Дымный призрак
Шрифт:
Как-то вечером - дело было поздней осенью - он заметил на третьей от эстакады крыше черный бесформенный мешок. Не то чтобы он задумался над этим; факт просто отложился в его памяти. На следующий день он обнаружил, что допустил неточность: мешок лежал на крыше ближе к эстакаде, чем ему показалось накануне. Внешний вид мешка, его цвет и грязные пятна вокруг говорили о том, что, как ни странно, он набит угольной пылью. Правда, его прижало ветром к ржавому вентилятору; значит, внутри не угольная пыль, а что-то еще - быть может, палые листья. Кейтсби слегка удивился, осознав, что ожидает следующего взгляда на таинственный мешок с некоторой тревогой. Мешок внушал ему подозрения, особенно когда он вспоминал выпуклость с одного его бока,
Потом он исчез. Кейтсби встревожило испытанное им чувство облегчения, ибо дело представлялось слишком незначительным, чтобы хоть сколько-нибудь из-за него переживать. Подумаешь, эка невидаль причуды воображения! Ну, привиделось ему, что какой-то предмет подползает по крышам к эстакаде, ну и что? Обычные шуточки воображения. Так думал Кейтсби, стараясь не вспоминать о том, что его воображение никак нельзя назвать обычным. Всю дорогу от станции до дома он размышлял о том, куда мог подеваться мешок. Ему лишь показалось или на самом деле к ближнему, обнесенному парапетом краю крыши тянулся едва заметный грязный след? На мгновение перед мысленным взором Рэна возникла малоприятная картина: черное горбатое существо, притаившееся в засаде за парапетом. Он поспешно выбросил эти мысли из головы.
Следующим вечером, почувствовав, как вагончик притормаживает перед поворотом, он было решил не смотреть на крыши, но возмутился собственному малодушию и кинул быстрый взгляд за окно. Когда он повернулся обратно, лицо его было белее мела. Времени вглядеться как следует не хватило, и потому он не был уверен, действительно ли заметил очертания головы над парапетом. Ерунда, сказал он себе. Даже если там и вправду что-то было, этому наверняка существует разумное объяснение, и нет никакой необходимости рассуждать о галлюцинациях или о сверхъестественном. Завтра он постарается присмотреться повнимательнее, и все, без сомнения, выяснится. Если понадобится, он сам заберется на ту крышу - хотя он не имел представления, где ее искать, и вовсе не желал потворствовать глупым страхам.
Шагая от станции к дому, он всю дорогу нервничал. Ночью ему снились кошмары; мысль о таинственном мешке не исчезла и с пробуждением и продолжала преследовать его целый день. Именно тогда он начал отпускать якобы шутливые замечания относительно природы сверхъестественных сил, которые так ошеломили мисс Миллик. Еще в тот день он понял, что терпеть не может грязи и сажи. Чего бы он ни касался, все представлялось ему донельзя грязным; он обнаружил вдруг, что протирает свой письменный стол с настойчивостью старой дамы, которая преисполнена страха перед микробами. Ему подумалось, что дело не в том, что его кабинет внезапно превратился в свинарник; нет, грязь всегда была тут, просто раньше он не обращал на нее внимания. Однако нервозность его все возрастала. Задолго до того, как вагончик приблизился к повороту, он стал всматриваться в полумрак, твердо решив не упустить ни единой детали.
Должно быть, он вскрикнул - сидевший рядом мужчина с любопытством поглядел на него, а женщина впереди обернулась и окинула суровым взглядом. Сознавая, что бледен как смерть, и не в силах унять дрожь, он вызывающе посмотрел на них, стараясь обрести вновь начисто утерянное чувство безопасности. Они были ничем не примечательными людьми, обычными попутчиками с безликими физиономиями. Но что произойдет, если он поделится с кем-нибудь из них увиденным? Одутловатое, перекошенное тряпичное лицо, покрытое слоем угольной пыли, вялые движения пухлой руки, которые явно имели целью привлечь его внимание, которые словно напоминали ему о будущей встрече… Рэн невольно покрепче зажмурил глаза. Мысленно он уже перенесся
Кое-как Рэну удалось отвертеться от встревоженных расспросов жены. Утром он переборол себя и записался на вечер на прием к психиатру, которого рекомендовал ему один из друзей. Принять это решение было нелегко, ибо Кейтсби питал вполне обоснованное отвращение ко всякого рода психическим отклонениям, тем более что посещение психиатра напоминало об эпизоде в прошлом, который он предпочитал не обсуждать даже с женой. Однако решившись на подобный шаг, Рэн почувствовал облегчение. Психиатр, сказал он себе, наверняка мне поможет. Он словно наяву услышал слова врача: “Ничего особенного, всего лишь нервное расстройство. Но на всякий случай обратитесь к окулисту - вот вам его адрес; а еще я выпишу вам таблетки, которые следует принимать по две штуки каждые четыре часа, запивая водой”. Кейтсби немного успокоился, и предстоящая беседа с психиатром почти перестала его пугать.
Но с наступлением дымных сумерек нервозность возвратилась к нему, и он изводил мисс Миллик загадочными фразами до тех пор, пока не сообразил, что наводит страх только на самого себя.
Настороженно поглядывая на массивные и мрачные силуэты административных зданий в центральной части города, он подумал, что надо бы держать воображение в узде. Весь день напролет он занимался тем, что создавал неосредневековую космологию суеверий! Нет, так не годится. Внезапно он понял, что простоял у окна гораздо дольше, чем ему казалось: стеклянная дверь в его кабинет была темной и из-за нее не доносилось ни звука. Должно быть, мисс Миллик и все остальные давно разошлись по домам.
И тут выяснилось, что Рэну не нужно этим вечером опасаться поворота эстакады. Открытие ужаснуло его, ибо сопровождалось кошмарным зрелищем: на крыше дома напротив, четырьмя этажами ниже его окна, он увидел то самое существо. Оно проползло по галечнику и, мельком поглядев на Кейтсби, растворилось в темноте.
Торопливо собравшись, он направился к лифту, изо всех сил пытаясь не поддаться панике и не побежать. Галлюцинации и психоз средней тяжести начали представляться ему не таким уж страшным диагнозом. Психиатр оставался его последней надеждой.
– Значит, вам кажется, что вы становитесь все более нервным и… как вы изволили выразиться… психованным, - заключил доктор Триввик. На его губах играла самодовольная улыбка.
– Заметили ли вы какие-либо симптомы? Головные и прочие боли? Расстройство желудка?
Кейтсби покачал головой и провел языком по губам.
– Сильнее всего я нервничаю, когда еду на фуникулере, - пробормотал он.
– Понятно. Это мы еще обсудим. Но сначала расскажите мне, что такое произошло с вами в детстве. Вы упомянули, что, быть может, именно там кроются истоки вашего невроза. Как вам известно, ранние годы жизни являются критическими для формирования манеры поведения индивида.
Кейтсби внимательно изучал желтые отражения ламп на темной полированной поверхности стола. Левая его рука машинально поглаживала густой ворс обивки на ручке кресла. После недолгой паузы он поднял голову и взглянул в карие глаза-щелочки Триввика.
– Пожалуй, с трех до девяти лет, - заговорил он, тщательно подбирая слова, - я был, если здесь можно употребить это слово, экстрасенсом.
Выражение лица доктора не изменилось.
– Да?
– спросил он вежливо.
– Иными словами, мне приписывали способность видеть сквозь стены, читать письма, не распечатывая конвертов, и книги, не раскрывая их, фехтовать и играть в пинг-понг с завязанными глазами, находить потерянные вещи и читать мысли, - произнес Кейтсби на одном дыхании.