Дым отечества, или Краткая история табакокурения
Шрифт:
А ну как понадобилось задержаться рабочему с возвращением домой, на фабрику (многие из них жили тут же, как и хозяин) или — упаси Бог! — случило выпить лишнего. И это Жуков предусмотрел, равно как и нерешенную спустя век советской властью проблему с «несунами»:
«Такие же отметки делаются ими на счет позднего возвращения рабочих в квартиру, небытности в ней во время ночи и нетрезвого состояния возвращающегося. Кроме того, они наблюдают, чтобы ничто, принадлежащее хозяину и живущим в его доме, не было выносимо за ворота, и ничто, не принадлежащее к дому, в них не вносилось, особенно же вино, исключая дней праздничных и свободных от работы, с отношением к лицу рабочего по мере доверенности, которою он пользуется, чтобы иметь право послать за вином».
К чему такие строгости? Прежде всего для пользы самих рабочих — у каждого из них появляется возможность сделать себе прибавку к жалованью (при этом никто другой
«Означенные меры надзора дополняются окончательно безусловным убеждением каждого рабочего: 1) что за сокрытие в товариществе буйства, непотребства и похищения, сокрыватель непременно увольняется вместе с сокрываемым и что 2) открытие одного из подобных поступков непременно вознаграждается или единовременною выдачею суммы, соразмерной важности открытия…
О сказанных преступлениях как старший, так часовые и всякий рабочий имеют обязанность доносить мне немедленно, о прочих же менее важных проступках старший и часовой представляют мне письменные замечания свои в присутствии провинившихся ежемесячно при выдаче жалованья. При сем нужным считаю дополнить, что для поддержания взаимного согласия между рабочими доносители, кроме старшего, и часового, и дневальных, остаются неизвестными».
А вот как на фабрике Жукова происходил процесс выдачи жалованья, становившийся настоящей церемонией — чем-то средним между набором в театральную студию или футбольную школу, собеседованием перед приемом в органы надзора, аудиенцией у папы Римского, вызовом к завучу, начальнику тюрьмы или участием в судебном процессе в роли обвиняемого без адвоката и надежды на снисхождение, не говоря уже о помиловании:
«Выдача жалованья производится каждый месяц в первый после 1-го числа воскресный или праздничный день, вечером, непременно в моем присутствии. В это время рабочие, призываемые по списку, входят в контору поодиночке. При сем случае я вменяю себе в обязанность: 1-е, осведомиться от каждого вновь принятого рабочего о его состоянии, семействе, прошедших занятиях, причинах, побудивших оставить дом или какую-либо прежнюю по найму службу, также не имеет ли новопринятый каких-нибудь особых сведений в ремесле и искусствах или же телесных недугов. И это объяснение служит мне верным средством не только полезному для рабочих личному с ними знакомству, но и к возможному определению, с первого раза, умственных способностей, характера и нравственных направлений каждого из моих рабочих. Сверх того, новопринятый получает от меня всевозможное ободрительное наставление с указанием на тех из рабочих моих, примеру которых он должен следовать для достижения собственной пользы, а чаще всего указанием на меня самого, как прежде бывшего работника, сделавшегося хозяином посредством труда, честности и послушания старшим; 2-е, в отношении к тем, которые находятся на фабрике моей уже в продолжение некоторого времени, обязанности мои состоят в том, что при входе получателя жалованья тотчас делается справка по книгам старшего, часовых и по моей о его в течение прошедшего месяца поведении и, судя по взятым за тот месяц деньгам, наводится справка и о самых издержках его. В это время, не ограничиваясь строгим выговором за всякий проступок для исправления проступившегося, я назначаю одну из следующих мер преграждения к проступкам, например, человека, замеченного в наклонности к неумеренному употреблению вина, запрещается часовым выпускать некоторое время со двора; кроме того, из числа следующего выдается ему только столовый вклад, а остальные деньги удерживаются до следующего месяца в кассе с тем, чтобы вручить ему по удостоверении в исправлении или отослать их прямо через старосту для доставления его семейству, или же поручается старосте купить неполучившему в собственном его присутствии какие-либо нужные ему вещи, как-то: кафтан, шапку, сапоги и пр. Сверх того, призывается один из доверенных земляков провинившегося и ему поручается непрерывный за ним надзор с тем, чтобы при случае выхода со двора к обедне он выходил и приходил обратно с тем, кому об нем сделано поручение. Такие же меры применяются к исправлению рабочих, наклонных к мотовству и излишеству в щегольстве. Проводящие ночь вне дома лишаются права выходить на некоторое время со двора, а потом отпускаются с провожатыми, ленивые назначаются в черные работы, которыми занимаются обыкновенно вновь поступающие, и потом, смотря по радению, переводятся к занятиям более и более чистым; 3-е, в то же время рабочие хорошего поведения и отличившиеся особою ревностью к труду, кроме словесного ободрения, получают или единовременную награду или прибавку к жалованью».
В 1843 году на фабрике Жукова работали 19 мальчиков; для них была отведена спальная. В два часа все обедали, в три снова принимались за работу. По субботам работа заканчивалась в семь часов вечера, и певчие пели: «Коль славен наш Господь в Сионе»,
Взрослые работники фабрики завтракали, обедали и ужинали в две смены в столовой, в которой помещалось одновременно 120 человек. Завтрак, обед и ужин ничем не отличались друг от друга — щи с говядиной и каша, с «обильным прикладом хлеба». По воскресеньям давали пироги.
У мальчиков была своя столовая, но меню примерно то же: щи с говядиной, каша и жаркое и пироги по воскресеньям.
В здании фабрики была устроена больница на 8 кроватей. При больнице состояли доктор, фельдшер и прислужник. Амбарный Илья Сергеевич Смирнов всегда готов был провести по фабрике посетителей — вот только неизвестно, нужно ли было записываться на экскурсию заранее и всем ли это было дозволено или же только лояльно настроенному журналисту.
Певчие (или, как тогда говорили, «песенники») Жукова пользовались такою же известностью, что и его табак; они были работниками фабрики. Жуков нередко приглашал их с собой на загородные прогулки. Их можно было послушать и на даче знаменитого табачника. Например, 1 мая в Екатерингофе, где происходили ежегодные гуляния, на которых бывала и царская семья.
Жил Жуков на широкую ногу, как и подобает настоящему фабриканту, устроителю крестьянского банка на своей родине, в Порхове, и петербургскому городскому голове. Его состояние превышало 20 миллионов рублей, да и государственная казна благодаря деятельности предпринимателя получала значительное приращение к ежегодному бюджету.
У Василия Григорьевича была в Екатерингофе дача «около моста, ведущего в Волынкину деревню, — как писал современник. — Дача эта была роскошно убрана, с великолепным садом, в пруде которого между живыми лебедями плавали искусно сделанные. В торжественные дни, когда у Василия Григорьевича собирались гости, из этих искусственных лебедей выпускались ракеты».
К этому рассказу тот же современник прибавляет, что к Жукову в загородный дом заходил император Николай I и «милостиво разговаривал с его женою Марией». Вспомним, что сам Николай не курил, но, видимо, отдавал должное деловым качествам табачного фабриканта. Впрочем, деловые интересы Жукова распространялись не только на табак.
Еще в 1847 году на Екатерининском проспекте (ныне проспект Римского-Корсакова), 117, по проекту архитектора Н. П. Гребенки были поставлены торговые бани В. Г. Жукова, прозванные горожанами, разумеется, «Жуковскими»; бани дожили до наших дней, правда, не раз капитально переоборудованы и известны как «Лоцманские», ибо находятся на углу проспекта Римского-Корсакова и Лоцманской улицы (по тогдашней нумерации эти бани числились под номером 12 по Калинковской, ныне Репина, площади). Жуков также держал бани на Обуховском проспекте, 11 (так тогда называлась часть Московского проспекта; здание не сохранилось).
Дача В. Г. Жукова в Екатирингофе
В середине XIX века во владение надворного советника, потомственного почетного гражданина В. Г. Жукова перешел дом на углу Невского проспекта и Владимирской улицы (в известном «Атласе» Н. Цылова 1849 года этот дом числится под номером 63 по Владимирскому проспекту или 48 по Невскому проспекту). Помимо этого строения, Жуков держал также дом 4 на Михайловской площади — в 1844 году он продал его известным меценатам братьям, Михаилу и Матвею Виельгорским; этот дом до сих пор называют «домом Виельгорских». Также он владел домом 94 по набережной Фонтанки, домами 22, 33 и 34 по Гороховой улице [22] , домами 12 по Обуховскому (Московскому) проспекту, 12 и 19 на Калинковской площади, 11 по Петергофскому (ныне Старо-Петергофский) проспекту, 87 по набережной Фонтанки, 1, 11 и 18 по Лештукову переулку (последний — на углу Загородного проспекта).
22
Дом 34 — четырехэтажное здание, выстроенное по проекту Н. П. Гребенки в 1845 году (он также числится под номером 31 по Садовой улице).
Еще Жуков содержал богадельню и приют в Псковской губернии.
К середине 1850-х годов Василий Григорьевич был коммерции советником, членом совета Коммерческого училища, почетным членом Демидовского дома призрения трудящихся, членом медико-филантропического комитета, попечителем и главой комитета Санкт-Петербургской детской больницы, почетным старшиной Жуковского приюта, названного, естественно, в честь Василия Григорьевича. Попечительницей приюта была Ю. В. Шереметева, а ее помощницей супруга Жукова — Мария Александровна.