Шрифт:
Мисс Миллик подивилась тому, что могло случиться с мистером Рэном. Диктуя, он то и дело отпускал весьма странные замечания. Так, утром он быстро повернулся к ней и спросил:
– Мисс Миллик, вы когда-нибудь видели призраков?
На что она, нервно хихикнув, ответила:
– Когда я была маленькой, то ничуть не сомневалась, что в шкафу в моей спальне живет существо в белых одеждах, которое стонет по ночам. Разумеется, это была лишь детская выдумка. Я была ужасной трусихой.
А он сказал буквально следующее:
– Я имел в виду иных призраков, призраков из современного нам мира - тех, у кого лица запачканы сажей, а сердца стучат подобно
И она не нашлась с ответом.
Раньше он таким не был. Может, он шутит - нет, не похоже. Неужели, подумалось мисс Миллик, он добивается ее внимания? Она знала, что мистер Рэн женат и что у него маленький ребенок, но ведь мечты - личное дело каждого, тем более что они помогали девушке отвлечься. И тут мистер Рэн задал очередной неожиданный вопрос.
– Мисс Миллик, вы не задумывались над тем, как должен выглядеть современный призрак? Попробуйте представить. Лицо с нечеткими, расплывчатыми чертами, в выражении которого смешались воедино голод и затравленность безработного, нервическое беспокойство человека, не имеющего в жизни цели, судорожное напряжение задерганного столичного труженика, опасливый гнев забастовщика, жесткий оппортунизм штрейкбрехера, агрессивное убожество нищего, тщательно скрываемый страх обывателя и несчетное множество других эмоций. И все они находят друг на друга, образуя нечто вроде набора полупрозрачных масок.
Мисс Миллик вздрогнула.
– Ужасно, - проговорила она.
– Кошмарное, должно быть, зрелище.
Она испытующе поглядела на шефа. Не сходит ли он с ума? Ей вспомнилось, что она что-то такое слышала об отклонениях в поведении мистера Рэна, когда тот был еще ребенком, но забыла, что именно. О, были бы у нее силы, она посмеялась бы над его словами или просто осведомилась, что произошло. А так - обхватив поудобнее пальцами зажатые в левой руке карандаши, девушка принялась механически обводить стенографические закорючки в своем блокноте.
– Да, мисс Миллик, именно так должен выглядеть наш призрак или, выражаясь иначе, витализированная проекция, - продолжал мистер Рэн, скупо улыбаясь.
– Будучи порождением реального мира, он неминуемо вберет в себя всю его мерзость и порочность, все его сложности и нерешенные проблемы. И он будет грязным, грязным с ног до головы. Мне кажется, в нем не найти белизны или прозрачности; он не любит кладбищ и не стонет. Он лишь бормочет нечто неразборчивое и хватает вас за рукав, точно больная и раздражительная обезьяна. Что ему нужно от человека, мисс Миллик? Жертвы? Поклонения? Или просто страха? И как вы избавитесь от его приставаний?
Мисс Миллик нервически хихикнула. Мистер Рэн стоял у пыльного окна, и она не могла разобраться в выражении его пухлощекого лица - обычного лица нормального тридцатилетнего мужчины. Он внимательно разглядывал нависший над городом смог, основным источником которого служили железнодорожные мастерские и металлургические заводы. Когда он заговорил снова, голос его был еле слышен.
– Разумеется, будучи нематериальным, он бессилен причинить вам физический вред. Поначалу бессилен. Нужно обладать особой чувствительностью, чтобы увидеть его или хотя бы осознать его присутствие. Однако со временем он начнет вмешиваться в ваши дела, заставит вас сделать то и не даст сделать этого. Являясь проекцией сознания, он тем не менее постепенно обретет реальность. Он даже может подчинить себе какой-нибудь к тому предрасположенный человеческий мозг. И тогда он окажется в состоянии вредить кому и как угодно.
Мисс Миллик поежилась и принялась просматривать записи,
– Наш мир прогнил, мисс Миллик, - заметил мистер Рэн от окна.
– И потому суеверия развиваются в нем с новой силой. Призраки, или кто они там, выходят на сцену, обещая эпоху страха. Однако людей им не переплюнуть.
– Но, - диафрагма мисс Миллик конвульсивно сжалась, вынудив девушку бессмысленно хихикнуть, - но ведь призраков не бывает!
Мистер Рэн отвернулся от окна.
– Разумеется, их не бывает, мисс Миллик, - произнес он громко и наставительно, как будто это она завела разговор о призраках.
– Их существование опровергнуто наукой, психиатрией и здравым смыслом.
Она наклонила голову и скорее всего покраснела бы, если бы не была так растеряна. Мышцы ее ног распрямились, и она встала, хотя вовсе не собиралась этого делать.
Девушка провела ладонью по краю письменного стола.
– Ой, мистер Рэн, смотрите, что я нашла.
– Она показала ему большое пятно на столешнице. В голосе ее слышалось шутливое неодобрение.
– Неудивительно, что бумага всегда грязная. Вам надо поговорить с уборщицами. Они убирают у вас кое-как.
Она ждала ответной шутки. Но шеф отступил на шаг, и лицо его затвердело.
– Вернемся к вопросу о почтовых привилегиях второго уровня, - бросил он и возобновил диктовку.
Когда секретарша ушла, он вскочил, потер пальцем пятно на столешнице, посмотрел на черный след на коже и озабоченно нахмурился. Выдвинув ящик, он извлек оттуда тряпку, торопливо вытер стол, скомкал тряпку и швырнул обратно. Кстати сказать, в ящике уже валялись три или четыре измазанных сажей тряпки. Затем он подошел к окну и стал вглядываться в надвигающиеся сумерки, задерживая взгляд на дымовых трубах и цистернах для воды.
– Типичный невроз, да еще с галлюцинациями, - бормотал он себе под нос; его усталый, выхолощенный голос заставил бы мисс Миллик вздрогнуть.
– Все то же проклятое душевное расстройство, только в новой форме. Иного объяснения и быть не может. Но до чего же реально! Даже сажа как настоящая. Нет, надо показаться психиатру. Вряд ли я сегодня смогу войти в фуникулер…
Его голос оборвался. Он потер глаза, и на него нахлынули воспоминания.
Все началось как раз с фуникулера. Он привык к тому, что, когда до отказа набитый вагончик делает поворот, взору открывается мир крыш - тусклый и печальный мирок толя, просмоленного галечника и задымленного кирпича. Проржавевшие оловянные трубы со странными, конической формы шляпками напоминали заброшенные посты подслушивания. В целом эти крыши ничем не отличались от десяти тысяч других однообразных городских крыш. Однако он всегда видел их в подступающих сумерках: то ли в призрачном полумраке, то ли обагренными грязно-алыми отблесками заката, то ли наполовину скрытыми за пеленой дождя, то ли испещренными черноватым снегом. Они представлялись ему необычно унылыми, едва ли не прекрасными в своем уродстве, но отнюдь не живописными, кошмарными и вместе с тем наводящими на мысли о высоком. И подсознательно они начали символизировать для Кейтсби Рэна известные стороны того века страхов и несбывшихся надежд, в котором ему привелось жить, безумного века ненависти, тяжелой промышленности и мировых войн. Ежедневный осмотр крыш стал неотъемлемой частью его жизни. Разглядывал он их лишь под вечер, ибо утром, по дороге на работу, обычно садился на другую сторону и тут же с головой погружался в чтение газеты.