Дым над Содомом
Шрифт:
***
Как ни кружил, как ни изучал Таборов новый город, все его тянуло в Макдональдс, в этот кусочек Москвы – в каком условном урюпинске бы он не находился.
В сравнении с кладбищенской церквушкой, на протяжении ста лет, то работающей, то закрытой, то опять разрешенной, но, вот, уже и разрушившейся, – Макдональдс выглядел настоящим храмом. Храмом святых братьев Макдональдов. Как и сетевые супермаркеты города. Весь в чистоте, подметенный со всех сторон, со всех сторон объезженный конями-машинами, как старая полковая лошадь, как старая дворовая сука, обнюханный и вылизанный всеми местными кобелями, – величественно возвышался он над пустошью.
Заказал Таборов двойное эспрессо, чизбургер, чикенбургер, картошку фри среднего размера (не закажешь среднего – дадут большую) и соус традиционно –
Пока ждал заказ, видел, как за перегородкой шустро носятся мальчики на побегушках. Они показались ему забавными, уместными, добрыми в работе своей, потому что он бы так не смог, не тот у него студенческий возраст, да и был бы моложе, не пошел бы сюда, лучше на станцию мешки с вагонов разгружать, с мужиками водку пить, с бомжами, с дегенератами, со шлюхами познавать радость бытия, но только не здесь, не в чистоте и безумии выскобленной без ножа из утробы империи маленькой, не родившейся девочки советского надчеловеческого пространства – величественной всесоюзной мысли.
Пришла СМС, на которое он в замешательстве не знал, что ответить, потому что СМС-ка была от женщины, а они, как правило, писали Таборову глупости и непонятности. Вот и эта просила что-то подписать. Небо. Земля. Страна. Струна. Булка. Француз. Собака. Говядина. Кисть. Петр. Давно. Сметана. Желудок. Скепсис. Бабушка открыла глаза в гробу. Укроп. Зависть. Жертва. Красота. Ребенок. Самость. Благоухание. Вагина. Суп. Подворотня. Насилие. Крик. Стон. Земля. Кровь. Сатана. Юлия.
Воздух нельзя назвать было свежим, потому что машины не переставали вонять ни минуты, трасса из Москвы в Петербург давала о себе знать. Если твой город лежит на пути сообщения двух великих мегаполисов, изволь нюхать дерьмо, гражданин, и молчать в тряпочку. Что Таборов и делал. Он не интересовался политикой. Крым. Сирия. Украина. Донбасс. Киев. И Тель-Авив. Все это было для него пустыми звуками; поэтому он никогда не подписывал никаких дурацких петиций в интернете.
***
Макдональдс – это нейтральное место, где приезжий и местный во всех городах страны, а может и мира, чувствует себя одинаково (по-обывательски уютно). Макдак как отдельное государство, архипелаг Макдак, победивший великий некогда и ужасный архипелаг Гулаг. Посредством агента Солженицына.
***
Кто это ходит среди ночи по квартире с фонариком? Это он, шатун. Таборов. Он расшатывает не нравственные или какие-нибудь там устои, побойтесь бога, нет, он ковыряет черенком от лопаты извилину земной коры. Он перерубает норы и ходы слепых подземных жителей. И когда им становится некуда больше идти, они идут к нам, в наши сны и грезы наяву, между перерывом на обед и бухгалтерским годовым отчетом, между прижатием котлеты двумя булками хлеба и очевидностью следующей фразы, брошенной в равнодушное каменное лицо патлатого клиента с сумочкой, полной березовых веников. Просто человек собрался в баню. Сегодня он ставит свое внутреннее счастье дороже всех чужих счастий, о которых писали в книжках ученые, отрываясь лишь на лобзание соска Матери Земли.
***
Трудно выявить истинные мысли по поводу выдуманного, тут всегда тьма вариаций. В чем истинность выдуманной мысли? В скороспелости или в обдуманности, нужно ли вылизывать мысль, как собака вылизывает новорожденных щенят? Нужен ли план? Возможно, нужно точно знать, чего хочешь? А я не знаю правды о том, чего не было, что я только хочу создать. А что есть «создать»? Обман. Сделать таким манером страшилку, веселушку, дурашку – любого значения и функциональности вещь, не имеющую ничего общего со своими переживаниями. Что вообще общего между тем, что я хочу, и тем, что я пытаюсь? Возможно, что разница в способах. Нужно сквозь надуманную схему событий нащупать изначальный импульс, толчок – зерно всего предприятия. И исходя из него лепить чучело и набивать его мясом. Зернышко на деле оказывается незначительным. Но посмотреть на него можно по-разному.
Можно представить, что через тысячи лет, новые люди будут по обломкам нашей цивилизации пытаться проследить ход наших мыслей, совокупляясь на осколках наших домов, церквей, икон, попирая наш скарб и прах; и с удивлением и смехом находя частицы прежнего мира, будут разгадывать смысл нас и писать увесистые цифровые тома толкований, теорий и историй прежних веков.
***
Каждый день Таборов просыпался от распирающего его бессмыслия. Каждый день он начинал с того, что искал во что упереться, ему казалось, что на голове у него вырос и чешется рог, который непременно нужно воткнуть во что-то, вонзить куда-то – в бабу, в картину, в идею, в новую великую жизнь, которая непременно пойдет от этого пронзительного акта, сродного тому, когда протыкают чем-то заостренным человеку брюхо. Это всегда прорыв, это всегда вперед – это освобождение. Как распороть мешок с подарками от деда Мороза, как взрезать запекшийся бок солнца, чтобы выглянул из разреза поглядеть на нас Бог. Впрочем, все это великое поползновение кончалось не иначе как втыканием себя – своей плотной крепкой опоры – в приятно-прохладное седло унитаза. Так начинался день. Так загнивал он с самого утра, так что к вечеру воняло даже у соседей. Это только ему, Таборову, казалось, что пахнет канализацией, но это разлагалась Вечность.
***
Время безжалостно в сопоставлении фактов, ты можешь пить дома чай, собираться в театр, или вообще – заниматься сексом с девушкой, а в это время в лесу, на болоте, будет замерзать твоя мать. Остается вести аскетически-праведный образ жизни повсеместно и всегда, если не хочешь, чтобы времечко шутило с тобой шутки. Не верьте мне, это просто новый виток деградации, я все наврал, запутавшись в своих альтер-эгах, как в шнурках от ботинок.
***
Все возможные на данный момент мухи прилипли к клейкой желтой закрученной ленте и погибли там от нехватки движения. Тех, что не сели на ловушку сами, поймал Таборов и прикрепил. И смотрел, как мухи мучаются в невозможности выбраться из клейкой манящей гадости. Не мудрено, что Таборову это наблюдения доставляла ряд физиологических и эстетических наслаждений, ведь он и сам представлял собой нечто подобное. Муха, влипшая в мерзость и барахтающаяся самоупоенно. Таборов жаждал движения. Но к любому действию, ему нужно было себя склонять. Каждый раз выбор стоял между писанием великого произведения и тем чтобы просто выйти на улицу.
Когда прекрасным солнечным днем он шагал по Красной площади в футболке «Папа Джонс», с пиццей под мышкой и высшим образованием за спиной, его патриотизм рос с каждым шагом с геометрической прогрессией. Поэтому работать он отказался. Работа теперь не мешала ему заниматься великим делом. Оставалось исключить из жизни мелкие привычки и обязанности, такие как прогулки, хождения в город и магазин, смотрения на птиц и людей, погони за машинами по обочине, разглядывание затученного и заоблачного неба, прятки от дождя, скитания в поисках духовной пищи, ожидания любви под столом с рукописями, которые не горят. Все это было то, чем он заставлял заниматься себя ежедневно. Хотя ему и нравился сам процесс, начальный импульс всегда давался через силу, и на протяжении всего прогулочного времени Таборов не переставал жалеть и думать о том, что ради вспышки кислорода в дыхательных органах своей жизнестойкой системы он оторвал себя от написания романа века и еще чуть-чуть отдалил то благодатное время, когда наконец-то Машенька встанет из-за стола, только что прочитав его однотомник, и скажет: «Да, великий человек был этот Таборов Павел Сергеич». Простая Маша из простой постсоветской капиталистической школы, в которой книги Таборова, конечно, будут запрещены, но дети будут ухитряться доставать их «из-под полы». Наверно, будут скачивать из интернета и распечатывать самостоятельно. Хотя к тому времени, Таборов думал, появится уже военный интернет, который вряд ли допустит распространение чего-то недозволенного. В общем, Таборов не знал – как, но хотел, чтобы будущие потомки читали его именно из-под полы, потому что в том и была великая ошибка: что русских классиков в советских школах давали, как кашку манную, а надо было специально обученными для того хулиганами скармливать девчонкам и пацанам классику из-за угла, под забором, в сортире, в дыму папирос и весящего топором мата, под косячок, под водочку, с разбавленным сульфатом натрия героином в шприце. Вот тогда пошло бы дело, вот тогда бы совсем другой эффект имел бы у советских детей даже Иван Сергеевич Тургенев.
Конец ознакомительного фрагмента.