Шрифт:
Роман Владимир Барвенко
<p align="center">
Дыхание Голгофы
<p align="center">
Часть первая
<p align="center">
1
… Тост «на посошок» и следом - безымянный. Просто свели стаканы и каждый выпил свою дозу водки до дна. Закусили, чем Бог послал, а Бог оказался щедрым на изыски — икра, твердая колбаска, и еще какая-то вкусная хреномуть
– Хоть здесь выпьем. В России очереди за водкой... Мрак. Сухой закон.
– Ну-ну, разговорчики в строю. Родина - святое, - хмельно поигрывает голубыми глазищами отпускник.
А я его не любил. Не принял сразу. Наверное, так бывает. Ну атлет, ну красавец и улыбка - само обаяние, а на донышке этих, в небесной сини, глаз - лед. Впрочем, наши дороги пересекаются по степени нужды: я - врач, Чудов — армейский политик. Кажется, его также душой не приняли офицеры части. Пробежал слушок, что майор - отпрыск серьезного генштабиста и в Афган его кинули за боевой строкой в личное дело. Но тосты всякий раз «рисует», аж дух захватывает. И неважно, за себя или «за того парня». И стакан держит как-то набекрень, небрежно. Позер, но цену себе знает. Где-то осторожен, где-то нежен. Словом, впечатляет и фактурой, и образом. Наверное, таким и должен быть комиссар, духовник- идеолог и, само собой, «проводник линии партии». Стакан поднимает первым, и все подхватывают за ним. Даже командир наш, Семеныч. Правда, всякие слова в полуночном застолье вяжутся хреново — все за день зверски устали. Да разве только за день — похоже, у этой войны нет конца. Иммунитет на исходе. Пара скабрезных шуток и анекдот на предмет знойного юга и девичьих ножек застревают на третьей стременной и я, воспользовавшись моментом, желаю отпускнику всяческих удовольствий и откланиваюсь. Меня даже Семеныч не удерживает, я - при больных. Только глухой ночью ударили из минометов «духи». Обстрел оказался на редкость вязким. И снаряды суки ложили плотно. Пока отцы-командиры с бодуна организовывали оборону, а «духов» уж и след простыл. Пылали столовая и технические ангары. Несколько мин угодили в казарму и как итог - четверо убитых, с десяток раненых. Двое - тяжело. По связи я едва докричался до Баграма — обещали прислать санвертушку. Но уже и рассвет заскулил, а ее все нет. Опять кричу и опять обещают:
– Скоро, капитан. Ждите. Вы не одни, духи вокруг совсем осатанели.
– А моим тяжелым все хуже и хуже, - доложил командиру и выдохнул еще в сердцах.
– Чего они там чешутся?! До госпиталя пятьдесят километров. Сколько тут минут на вертушке.
– Вот что, Гаврила Алексеевич, трупы в «Урал», а раненых - к себе в «таблетку». Заодно и отпускника бросите в аэропорт. А то он уже притомился в теме, — распорядился Илья Семенович и, подумав о чем-то своем, добавил.
– Ну и «броник» сопровождения на всякий случай.
За минувшие несколько часов полковник Шмелев, наш Семеныч, как-то огруз, поскучнел. Седина на висках засеребрилось ярко, назойливо. Обстрелы бывали и раньше, но с такими потерями впервые.
В расположении части полный аврал. Бойцы разгребают завалы. Всюду кучно, бестолково и смрад стоит колом. От тлеющих обломков тянет, как от жаровен. Чудов взял на себя организацию транспорта в Баграм — на сборы ушли считанные минуты. Упаковались. И вот мы в пути. Солнце выползает из горизонта лениво — золотит дальние сопки и забежавшая на лучи кудрявая стайка облаков как бы оплескана оранжево-синим маревом. И пахнет влажно духмяным разнотравьем. Несутся мимо дувалы, нелепые каменные постройки, люди, овцы, повозки.
Мое место рядом с водителем сразу по-хозяйски занял замполит. Назвать это оплеухой можно отчасти — все-таки он старший и по званию, и по должности. Хуже то, что он свой чемодан сунул в салон нам под ноги. Не чемодан, а чудовище, с коваными углами, тяжелый. Как позже скажет хозяин: «Духовные ценности, капитан Апраксин. Книги. Здесь выбор большой — все лучшее воинам — интернационалистам. И главное - «Пикуль». Ну еще традиционная «Сонька» и, так, несколько импортных безделиц.
«Неужто генеральский сынок в Москве за валюту не мог купить себе «японца», - подумал я, да так, видно, выразительно подумал, что майор постиг мои мысли.
– Отсюда цены больше. Память, старик.
… Впереди гремит тяжелый трехосный «Урал» с грузом «двести» и на душе мерзко. Кстати, почти все погибшие пацаны-дембеля. Один из них, старший сержант Марик Луков, мой земляк с Придонья. Осколок пробил ему височную кость — смерть была мгновенной. Другим повезло меньше — тела изуродованы, но та, что «с косой», какое-то время медлила и осознание мук конца ребята ощутили в полном объеме. Механик — водитель БТР Алеша Прошкин умер у меня на руках. Бредил, мать звал. В каких только переделках не бывал, а тут - так нелепо: после первого взрыва выскочил из казармы и сразу под мину...
Бежит перед глазами параллельным курсом труба керосинопровода и мысли дубеют. Раненые — рядовой Мохов и ефрейтор Савушкин дремлют - перед отбытием я их хорошо наколол обезболивающим промедолом: у одного черепно-мозговая травма, у другого - ранение в живот. По-моему, повреждена селезенка. И в том, и в другом случае нужны срочные операции. Мохов теряет сознание — не исключаю, что его надо отдавать нейрохирургам. Значит - Ташкент. Такое бывало, я сопровождал. Из Ташкента я звонил домой жене Гале по межгороду и болтали долго, от души. Тогда еще была жива дочь, Маришка... Полгода прошло...
Майор куняет в дреме. Голова обмякла и тяжелый мясистый подбородок грубо сминает лицо. Что там ему снится? А я думаю о Гале. Скоро уже два года, как я здесь. Уезжал старлеем, простым хирургом-ординатором военного госпиталя. Провожали жена, дочурка Маришка и тесть Сергей Сергеевич. Тесть, полковник, замначальника службы тыла Округа, организовал столик в ресторане «Полет» в аэропорту. И накрыл обильно. И был вечер... Сыпались тосты — за здоровье, за удачу, за возвращение и, конечно, за любовь. Маришке не сиделось на месте, бесновалась, бегала по залу, а когда начались танцы под оркестр, плясала со всеми и стала всеобщей любимицей. Если и были в моей жизни минуты счастья, то эта была именно та... И Галя выглядела совершенно необыкновенно. Кокетничала, строила глазки и мне не казалось, нет - на нее обращали внимание мужчины. Грешен, ревновал. Красивая жена — это дополнительная нагрузка на душу и любые ее слова о верности в минуты прощания - лишний повод в ней усомниться. Впрочем, зная жёсткий характер моей благоверной, сантименты в свой адрес, а тем более флирт — это игра, не более. Я все-таки был спокоен. А если и учесть, что Галка еще патологоанатом, то всякие издержки поведения - в пользу бокала шампанского. Перед самым объявлением регистрации я взял Маришку на руки и она уснула. Так я ее и нес до входа в зал ожидания. Разве я мог подумать тогда, что эти капризные губочки и пухлые, розовые щечки я вижу в последний раз...
Стоял холодный декабрь и по взлетной полосе мела поземка. Меня ждал Афган...
– А что, Гавриил, у тебя брат тоже офицер?
– как бы очнувшись от дремоты, спрашивает Чудов.
– Мне кажется, что вы даже знаете имя моей двоюродной тетки, - усмехнулся я.
– Ну, утрировать-то не надо. Я не особист. А взглянуть на личное дело по должности велено, - поскучнел Чудов.
– Я к тому, что имя Апраксиных известное на Руси. Со времен Петра Отечеству служили, а может, еще и раньше.
– Я так глубоко не копал, товарищ майор. Жители мы сельские. Со станички на Дону. Отец - колхозный агроном, мать - ветврач. Они один вуз заканчивали. Отец, правда, родом из Новгорода.
– Вот. Уже теплее... К Петру ближе. А как же армия? Мечталось быть военным?
– оживился замполит.
– Да нет. Я врачом хотел быть, а вот батька мой видел меня военным. Вот как-то так и срослось.
<