Дымная река
Шрифт:
– Вы правы, дело в моем семени. Я готов пройти полный курс необходимого лечения.
Несколько месяцев он пил настои, втирал мази, оплачивал нужды старца и в строго предписанное время совокуплялся с женой в строго предписанной позе. Безуспешность «лечения» дала двоякий эффект: Ширинбай больше не заговаривала о сыне, но окончательно утвердилась в своем злосчастном будущем, а вера ее в знаки и предзнаменования стала еще исступленнее.
Женины дурные предчувствия особенно усиливались перед отъездами Бахрама в Китай: задолго до отплытия она ежедневно посещала Храм огня и часами беседовала с дастурами [19] ; день и час отбытия определяли ее астрологи, и, поскольку муж не желал внимать предсказателям, Ширинбай сама учитывала все гадания и предвестья. Если в ночь накануне отъезда кричала сова, поездка откладывалась, и уж только потом Бахрам проходил через тщательно выстроенный лабиринт благоприятных знаков: на лестнице ему вдруг встречалась служанка с горшком воды на голове; во дворе как бы невзначай оказывались представители касты садовников с охапками нужных цветов и плодов, а возле повозки, в которую он садился, неожиданно появлялся рыбак с уловом. Ширинбай даже намечала маршрут к причалу, планируя его так, чтобы по дороге, не дай бог, не встретились мужчины-прачки из касты дхоби с узлами грязного белья.
19
Дастур – зороастрийский священнослужитель высокого ранга.
Обычно все эти суеверия и ритуалы, даже в самом рьяном их проявлении, лишь отвлекали от дела, но не служили серьезным препятствием поездкам. Однако нынче Ширинбай превзошла себя в стремлении удержать мужа дома.
– Не уезжай, – умоляла она. – Таме на джао, в этом году не езди. Все говорят, быть беде.
– Что конкретно говорят? – спросил Бахрам.
– Разговорам нет конца, особенно об этом английском адмирале и военных кораблях.
– Ты имеешь в виду адмирала Мейтланда?
– Да, его самого. Говорят, будет война с Китаем.
Так вышло, что Бахрам был хорошо осведомлен о миссии адмирала Мейтланда: в числе немногих бомбейских купцов его пригласили на прием, организованный на флагманском корабле «Алджерин», и он знал, что флотилия под командованием адмирала послана в Китай лишь для демонстрации силы.
– Послушай, Ширинбай, не тревожься понапрасну. Это моя забота – быть в курсе событий.
– Я только передаю слова моих братьев, – возразила Ширинбай. – Они говорят, Китай прекратит ввоз опия, что может привести к войне. Братья считают, тебе не надо ехать, риск слишком велик.
– Да что они понимают? – ощетинился Бахрам. – Пусть занимаются своим делом и не суются в чужое. Поторгуй они с мое, знали бы, что слухи о войне с Китаем возникали не раз и всё попусту. Как и сейчас. Будь жив твой отец, он бы меня поддержал, но, как говорится, старые умники вымерли, молодые не нарождаются, и все пошло прахом…
Потерпев неудачу в атаке сходу, Ширинбай отошла на запасные позиции и привела иные поводы для беспокойства: астрологи заявили, что парад планет сулит опасность всем путешествующим; прорицатель узрел знамения войны и смуты; надежный гуру уведомил о бунте команды в походе. Уверовав в неизбежную гибель мужа, Ширинбай призвала своих замужних дочерей, уже осчастливленных детишками, дабы они помогли отговорить их отца от безумной затеи. Бахрам пошел на уступки и дважды отложил отъезд, давая возможность возникнуть благоприятным знакам. За две недели ожидания они так и не проявились, и тогда он, боясь опоздать к началу торгового сезона в Кантоне, установил окончательную дату отъезда.
В тот день все пошло хуже некуда: на рассвете громко заухала сова, предвещая беду, а тюрбан Бахрама ночью свалился на пол, где и был обнаружен утром. Но что всего страшнее, Ширинбай, одеваясь к проводам мужа, разбила свой красный свадебный браслет. Она безутешно разрыдалась и вновь стала умолять:
– Не езди! Ты же знаешь, что сулит разбитый браслет жены! Не думаешь обо мне, так подумай о семье! Что будет с дочерьми и внуками? Джара бхи парвах натхи? Тебе на все наплевать?..
В голосе ее прозвучало нечто, не позволившее Бахраму ответить в его обычной снисходительной манере: в нем слышались неподдельная мольба и беспросветное отчаяние. Казалось, наконец-то Ширинбай воспринимает мужа не просто как суррогат надлежащего супруга, но после сорока лет вялого и педантичного исполнения супружеских обязанностей в ней внезапно пробудились иные чувства.
И надо же было этому произойти именно сегодня! После стольких лет глубоко несправедливой жизни, в которой Бахрам сносил разочарованность и покорное безразличие супруги, ныне вдруг во всей наготе открылась ранимая душа близкого человека. Случись это хотя бы днем раньше, он бы, наверное, поведал о Чимей и Фредди, но теперь корабль, готовый сняться с якоря, делал этот разговор невозможным. Бахрам подсел к жене, которая, сжав в кулаке разбитый браслет, скорчилась на краю кровати, и обнял ее за худые плечи, обтянутые однотонным сари китайского тисненого шелка, как будто испускавшим туманное свечение. Кроме браслетов, Ширинбай не носила других украшений, и единственным цветным пятном в ее наряде были китайские алые туфельки, когда-то давно привезенные ей в подарок из Кантона.
Бахрам осторожно разжал ее пальцы и забрал разбитый браслет.
– Послушай, Ширинбай, отпусти меня в последний раз, и по возвращении я все тебе расскажу. Ты поймешь, почему это было так необходимо.
– Когда ты вернешься? А вдруг… – Она смолкла, не в силах закончить фразу.
– Моя мать всегда говорила: молитвы жены не бывают напрасны. Уверься, что и твои зря не пропадут.
Каким я стану?
Вопрос этот мучил не только А-Фатта и Нила, но всякого посетителя толкучего рынка в квартале Чулия-Кампунг, где проживали сингапурские матросы, кули и мелочные торговцы. В этом квартале, одном из беднейших в новоиспеченном городе, на пятачке, зажатом между густыми джунглями и топкими болотами, скопище бамбуковых лачуг и халуп из подручных материалов выросло как грибы после дождя.
Рынок устраивали на лугу возле притока реки Сингапур. Дорога к нему тонула в грязи, и посему большинство покупателей и торговцев добирались сюда по воде. Обитатели малайских и китайских кварталов прибывали в проа и нанятых джонках, а матросы и ласкары с кораблей – в ярко раскрашенных баржах, груженных тем, что они надеялись продать или обменять: связанные в «личное время» свитера, грубо стачанные шершавые робы, дождевики и бушлаты, позаимствованные из рундуков утонувших товарищей.
Нил и А-Фатт были среди тех, кто, изрядно намучившись на почти безлюдной дороге, притопал пешком, и вид внезапно открывшегося шумного сборища на берегу притока в кайме мангровых деревьев их ошеломил. Здешняя атмосфера напоминала ту, что царит на обычных рынках и ярмарках: и тут сновали разносчики, лоточники, торговцы сластями и мясным и охотники за женским полом, но ряды с одеждой были главной изюминой, ради которой все сюда и приезжали.
Матросы и ласкары называли толкучку «ворди-маркет» – видимо, потому, что некогда здесь торговали варди, военной формой. Сей товар был в ходу и поныне: на свете вряд ли сыскалось бы другое такое место, где можно обменять гренадерский кивер на малахай монгола, а каску пехотинца на шаровары зуава. Однако рынок не ограничивался воинским ассортиментом и за двадцать лет своего существования стал широко известен не только в Сингапуре, но и далеко за его пределами. На Пакайан Пасар, Барахолке, как называли рынок на окрестных островах и мысах, можно было купить и продать все что угодно: от папуасского чехла на пенис до сулу [20] , от бенгальского сари до филиппинских штанов. Возможно, зажиточные гости острова предпочитали делать покупки в европейских и китайских магазинах на Торговой площади, но для людей, ограниченных в средствах, обладателей тощих кошельков или вовсе неимущих, приготовивших для обмена рыбу или дичь, рынок, не отмеченный на городском плане и не значившийся в уличном реестре, был желанным местом. Ибо где еще женщина сможет обменять кхмерский сампот [21] на билаанскую [22] кофту? Где еще рыбак махнет саронг на куртку или соломенную островерхую шляпу на балийский уденг [23] ? Куда еще можно прийти лишь в набедренной повязке, но уйти в корсете из китового уса и шелковых туфлях?
20
Сулу – мужская и женская юбка сродни килту, традиционная одежда на Фиджи.
21
Сампот – мужская и женская юбка, традиционная одежда Камбоджи.
22
Билаан (горные люди) – народность на Филиппинах.
23
Уденг – мужской головной убор сродни чалме.
Часть гардероба поставляли поиздержавшиеся паломники, миссионеры, солдаты и транзитные путешественники. Однако много товару прибывало из дальних уголков и представляло собою добычу грабителей и пиратов, ибо они, бороздившие воды Индийского океана, прекрасно знали, что Барахолка – лучшее место для сбыта краденого. Здесь, как нигде, покупателю стоило внимательно рассматривать товар, поскольку многие вещи были отмечены пятнами крови, пулевыми дырками, ножевыми порезами и прочими неприглядными дефектами. Особого внимания требовали роскошные наряды – расшитые золотой нитью халаты и балахоны, ибо многие из них были взяты из склепов и захоронений и при ближайшем рассмотрении оказывались изъеденными могильными червями. Однако риск здешних сделок окупался с лихвой: где еще за треуголку и нагрудную бляху дезертир мог получить костюм-тройку английского сукна? Ясно, что подобное не могло продолжаться вечно, но пока что Барахолка существовала, и все ее считали благом, ниспосланным с небес.