Дыхание Голгофы
Шрифт:
Душа моя, как стяг в руке,
Пусть даже половинка…
Я не выдерживаю очередного, устремленного на меня взгляда, поворачиваюсь и ухожу. Я хочу, чтобы этот парень не видел моих слез.
… Гале пишу регулярно и как правило - на два-три моих письма получаю одно от нее. К тому же по-отечески опекающий меня начальник госпиталя Андрей Андреевич, наконец, разрешил звонить домой в вечернее время из своего кабинета. Разумеется, с чувством меры. Но три вечера подряд в трубке
Так думал я, ковыляя к себе в палату, после того, самого первого телефонного разговора с супругой, и на душе при всем кажущемся удовлетворении, все-таки было скверно. Конечно, столь долгая разлука предполагает мысли о супружеской неверности, но мне трудно было представить мою Галку даже во флирте. Вот хоть убей, но не было у меня повода «уличить» хоть как-то женушку свою в измене – не того сплава этот человек, чтоб разбазаривать себя по мелочи, похоти ради. Но тут вдруг я уловил себя на чудовищной мысли: «А кто я теперь ей? Инвалид, лишенный, ну, если уж и не совсем, жизненной перспективы, то, уж точно, какой-то ее части. А она молода, красива… И Маришки нет. Дочери. Так что, по большому счету, ничего уже нас не связывает на этой земле, кроме прошлого. А любовь?.. Что могу теперь предложить я ей, как муж, глава и хозяин, если стоять-то на земле путем не могу?!
Ночь, после того первого звонка супруге, оказалась бессонной. А утром следующего дня я предстал пред «светлыми очами» начальника госпиталя с рапортом о выписке. К тому же очень хотелось открыться этому стареющему умному доктору о пережитом мной. Но, наверное, эти все мои сомнения так были ярки на моем лице, особенно в глазах, едва сдерживающих слезы, что Андрей Андреевич все понял.
– Вижу, капитан, наконец, вы дозвонились до супруги. – Здесь полковник сделал длинную паузу. – Я вас очень понимаю. У вас же все сейчас на контрасте, на нервах. Она такая, а я вот такой. Банально, дружище, вы не первый. Поэтому выписку вашу придержу. Для вашей же пользы. Один месяц и это, капитан, приказ. Еще один – вам надо просто прийти в себя. Обрести форму. И, главное, закрепиться плотно на ногах. Так что, дорогой, я уже дал дополнительные рекомендации лечащему врачу. Поработаете с инструктором с удвоенной энергией. Домой только на своих ногах.
После этой встречи с начальником госпиталя я уже не просил телефона. И вообще перестал бомбить супругу письмами. Наоборот, ее послания стали приходить чаще. Они были больше в объеме, но по-житейски больше рассудочны, чем нежны. (Конечно, мне хотелось обратного). Но что поделаешь, таковы издержки характера моей суженой. Письма по-своему успокаивали, но какая-то странная тревога нет-нет, да и давала о себе знать. Предчувствие? Ой, ли! Во всяком случае я твердо решил для себя не сообщать о дне своего приезда. В неожиданном визите есть своя особенная прелесть праздника.
В госпиталь доставили тяжелораненого комвзвода из моей части. Леву Селиванова. Когда старлей после операции более-менее пришел в себя, я уже был у него. Опять наше расположение обстреляли из минометов духи. Внаглую, белым днем. К тому же «стингером» завалили летевшую нам на подмогу «вертушку». И не только нам досталось, кругом потери шли косяком.
– Мы в этой параше застряли по горло, старик. Мы уже не воюем, а спасаем долбаную нашу часть. Всем все надоело. Сколько же лет можно воду мутить. Потери, капитан, прут косяком. Кстати, доктор, бендежка твоя санитарная дотла сгорела. Благо, только там один отлеживался, поносник.
– Спасли?
– спросил я.
– Да спасли, спасли. Увечило малость. Так что, если там у тебя какие личные вещи хранились, пиши пропало.
– Какие вещи?! – в сердцах выдохнул я. Альбом с фотографиями дочурки. Это жаль. Ну, еще письма из дома. Я ж все-таки надеялся, что вернусь в часть. А надо было бы, чтоб ребята привезли сюда, по случаю. Еще и подумал как-то, хотя с другой стороны, забирать все - примета плохая, если хочешь вернуться.
– Это забыть свое - плохая примета, - поправил старлей. – Вот ты мне скажи, доктор, исконопатило меня, похоже, крепко, но сами раны не болят, а вот в груди, как будто кол стоит. Воздуха не хватает. Я вот сказал своему лечащему. А он говорит - так и надо. Живой и радуйся. Ты-то радуешься, капитан?
– Не знаю, еще не понял. Досады больше. Ну болит, мать твою, куда денешься. Когда больше, когда меньше. Уже привык.
– Понимаю, капитан. Жаль, что мы с тобой сегодня не в форме, - осклабился вдруг в жалкой ухмылке старлей.
– А то б счас орденок твой обмыли.
– Какой еще орденок?
– удивился я.
– Красной звездочкой тебя наградили, доктор. Замполит наш Чудов, не промах. После той вашей стычки с духами наградные послал. Как героически отразившим атаку противника. Так что к майским праздникам обещают. Дырочку-то не забудь просверлить, - сказал Селиванов и в глазах его сквозь улыбку блеснули слезы.
– На чем сверлить, - тронул я полу халата.
– Не боись, парадку к дембелю пришлют, - скосив глаз на мою ногу, сказал Селиванов. – Так я думаю.
– А Чудов как там? – спросил я, чтобы выйти из темы.
– Чудов-то?! А его и плешь не берет, землю роет. Хрен поймешь, кто у нас командир. То ли Семеныч, то ли он. Всех строит. Он уже господин подполковник. Во как.
– А вечером тосты? – усмехнулся я.
– Какие счас тосты, старик? Оттостился замполит. А бывало да, крутил веера. Папашкин, видать, опыт. Но ничего. Не стучит и славненько. Кстати говорил как-то, что ты его крестник.
– Ну, это он пургу нес. Какой там крестник. Еще сказать, кто чей…
… Той же ночью старлей Селиванов умер. Просто остановилось сердце. Устало…