Дьявол знает, что ты мертв
Шрифт:
– Лайза не раз говорила, что хочет ей позвонить, – сказал он, – но, кажется, так и не собралась.
Он спокойно помешивал ложечкой кофе, но вдруг резко бросил реплику:
– Она потеряла ребенка. Думаю, вам едва ли известно об этом.
– Боже милостивый! Мы ничего не знали. Сочувствую вашему горю, Глен.
– Спасибо.
– Когда это…
– Точно не помню. Дней десять назад, наверное. Так примерно. Только пошел седьмой месяц. Но здесь можно увидеть и светлую сторону. Все могло обернуться хуже. Врачи сказали, что плод был сильно деформирован.
– Я тебя хорошо понимаю.
– А ведь это ей очень хотелось иметь ребенка, – сказал он. – Я до сих пор не испытывал большого желания. Могу обойтись и дальше. Но ей малыш был необходим, и я решил: почему бы и нет? Кстати, медики говорят, что мы можем попробовать еще раз.
– Ну и…
– А я теперь уже не уверен ни в чем. По крайней мере не сразу. Забавно, я ведь не собирался рассказывать тебе об этом. Наверное, ты хороший детектив, если люди откровенничают с тобой, когда ты их даже не просишь. Извини, можешь продолжать читать газету. – Он поднялся и бросил через стол две долларовые бумажки. – За кофе, – сказал он.
– Но здесь слишком много.
– Оставишь щедрые чаевые, – сказал он. – И позвони мне, когда найдешь время. Мы все-таки пообедаем вместе.
Когда я передал содержание нашего разговора Элейн, ее первым порывом было позвонить Лайзе. Она набрала номер, попала на автоответчик и положила трубку, не оставив сообщения.
– До меня дошло, – объяснила она, – что Лайза вполне может справиться со своим горем и без моей поддержки. Все, что нас когда-либо связывало, это курсы, а занятия закончились два месяца назад. Я сочувствую ей, от всей души сочувствую, но зачем мне вмешиваться в ее дела?
– Нет никакой необходимости.
– Вот и я так посчитала. Наверное, я все-таки получаю пользу от общения с анонимными алкоголиками. И получала бы больше, если ходила к ним чаще, чем раз в три или четыре недели.
– Плохо, что тебе так не нравится участвовать в их собраниях.
– Надоедает сплошное нытье. Меня тошнит от него. Если бы не это, остальное было бы прекрасно. А как ты? Глен не стал тебе нравиться больше после того, как поделился с тобой горем?
– Казалось бы, должен был, – сказал я. – Но я все равно не хочу с ним обедать.
– О, ты скоро обнаружишь, что у тебя нет выбора, – усмехнулась она. – Он от тебя не отстанет, и однажды утром ты проснешься и поймешь: он твой самый лучший новый друг. Вот увидишь.
Но все сложилось совершенно по-другому. Минуло шесть или даже семь недель, когда я не только не видел Глена Хольцмана даже мельком, но и вообще забыл о нем. А затем вмешался некто, вооруженный пистолетом, и все изменил. С того вечера я думал о Глене гораздо чаще и дольше, чем в то время, пока он был жив.
Глава 3
Через час я знал все, что стало известно Лайзе Хольцман.
Мы с Элейн сходили тем вечером на ранний сеанс в кино, потом поужинали и приехали к ней домой, пропустив только первые пять минут очередной серии «Закона Лос-Анджелеса».
– Не хотела упоминать об этом, – сказала Элейн, когда серия закончилась, – потому что это политически некорректно, но мне смертельно надоел Бенни [6] . Он просто непроходимо туп.
– А чего ты от него хочешь? – спросил я. – Он же по роли умственно отсталый.
6
Один из героев сериала «Закон Лос-Анджелеса».
– Ты тоже не должен так говорить. Правильная формулировка: человек с пониженными способностями к обучению.
– Хорошо.
– Но, знаешь, мне плевать на корректность! – взорвалась она. – В чашке Петри можно вырастить культуру с более высоким коэффициентом интеллекта. Его надо либо вылечить, либо убрать к черту из сериала. Но если уж начистоту, то я так думаю о многих людях, с которыми сталкиваюсь в жизни. Чем хочешь заняться теперь? Там нет футбола, на спортивном канале?
– Давай посмотрим новости.
Мы переключились на новостную программу, не слишком внимательно глядя на экран, а больше слушая. И я насторожился, только когда бойкая ведущая выпуска начала репортаж об убийстве в центре города, потому что по-прежнему реагирую на новости о местных преступлениях, как старый далматинец вскидывает уши при звуках пожарного гонга. Когда же она назвала место стрельбы, Элейн заметила:
– Это в твоем районе.
Но диктор уже считывала с телесуфлера данные убитого: Глен Хольцман, тридцати восьми лет, проживавший на Западной Пятьдесят седьмой улице Манхэттена.
Затем пошла коммерческая реклама, я взял пульт и выключил телевизор.
– Не думаю, что на Западной Пятьдесят седьмой могли жить сразу два Глена Хольцмана, – сказала Элейн.
– Едва ли.
– Бедная девочка. Когда мы встречались в последний раз, у нее был муж и намечался ребенок. И с чем она осталась теперь? Как думаешь, мне стоит ей позвонить? Нет, конечно, не стоит. Я не позвонила после потери ребенка, и сейчас не надо вмешиваться. Или все-таки нужно? Можем мы хоть что-то для нее сделать?
– Мы с ней почти не знакомы.
– Верно. И она сейчас, вероятно, окружена толпой. Полицейские, репортеры, киношники. Так ведь?
– Либо так, либо она еще ничего не знает.
– Как она может не знать? Разве полицейские не обязаны скрывать имя жертвы, если близкие родственники еще не поставлены в известность? Они все время повторяют, что такие у них правила.
– Да, теоретически они обязаны поступать именно так, но очень часто кто-нибудь намеренно или случайно нарушает инструкции. Такого происходить не должно, но происходит, как и многое другое в этой жизни.