Дым отечества(часть первая)
Шрифт:
Но с этим пусть Его Светлость разбирается. А у капитана охраны вопрос простой донельзя и донельзя же понятный: поймали мы за усы настоящего чародея. А что с ним теперь делать? Очень жаль, что интересующийся всем на свете чародей, так любящий писать простые рецепты — вот на что это более всего похоже, на рецепты для поваров, можно, если грамотой владеешь, записать, а можно и наизусть заучить, все равно коротко, ясно и не забудешь, — не написал рецепт для поимки колдунов, а также для обращения с ними. Значит, придется самим, своим умом. Капитан смотрит из окошка на едва различимые в вечерней темноте крыши соседних домов, вспоминает сожжение борделя и слегка передергивается. То ли от сквозняка, то ли от воспоминаний о том, что такое «своим умом» в применении к Его Светлости и куда оно обычно заводит. Встает, поднимает с пола случайную страничку. Аккуратные черные буквы, ни крючков, ни сетей, а взгляд цепляют.
«Указания для приготовления мяса без огня. Возьми небольшой глиняный горшок с глиняной крышкой, той же ширины, что и горшок; затем возьми другой горшок из такой же глины, с крышкой как и у первого горшка; этот должен быть глубже первого на пять пальцев, с окружностью большей на три пальца; затем возьми свинину и кур; нарежь большими кусками, возьми специи по вкусу, добавь, посоли; возьми меньший горшок с мясом и поставь в больший горшок; накрой крышкой и замажь влажной, глинистой землей, чтобы ничего не ушло; затем возьми негашеную известь и наполни большой горшок с водой, убедившись, что вода не попала в меньший горшок; пусть постоит столько времени, сколько займет прогулка длиною от пяти до семи лиг; после открой горшки и найдёшь свою пищу несомненно готовой.» Тьфу ты, пропасть.
«Магию — стремление изменить мир желаемым образом, путем прямого или опосредованного приложения чистой воли, нельзя истребить совершенно. Можно скрыть от профанов принципы и самые действенные средства, однако все, что было некогда известно, может быть и непременно будет открыто заново, свидетельством чему эта рукопись. Если хотя бы десятая часть описанных здесь методов станет достоянием круга грамотных людей, который с каждым годом все расширяется, можно не сомневаться, что в течение поколения или двух поколений новоявленные маги додумаются и до всего остального. Запрет и преследования не смогут даже намного отодвинуть сроки, ибо в мире достаточно мест, куда не достает рука церкви, более чем достаточно людей, готовых пожертвовать жизнью и состоянием, лишь бы добиться нужного им чуда, и все больше ученых, не способных оставить в покое тайны мироздания. Однако, по моему мнению, надежная защита все же существует. Это неверие. Достаточно убедить людей, что колдовство — бессильно, и они станут преследовать свои цели на иных путях.
Дело это не является невозможным, более того, с изобретением книгопечатания и возвышением практических наук у нас появляются средства совершить его повсеместно — и достаточно быстро. Необходимо следующее…» Человек будет работать всю ночь. Жечь свечи одну за другой, вымерять шагами узкую комнатушку на втором этаже полукаменного придорожного дома, морщиться на скрип половиц. Кто-то когда-то решил поставить себе не каменный, обычный дом, а такой как обычно строят далеко отсюда, на севере. За один переход до Ромы — редкость. Но сейчас главное, что в нем есть узкие, тесные, но отдельные комнатушки. Чисто прибранные, тихие — хотя это и не так уж и важно. Если надо, можно работать в любой обстановке. Если очень надо — можно работать очень быстро. И письма в Рому хозяйский сын отвезет завтра же поутру, об этом уже уговорено. Если ты уже наделал море ошибок и собираешься в здравом уме и твердой памяти совершить еще одну — будь любезен рассчитаться сначала по старым обязательствам. Этих обязательств не так много, на одно меньше, чем хотелось бы, но все они важны. Обещанные советы — тем, кто в них особо нуждается. Предупреждения — тем, кто может его искать. О том, что его дом, книжная лавка и больница Святого Фомы могут быть опасны, он уже написал всем, кому нужно — еще перед отъездом из Ромы. А что до его круга знакомых, там любая ищейка сойдет с ума, отделяя важное от неважного, разыскивая лист в лесу. Письма ученым коллегам. В его отсутствие обмен идеями станет куда менее… плодотворным, поэтому стоит хотя бы свести корреспондентов друг с другом. И самое главное. Самое. Книга. Человек разминает руки, греет их над свечой. У хозяйки не было восковых, но она пошла и купила. Любая причуда постояльца — закон, если постоялец платит. А постояльцу нужен хороший ровный свет, потому что свет — это время. Он знает, что в этом состоянии нельзя принимать решения. Он знает, что слишком устал за последние три года — он не мальчик, а новая сфера исследований потребовала крайнего напряжения сил. Он потерял слишком много друзей… и теперь вынужден своими руками хоронить идею. Самую перспективную, самую богатую в своей жизни идею. Не единичное открытие — действующий и действенный способ постигать и изменять мир. А похоронить нужно, потому что это не порох. Этим будут сносить города… и новую точку равновесия найдут не вдруг и дорогой ценой. Слишком дорогой. Даже для нового мира. По-хорошему, следовало бросить все и уехать на север. И месяца три, не меньше, просто отдыхать. Ничего не делать, ни о чем не думать, жить, дышать, смотреть на зеленую лагуну, пить вино, любить женщину… ждать, пока судороге, сведшей горло, надоест, и она осыплется, наконец, мелкими иголочками. Но это значит — оставить все, как есть. Уехать, и оставить. Стать человеком, который повернулся спиной. А зачем ему нужен он сам — такой? Очень жаль переписки, идей, открытий, которые могли бы случиться. Очень жаль именно этой части будущего, которое с каждой строкой все глубже погружается в туман области «будущее невозможное». Но есть вещи, терпеть которые попросту нельзя. Это не значит — исправить, совершить нечто разумное и тем закрыть ошибку, словно дыру заплатой. Нет. Совершить еще большую ошибку, обменять золотой на мелкую монету, но именно без этой монеты не дожить до завтрашнего дня, а золотой, залог будущего — да Господь с ним… Кое-кто в городе Роме ошибся — а кое-кто другой этим воспользовался. Чужой ошибкой, чужой надеждой на лучшее. На милосердие, разум и снисхождение. Беспочвенные надежды — глупость, пыль и прах, этак любой нищий бездельник может лежать на обочине и надеяться, что завтра же его позовут во дворец понтифика и сделают кардиналом. А вот подавать, расчетливо и намеренно, надежды ложные, чтобы заманить в ловушку, прикидываться благоразумным и доброжелательным, чтобы убить — это уже подлость.
Это было очень просто — заметить, что герцог Беневентский смотрит на нежданно пригодившегося врача так же и с тем же выражением, с каким смотрели на него некогда люди из Трибунала. Это было легко — вычислить по вопросам, что герцог Беневентский знает о чернокнижии очень много и ненавидит его всем своим существом. Это было естественно — свести воедино кинжал, «забытый» в ставне,
отсутствие атаки на Альфонсо и то, что его самого выпустили из дворца живым… и решить, что, чем бы оно там ни обернулось, а мальчика никто не тронет и никогда не собирался трогать… Едва ли герцог Беневентский тайно предавался чернокнижию, а все его отвращение было показным. Скорее всего, он попросту решил, что, чем бы ни занимались члены его семьи, никто не имеет права препятствовать им, а тем более — убивать их. Вот это было правдой, а все остальное — ложью, ловушкой и притворством. А один глупый сиенец дал Альфонсо совет поехать к Корво и во всем признаться. Это ничего бы не изменило — на герцога Бисельи напали еще по пути,
до признания, а потом, когда убить с первой попытки не получилось, выждали время и добили. По слухам, которые неслись по всем дорогам из Ромы, в этом герцог Беневентский пошел даже против воли отца. Это ничего бы не изменило, но ему солгали, а он не распознал ложь и послал мальчика в ловушку. В ловушку, откуда тому было в одиночку не выбраться. Послал — и уехал. Что ж… сделанного не поправишь, воду не соберешь — но жизнь не кончается сегодня. И Полуостров не обвалился в море. И не обвалится впредь — о чем тоже следует позаботиться. Но вот от того, что Чезаре Корво перестанет дышать, выиграют все. Это будет не очень сложно сделать, если удастся остаться на свободе. И вдесятеро проще, если не удастся. Он, проклятый дурак, пообещал мальчику, что воспользуется потусторонней помощью только при тех обстоятельствах, при которых ею воспользовался сам Альфонсо? Что ж. Шутка оказалась куда более удачной, чем он думал тогда. Перо, бумага, чернила. Больше нет ничего — только нагретое выскобленное дерево под ребром ладони, край стола, пляшущий круг света, желтый с каймой, алой внутри и черной снаружи. На границе света тень всегда заметнее. Пальцы устали, почти не разгибаются: нужно писать быстро, четко, разборчиво — и много, очень много. Собственные руки кажутся чужими — лощеным деревом, покрытым темными пятнами. Но инструмент не подведет, его инструменты никогда не подводят. «Сведущие люди, имеющие представление о человеческой природе, никогда не поверят в то, что Сатаны не существует — равно как и в то, что он неспособен вредить человеку. Но церковь, опираясь на двойной авторитет веры и науки, в силах убедить их, а вслед за ними и простецов, что все совершавшиеся и совершающиеся чудеса имеют либо священную, либо материальную и постижимую разумом природу, а дьявол в силах царить в мире сем только посредством людей, которых побуждает творить зло. И чернокнижники — пища его вдвойне, ибо они отдают Сатане свои души в обмен на магию, но магия эта призрачна, как призрачны были видения, посланные во искушение святым, а надежды колдунов — ложны, ибо на дьявола нельзя полагаться даже во зле. Если эти убеждения прорастут, те, кто ищет могущества, обратятся если не к Богу, то хотя бы к материи.» Даже сверхъестественную силу можно запереть в клетку, если знать — как. Что уж говорить о людях.
День не предвещал дурного — ни подозрительным везением, ни подозрительным затишьем. Ничего необычного в нем не было. Проверить посты, выслушать доклады,
рассмотреть жалобы, велеть с обидами и доносами — кто пил, кто с кем подрался, а кто кого обыграл, — обождать до вечера. Тем более, что и доносов-то было как обычно, полтора. Когда крепко держишь солдат, не давая им повеселиться от кампании до кампании, много жалоб не бывает. После этих дел — список поручений, полученный накануне от Его Светлости. Разъездов на весь день, и по городу, и в окрестностях: очередной отряд, снаряженный Орсини, забрать — а по дороге проверить, о здоровье монны Лукреции во дворце осведомиться, за казнью случайно прихваченных на прошлой неделе уличных грабителей проследить, за заказанные пушки очередную часть оплаты внести… На день хватает. С утра до позднего вечера Мигеля де Кореллу видят и тут, и там — впрочем, зрелище это обыденное и всему Городу привычное. Также всей Роме известно, что сам по себе толедец ничем не интересен, а только исполняет волю герцога Беневентского. Разъезжает себе и разъезжает — вежливый, сдержанный, неразговорчивый. Еще несообразительный, недалекий, но исполнительный. Неинтересный совсем человек. Он и правда человек сдержанный. А потому, увидев на лестнице Тулио Риччи, который должен бы со своими людьми дежурить в том проклятом доме с совой, де Корелла не рявкнул на весь двор — какого, мол, святого покровителя Тулио голова на плечах надоела, а подозвал — и поинтересовался тихо и вежливо, чьим приказом того сместили. И узнал, что его же собственным. Вернее, Его Светлости: если хозяин домой вернется, арестовать и доставить. Вот он и вернулся.
Арестовали. Доставили. Его Светлость взял тут же во дворце отдыхавшего Рамиро Лорку с отрядом, прихватил пленника и куда-то поехал. Куда? А где это видано, чтобы господин герцог всем встречным-поперечным, даже если это свои встречные и у него на службе, докладывал, куда ехать собирается? Как арестовали? Да, в общем, никак. Без шума совершенно. Сиенский этот не то медик, не то инженер и возражать-то не пытался, и не спорил. Безропотно подчинился, вот. Вечер померк. Выцвел до ровного серого — ни цветов, ни запахов, ни звуков. Подчинился! Безропотно! Дураки проклятые. Идиоты. Не Тулио с людьми… с них-то какой спрос? А они с Его Светлостью. И Мигель — первым. Знал же, всю жизнь знал, кому служит. Знал, как и чем Чезаре Корво раны лечит, от усталости избавляется. Походит по краешку над какой-нибудь пропастью — и опять живой. А тут пропасть в самый раз, эскадры проглатывает, побережьем закусывает. Нет же было Мигелю додуматься, приказать чародея прибить, как увидят. Быстро, тайно, из засады, чтобы охнуть не успел, не то что позвать кого-нибудь. Но кто же знал, что он вот так вернется? Так все хорошо складывалось: из Ромы проклятый колдун удрал еще когда герцог
Бисельи был жив, а сейчас последняя неделя августа пошла, и — ни слуху, ни духу. Чтобы не искать его по всей Романье — или по всему полуострову — есть простая и понятная причина: как ни крути, а не только он нам должен, но и мы ему должны. Хотя бы за белобрысую бестолочь Марио Орсини. Так что с глаз долой — из сердца вон.
Но нет же — сам приехал. Вернулся и сдался в плен, ничего не сделал, никак не возмущался. Что это значит? Значит, решил воспользоваться собственным способом? Но Петруччи для этого нужна помощь, и не простая… а такая, для которой чертов Лорка сгодится лучше прочих. Да что ж такое!.. И что теперь делать?
А, может, все еще хуже. Может, и не нужна вовсе помощь-то. Рукопись — это то, что знаем мы, да и она без хвоста. Написавшему наверняка понятно больше. Капитан Мигель де Корелла все это время не стоял столпом во дворе. Он вернулся к себе, отдал десяток обычных распоряжений, приказал тихо узнать, через какие ворота выезжал Его Светлость, куда направился, кто видел… Все как обычно, ничего страшного, это наш Микелотто, помесь лисы, гидры и наседки — нос повсюду, зубы везде и вечно над герцогом кудахчет. Видеть, конечно, видели — на выезде из северных ворот. Ну, там одно слово, что ворота… И дальше по дороге и двинулся, а куда — неведомо, в сумерках и проезжих мало, и следить за чужой кавалькадой, едущей без факелов, неудобно, да и вообще для кого из горожан и окрестных крестьян это событие: сын Его Святейшества с малым числом приближенных куда-то на ночь глядя подался? Он каждый день туда-сюда разъезжает, война же будет — вот и готовит войско. О чем любой горожанин и крестьянин готов любому чужаку-варвару рассказывать часами. С кем война, как готовится. А что у толедца на лице недоброе написано — так варвар же. Все, кто не в Роме родился и вырос, варвары. Даже и Его Святейшество, если вдуматься… Так и получилось, что капитан де Корелла не нашел Его Светлость герцога