Дым
Шрифт:
Я ведь патологически сторонюсь мужчин, уже много лет не впускаю никого в личное пространство. Потому что было очень больно и вообще зачем? Но сейчас пожарный стоит ко мне так близко. Я в темноте могу различить серебряный блеск его глаз.
На губах остается привкус дождя, он шпарит без остановки, а я касаюсь холодной ладонью пылающей щеки и, не сдерживая себя, смеюсь. Наверное, это погода на меня так действует, других объяснений не вижу.
— Пойдем, — слышу едва ли не затерявшееся в стуке дождевых капель, которые нападают все яростнее, жалят, затекают за шиворот.
Фед
— Мы испортим твою машину, — я упираюсь, — мы же мокрые, как…
— Это не твои проблемы. Пойдем, — говорит, но не двигается. Смотрит и не моргает.
Я тоже стою. Лоб и глаза заливает, отчего их начинает нещадно щипать.
Он первый выходит из транса, тянет за руку. После пары шагов мы ускоряемся вместе, несемся по лужам, а льет все сильнее. Я, кажется, промокла до нитки, замерзаю под порывами холодного осеннего ветра.
В машину, которая стоит на парковке у «Норы», мы прыгаем одновременно, прячемся. Под громкий стук моих зубов Фед включает печку и радио, где Александр Маршал поет ливню, мол, лей и не жалей, еще ветром окна бей. Наши взгляды пересекаются, и мы одновременно прыскаем от смеха — это разряжает обстановку. Потому, когда выруливаем и меня спрашивают адрес, где оставила Лису, я так спокойно называю улицу, дом, а после расплываюсь по сидению с подогревом.
Мы едем довольно быстро, дорога почти пуста. Не мудрено, в это время все отдыхают или по домам, или по заведениям. Только такси иногда мелькают на встречной полосе, да заблудившиеся в ночи пешеходы неспешно вышагивают по зебре. Тишину в салоне нарушает лишь приятная мелодия без слов. Казалось бы, мне следует расслабиться и получать удовольствие, но меня то и дело бросает из жара в холод и обратно.
Все потому, что Дым снова в образе — молчалив, задумчив, даже хмур. Все потому, что дождь больше не успокаивает, а нервы натянуты, как гитарные струны, по которым бренчат что-то на разрыв аорты. Все потому, что крайний раз, когда меня подвозил мужчина, это был Матвей. И у нас был секс.
Я напрягаюсь каждой клеточкой, пока секунды растягиваются в бесконечность. Все раздражает, пугает и сводит с ума. Борюсь с собственными мыслями, нервно ерзаю на сидении. Уже готовлюсь сгруппироваться и выскочить на улицу при первой же остановке. С трудом дотягиваю до нужного дома и, едва мы заезжаем во двор, бросив безликое «спасибо», катапультируюсь из машины — иначе мое сальто-мортале на землю не назовешь.
Щеки пылают от стыда, но я просто иду напролом по намеченному маршруту, который подсвечивают фары. Щеки горят до тех пор, пока не захожу в подъезд, пока не поднимаюсь на третий. И выдыхаю, лишь когда, спрятавшись у окна, замечаю, как черный автомобиль сдает назад и медленно выезжает на дорогу.
Боже, что это вообще было?
По щелчку из ступора разом выходят все чувства — обрушиваются, обостряются. Я слышу шум, поворачиваюсь на крик: вдруг показалось? Но нет, все повторяется — ругаются на третьем, орут благим матом. И прямо из девятой квартиры, где живет Ася.
Мороз по коже прокатывается, пока колочу
Моя сестра ведь почти идеальная девушка, но у нее есть один жирный минус. Семён. Парень, с которым она расстается и сходится на протяжении шести лет. Из-за которого она когда-то давно испортила отношения с родителями, из-за которого сотни раз ссорилась со мной. А еще влезала в долги и разбиралась с коллекторами — и это далеко не весь список проблем, которые приносит своим появлением Семён. Именно из-за него я не оставалась ночевать у Аси, хватило и одного раза, когда завалился с пьяными друзьями.
Этот неудачник всегда ищет легкой наживы, вечно влезает в денежные пирамиды, закупает никому не нужные товары. В тридцать лет он до сих пор не понимает или не хочет понимать, что бесплатный сыр только в мышеловках. Его полностью устраивает, что по итогу все проблемы расхлебывает Асия. Которая клятвенно обещала мне полгода назад, что окончательно рассталась с Сёмочкой и лучше убьется, чем снова вернется к нему. Ага, как бы ни так.
Звон бьющейся посуды стирает мою ухмылку, мне больше не до шуток. Особенно когда сквозь поток нецензурной брани я различаю детский плач.
Это Лиса плачет, я узнаю ее плач из миллиона других. Столько раз слышала его, пока пыталась одна после роддома в двадцать один год понять, что делаю не так.
Прохожу мимо кухни, где двое так увлечены руганью, что не замечают меня. Я бегу прямиком в дальнюю комнату, где оставляла Лису. Сердце рвет каждый шаг, приближающий к ней.
— Малыш, ты где? — зову в панике, оглядывая кровать, пол и все углы. Потому что не вижу ее, потому что она притихает, как только слышит мой голос. — Лисенок?
Несколько секунд тишины я просто умираю медленной смертью. А когда тоненькая ручка показывается из-под кровати, я мигом кидаюсь на пол и сгребаю заплаканную малышку в объятия. Отпускает лишь на короткий миг, уже скоро сердце колотится в ребра еще яростнее и злее.
— Все, малыш, все! Мама рядом. Я здесь.
Сейчас, когда держу в руках Лису, уже знаю, что больше не доверю ее Асе, а она была моим единственным спасением. Ну и плевать! Прорвусь!
Поднимаю контуженного крокодила с одной лапой, заворачиваю Лису в плед и, поцеловав ее в крохотный носик, выхожу в коридор, чтобы встретиться лицом к лицу с сестрой. Уверена, на моем все написано крупным шрифтом.
— Юн, — тихо бормочет.
— Даже не начинай, просто уйди.
Обхожу ее, но Ася цепляется за мое плечо.
— Юн, я не хотела, у меня не с ним было свидание. Честно, клянусь! Он пришел и все испортил, он…
Кажется, Ася совсем не видит своей вины. Ни в чем. Дернувшись, стряхиваю руку, но не помогает.
— Юна, это он начал!
— Так не надо было его впускать!
Сестра отшатывается, как от удара. Наверное, потому что я никогда не повышала на нее голос. Но он у меня есть и прорезается, когда дело касается Лисы. Только ради нее я могу быть такой.