отбил подачу под бэкхенд глубоким ударом — но не настолько глубоким, чтобы имелся риск угодить в аут, — а затем отступил на заднюю линию. Горнер сыграл с форхенда мощным резаным ударом в центр корта. В большинстве случаев такие мячи останавливаются и отскакивают с обратной круткой, но иногда у них бывают совершенно непредсказуемая траектория и к тому же высокая скорость. Это был как раз такой случай, и Бонд чуть не разорвался пополам, отбивая удар. Горнер загнал его в дальний угол, рассчитывая, что он не успеет вернуться, но Бонд пробил «свечой» по диагонали, заставив противника отступить. Затем, вместо того чтобы пойти к сетке, он остался на задней линии, и игроки обменялись шестнадцатью ударами, бегая из стороны в сторону. Легкие у Бонда горели, а глаза готовы были лопнуть от напряжения. Он отбивал мощные удары Горнера под бэкхенд, а свои удары справа пытался наносить как можно глубже под заднюю линию, стараясь лишь не попасть в аут. Когда он услышал, что Горнер дышит тяжело и хрипло, то внезапно выполнил укороченный удар. Горнер бросился к сетке, но не успел. Гейм остался за Бондом.
— Не везет, — как бы невзначай заметил Бонд.
Горнер ничего не ответил. Он поднял ракетку над головой, а потом с силой ударил ею о металлическую стойку, к которой крепилась сетка, так что деревянная рама сломалась. Швырнув ракетку к ограждению корта, он достал из сумки другую.
Вспышка ярости, похоже, встряхнула Горнера и придала ему сил. По крайней мере на подаче Бонда он играл без всяких признаков нервозности, охватившей обоих игроков в предыдущих геймах. Комбинируя резаные удары, «свечи» и точные удары по линии, он сделал обратный брейк. Счет по четыре. Бонд, ругаясь про себя, пошел на прием.
В первый раз за все время матча, насколько помнил Бонд, Горнер при первой подаче угодил в трос сетки. Мяч выскочил в аут, а вторую подачу Бонд успешно отбил, атакуя кроссом с форхенда. Это придало ему смелости, и он справился и с агрессивной подачей Горнера под бэкхенд, доведя счет до 0:30. Внезапно напряжение в груди отступило, тяжесть в ногах исчезла, и он отбил следующую подачу плоским ударом, перекинув мяч через сетку буквально в дюйме над тросом. Это дало ему тройной брейк-пойнт.
Горнер трижды повернулся на месте, высоко подбросил мяч и, постаравшись отвлечь внимание соперника взмахом руки в белой перчатке, с рычанием подал мяч. Тот попал в верхнюю часть сетки и отскочил обратно. Сохраняя внешнее спокойствие, Горнер выполнил вторую подачу — плоско, в своей привычной манере. Мяч ударился о трос, подпрыгнул на три фута вверх и с безобидным видом упал обратно на сторону подающего.