Дьявол против кардинала(Роман)
Шрифт:
Прощальный бал давал герцог Бэкингем в своем дворце — Йорк-Хаусе. Многочисленные залы были заполнены людьми, повсюду играла музыка, слуги, притаившиеся в укромных местах, неожиданно осыпали гостей лепестками роз или обрызгивали духами. Герцог был весел, элегантен и красив, как никогда.
Графиня Карлейль неотступно следовала за ним, сжимая во вспотевшей ладони рукоять стилета, острое жало которого она прятала в рукаве. Музыка, разговоры, смех сливались в неясный гул, кровь стучала в ушах. Чужие лица мелькали вокруг бледными неясными пятнами, графиня видела только одно лицо — любимое и ненавистное. Она подошла совсем близко, остановившись за спиной Бэкингема, облизнула пересохшие
Быстрым движением графиня обрезала два подвеска и, сжимая в руке свой трофей, растворилась в толпе.
…Бэкингем хватился пропажи, когда лакей раздевал его на ночь. Он тотчас понял, кто мог это сделать и чем это было чревато. Медлить было нельзя. Спустя несколько минут из города во все гавани страны умчались гонцы с приказами, скрепленными королевской печатью; закрыть порты вплоть до новых распоряжений. Личного ювелира Бэкингема подняли с постели и привели во дворец: к утру он был должен изготовить пару подвесков по личному рисунку герцога. Приказы Бэкингема не обсуждались.
…Ришелье распечатал маленький футляр и вытряхнул на ладонь два подвеска с бриллиантом на одном конце и с обрывком голубой ленты — на другом. Кардинал надолго задумался, глядя, как грани бриллиантов переливаются огнями в свете свечи. Он помнил эти подвески. Когда-то они красовались на впалой груди Леоноры Галигаи, жены Кончино Кончини, затем, когда ее умная голова легла на плаху, юный король передал их, вместе с другими украшениями, своей супруге. Ришелье глубоко вздохнул. Ах, Анна, Анна!.. Какая неосторожность! Еще хорошо, что поверенным ее тайны невольно оказался только он. Да, он — и леди Карлейль. И пара-другая слуг. И еще все те, у кого хорошая память и кто внимателен к деталям туалета…
Снова вздохнув, Ришелье сел за стол и придвинул к себе бумагу и чернильницу. «Миледи! — начал он. — Вы оказали неоценимую услугу, какой только можно было ожидать от доброй христианки и ревнительницы добродетели…»
…В тот же час Анна Австрийская развернула сверток, который доставил ей некий таинственный посланник, и вздрогнула, увидев знакомый черный ларчик. Ноги ее ослабели, она опустилась на стул. Слезы застилали глаза, и она не сразу разглядела сложенную много раз записку, набросанную бисерным почерком, а разглядев, живо схватила ее и принялась жадно читать:
«Любовь моя, жизнь моя, мое неземное счастье и адская мука! Моя страсть так же сильна, как зависть наших врагов! Некто похитил ваши подвески, но у меня осталась лента, которую я отныне ношу на груди, откуда ее смогут забрать, лишь пронзив мое сердце! Вы держите в руках всего лишь копию, которая поможет отвести глаза недоброжелателям и спасти вашу честь, ибо я не хочу стать причиной ваших несчастий. Навеки ваш, Дж. Б.»
Глава 4
ИГРА СО СМЕРТЬЮ
— Ваше поведение предосудительно, сударь! Вы молоды, легкомысленны, ветрены, все это допустимо, но до определенной степени!
Заложив руки за спину, Людовик медленно ходил вдоль окон малого кабинета в Фонтенбло и скрипучим голосом читал нотацию своему брату Гастону. Тот с видом безвинного страдальца стоял в углу, время от времени глубоко вздыхая и переминаясь с ноги на ногу. Мария Медичи сидела в кресле у камина, обмахиваясь веером, чуть поодаль стоял насупленный д’Орнано.
Полковник корсиканцев, некогда возвестивший королю об устранении Кончини, одно время был приставлен гувернером к юному герцогу Анжуйскому, сменив графа де Люда, который мог научить своего воспитанника только разврату. Гастон очень привязался к новому наставнику, однако Мария Медичи не простила ему фразы «Сир, готово!». Почувствовав, что ее положение при царственном сыне упрочилось, она потребовала удалить д’Орнано от Гастона: тот уже совершеннолетний, зачем ему гувернер? Принц плакал и умолял этого не делать, но Людовик не захотел ссориться с матерью по столь ничтожному поводу. Тогда шестнадцатилетний Гастон в отместку пустился во все тяжкие, создал со своими приятелями «Совет шалопаев» и своим поведением принудил старшего брата вернуть д’Орнано обратно. Уже не гувернером, разумеется, а полковником гвардейцев герцога Анжуйского. Суровый корсиканец вновь взялся за перевоспитание его высочества, но с небольшим успехом.
— Что означает ваша последняя выходка? — продолжал тем временем король. — Что за мысль была столкнуть господина де Пантьевра в пруд? Если он умрет от простуды, его смерть будет на вашей совести!
— Он посмел сидеть в шляпе в моей карете.
— Что ж из этого? Не забывайте, сударь, вы не король! Я требую, чтобы вы принесли господину де Пантьевру свои извинения.
— Никогда!
Людовик резко остановился, скрипнув каблуками, и в упор посмотрел на брата. Гастон затоптался на месте, но глаз не опустил. Братья были очень похожи: те же темные глаза и волосы, мягкими изгибами обрамляющие удлиненное лицо, тот же длинный «бурбонский» нос, но только пухлые губы и томно приподнятые брови Гастона придавали ему более ребяческий, жеманный вид, тогда как Людовик в свои двадцать пять лет выглядел уже умудренным жизнью мужчиной. Король сам отвел взгляд и продолжил свое хождение:
— Вы точно такой же дворянин, как и все! Вспомните слова вашего предка, Карла IX, — «Я один из них!». Вы пойдете и извинитесь. Я так хочу. И не вынуждайте меня принимать суровых мер в ответ на ваши недостойные занятия…
— А чем же мне прикажете заниматься? — пылко перебил его Гастон. Его щеки, покрытые легким темным пушком, раскраснелись. — Мне восемнадцать лет, а мне не доверяют никакого дела! Почему мне не разрешают приходить на заседания Совета?
— Не думаю, что глава Совета шалопаев сможет сказать там что-нибудь дельное, — осадил его Людовик. Но Гастон не унимался:
— Хорошо, пошлите меня на войну! Дайте мне войска, и я подавлю мятеж в Ла-Рошели! Не доверяете мне командование — приставьте ко мне опытного человека, д’Орнано, например, я согласен!
Мария Медичи беспокойно заворочалась в кресле. Людовик остановился и смерил брата насмешливым взглядом.
— Вы не настолько крепкого здоровья, чтобы сносить тяготы войны, мой брат. Вспомните, как вы заболели гнойной лихорадкой под Клераком!
— Да, но тогда мне было тринадцать лет!
Людовик резко повернулся к д’Орнано:
— Это ваша идея?
— Оставьте его в покое! — крикнул Гастон. — Маршал хочет, чтобы я был мужчиной, а вы с матушкой, да еще с этим вашим любимым кардиналом, желали бы вечно водить меня на помочах!
— Вы несправедливы, сын мой, именно кардинал настоял на том, чтобы господина д’Орнано сделали маршалом! — не выдержала Мария Медичи. Лучше бы ей этого не говорить: д’Орнано нахмурился и стал туча тучей.
— Хочешь стать мужчиной? Женись! — весело произнес Людовик. — Матушка уже давно подобрала тебе невесту.