Дьюма-Ки
Шрифт:
Энн-Мэри вышла из двери в конце коридора второго этажа. И такая улыбка озаряла её лицо (она явно не верила своим глазам), что выглядела медсестра не на сорок, а на двадцать лет.
— Заходите. Это прекрасно…
— Она…
— Да, — донёсся до нас надтреснутый, безошибочно узнаваемый голос Элизабет. — Заходи, Уайрман, и позволь мне увидеть твоё лицо, пока я ещё могу его узнать.
ix
Я остался в коридоре с Энн-Мэри, не зная, как вести себя в такой ситуации. Смотрел на безделушки и на большое старое полотно Фредерика Ремингтона [151]
151
Ремингтон Фредерик (1861–1909) — известный американский художник, скульптор, график.
В комнате с задёрнутыми шторами царил сумрак. Тихонько шипел кондиционер: воздух поступал через решётку на потолке. На столике у кровати горела лампа под абажуром из зелёного стекла. Кровать напоминала больничную, половину с изголовьем подняли так, что Элизабет практически сидела. Лампа мягко освещала её, седые волосы падали на розовую ночную рубашку. Уайрман устроился рядом, держа Элизабет за руки. Над кроватью висела единственная в комнате картина: отличная репродукция «Одиннадцати утра» Эдуарда Хоппера, квинтэссенция одиночества у окна, терпеливо ожидающего перемен, любых перемен.
Где-то тикали часы.
Элизабет посмотрела на меня, улыбнулась, и её лицо вызвало у меня три мысли. Они ударили меня, как камни, каждый следующий — тяжелее предыдущего. Первая — как сильно она исхудала. Вторая — какой выглядела усталой. Третья — жить ей осталось недолго.
— Эдуард, — обратилась она ко мне.
— Нет… — начал я, но она подняла руку (плоть повыше локтя висела дряблым снежно-белым мешком), и я тут же замолчал. Потому что пришла четвёртая мысль, и она ударила сильнее всего, словно на меня обрушился не камень, а целый валун. Я смотрел на самого себя. Именно таким видели меня люди, когда я очнулся после несчастного случая, пытаясь собрать воедино разбросанные во все стороны осколки памяти… сокровище, которое в таком нелицеприятном виде тянуло разве что на грязь. Я подумал о том, как забыл имя своей куклы, и уже знал, что последует.
— Я могу это сделать, — сказала она.
— Я знаю, что можете.
— Вы привезли Уайрмана из больницы.
— Да.
— Я так боялась, что они положат его. Я осталась бы одна. Я промолчал.
— Вы Эдмунд? — смиренно спросила она.
— Мисс Истлейк, не утруждайте себя, — мягко вмешался Уайрман. — Это…
— Помолчи, Уайрман, — оборвал я его. — Она может это сделать.
— Вы рисуете.
— Да.
— Вы уже нарисовали корабль?
Что-то странное произошло с моим желудком. Он вроде бы не опустился, а просто исчез, оставив пустоту между сердцем и остальными внутренностями. Колени попытались подогнуться. Металл в бедре вдруг раскалился. Зато по спине пробежал холодок. И начала зудеть ампутированная рука.
— Да, — кивнул я. — И не один раз.
— Вы — Эдгар.
— Да, Элизабет. Я — Эдгар. Рад за вас, милая.
Она улыбнулась. Должно быть, её давно не называли милой.
— Мой разум — скатерть с прожжённой в ней огромной дырой. — Она повернулась к Уайрману. — Muy divertido, si? [152]
— Вам нужно отдохнуть, — ответил он. — Если на то пошло, вам нужно dormir como un tronco. [153]
Она чуть улыбнулась.
152
Очень забавно, да (исп.).
153
заснуть и спать, как бревно (исп.)
— Как бревно. Да. И думаю, когда проснусь, я всё ещё буду здесь. Какое-то время. — Она поднесла его руки к своим губам, поцеловала. — Я люблю тебя, Уайрман.
— И я люблю вас, мисс Истлейк, — искренне ответил он.
— Эдгар?.. Вы — Эдгар?
— А как вы думаете, Элизабет?
— Да, конечно. У вас должна пройти выставка? Об этом мы говорили до того, как я… — Она опустила веки, будто уснула.
— Да, в галерее «Скотто». Вам нужно отдохнуть.
— Она скоро? Ваша выставка?
— Менее чем через неделю.
— Ваши картины… картины с кораблём… они на материке?
Мы с Уайрманом переглянулись. Он пожал плечами.
— Да, — ответил я.
— Хорошо. — Элизабет улыбнулась. — Тогда я отдохну. Всё остальное может подождать… пока не пройдёт выставка. Ваш миг славы. Вы их продаёте? Картины с кораблём?
Мы с Уайрманом опять переглянулись. Его взгляд говорил: не расстраивай её.
— Они помечены «НДП». Это значит…
— Я знаю, что это значит, Эдгар. Я вчера не падала с апельсинового дерева. — Её глаза сверкнули, окружённые сетью глубоких морщинок, на лице, помеченном печатью смерти. — Продайте их. Сколько бы их ни было, вы должны продать всё. И как бы трудно вам это ни далось. Продайте их разным людям. Раскидайте по свету. Вы меня понимаете?
— Да.
— Вы это сделаете!
Я не знал, сделаю или нет, но уловил признаки нарастающего возбуждения, свойственного мне самому в не столь уж далёком прошлом.
— Да. — В тот момент я мог пообещать запрыгнуть на Луну в семимильных сапогах, если бы это её успокоило.
— Даже раскиданные по свету они могут оставаться опасными, — прошептала Элизабет, и её голос переполнял ужас.
— Достаточно. — Я погладил её по руке. — Больше не думайте об этом.
— Хорошо. Мы поговорим об этом после вашей выставки. Втроём. У меня прибавится сил… в голове прояснится… и вам, Эдгар, придётся учесть мои слова. У вас есть дочери? Я вроде бы помню, что есть.
— Да, и они останутся на материке со своей матерью. В «Ритце». Всё уже устроено.
Она улыбнулась, но уголки губ тут же опустились. Словно её рот начал таять.
— Уложи меня, Уайрман. Я угодила в трясину… провела там сорок дней и сорок ночей… такие у меня ощущения… я так устала.
Он опустил изголовье кровати, и Энн-Мэри принесла на подносе стакан с каким-то лекарством. Но Элизабет не выпила ни капли: уже отключилась. Над её головой сидела в кресле и вечно смотрела в окно самая одинокая девушка на свете, с лицом упрятанным за занавес волос, в одних только туфельках на босу ногу.
x
А вот ко мне сон в ту ночь долго не шёл — сморил меня только после полуночи. Вода отошла, так что ракушки перестали шептаться. В отличие от голосов в моей голове.
«Другая Флорида, — шептала Мэри Айр. — Тогда была другая Флорида»..
«Продайте их. Сколько бы их ни было, вы должны их продать», — Элизабет, разумеется.
Взрослая Элизабет. Я слышал и другую Элизабет, но, поскольку мне пришлось выдумать её голос, я слышал голос Илзе, каким она говорила в далёком детстве.