Дьюма-Ки
Шрифт:
— Если вы примете решение продать «Девочку и корабль номер восемь», я уверен, что эта картина принесёт сто тысяч долларов.
— Двести, — поправил его Джимми.
— За Эдгара Фримантла, на старте блестящей карьеры! — произнёс тост Розенблатт и поднял фужер. Мы последовали его примеру и выпили, не зная, что моя блестящая карьера, с чисто практической точки зрения, уже закончилась.
Тут мы прокололись, мучачо.
iv
Когда я, лавируя в толпе, направлялся к своей семье, пытаясь на ходу улыбаться и обрывая все попытки других гостей
— Босс, они невероятно хороши, но немного страшноваты.
— Как я понимаю, это комплимент? — По правде говоря, мне страшноватым представлялся разговор с Томом, с учётом того, что я для него сделал.
— Безусловно, комплимент. Послушай, ты идёшь к своим. Я, пожалуй, пройдусь по залам. — Он уже начал отходить, но я схватил его за локоть.
— Останься со мной. Вместе мы преодолеем все преграды. А в одиночку я, возможно, не доберусь до Пэм с девочками и к девяти часам.
Он рассмеялся. Старина Томми выглядел хорошо. Набрал несколько фунтов после того дня на озере Фален, но я где-то читал, что это побочное действие антидепрессантов, особенно для мужчин. Прибавка в весе пошла ему только на пользу: лицо уже не было осунувшимся.
— Как тебе жилось, Том?
— Ну… по правде говоря… мучила депрессия. — Он поднял руку, чтобы отмахнуться от сочувствия, которого я не предложил. — Причина в биохимическом сдвиге и грёбаной зависимости от таблеток. Поначалу они туманят мозги… мне, во всяком случае, туманили. Я даже на какое-то время перестал их принимать, но теперь снова начал, и жизнь опять выглядит не такой мрачной. То ли действуют искусственные эндорфины, то ли даёт о себе знать весна в Стране миллиона озёр.
— А «Фримантл компани»?
— Работает с прибылью, но не так хорошо, как раньше. Я летел сюда с мыслью, что надо бы уговорить тебя вернуться, но посмотрел на картины и понял, что твои дни в строительном бизнесе уже в прошлом.
— Да, я тоже так думаю.
Он указал на полотна в центральном зале.
— Что они означают? В смысле, на самом деле. Знаешь — я могу сказать такое далеко не всем, — мне они напоминают то, что творилось у меня в голове, когда я не принимал таблетки.
— Это всего лишь выдумка, — ответил я. — Тени.
— Я кое-что знаю о тенях, — кивнул Том. — Главное тут — проявлять осторожность, чтобы они не отрастили зубы. Потому что они это могут. А потом, когда ты протягиваешь руку к выключателю, чтобы свет заставил их уйти, выясняется, что электричество вырубилось.
— Но теперь-то тебе лучше?
— Да. Пэм мне в этом здорово помогла. Могу я сказать о ней то, что ты, возможно, и так знаешь?
— Конечно. — Я только надеялся, что речь пойдёт не о её привычке смеяться во время оргазма.
— У твоей бывшей сильная интуиция, а вот доброты мало. Это странное и жестокое сочетание.
Я молчал… и не потому, что не соглашался с ним.
— Не так уж и давно она поговорила со мной о том, что я должен заботиться о себе, и её слова возымели действие.
— Да?
— Да. И судя по её лицу, она хочет что-то сказать и тебе, Эдгар. Я думаю, мне лучше найти твоего друга Кеймена и обменяться впечатлениями. Извини.
Девочки и Рик стояли около «Смотрящего на запад Уайрмана» и о чём-то весело болтали. Пэм, однако, застыла перед картинами «Девочка и корабль», которые висели, как постеры кинофильмов, и на её лице отражалась тревога. Не злость, а именно тревога. Замешательство. Она подозвала меня и, как только я подошёл, не стала терять времени.
— Маленькая девочка на этих картинах — Илзе? — Она указала на «№ 1». — Я подумала сначала, что вот эта, с рыжими волосами, — кукла, которую доктор Кеймен подарил тебе после несчастного случая, но у Илзе в детстве было точно такое платье с крестиками-ноликами. Я покупала его в «Ромперсе» А вот это… — Теперь она указывала на «№ 3». — Могу поклясться, в этом платье она пошла в первый класс. Была в нём, когда сломала руку, вечером после автомобильных гонок.
Приехали. Я помнил, что Илзе сломала руку после возвращения из церкви, но это был всего лишь маленький водоворот в плавном потоке памяти. Потому что речь шла о более важном. Пэм находилась в уникальном положении, она могла видеть сквозь пускаемую в глаза пыль, которую критикам нравится называть искусством — по крайней мере в моём случае могла. В этом аспекте, как и во многих других, она оставалась моей женой. Судя по всему, только время может узаконить развод. Да и то, такой развод будет лишь отчасти отражать реальность.
Я развернул Пэм к себе. За нами наблюдало множество людей, и, полагаю, им казалось, будто мы обнимаемся. В какой-то степени так оно и было. Я заметил её широко раскрытые, удивлённые глаза, а потом зашептал на ухо:
— Да, девочка на лодке — Илзе. Я нарисовал её неосознанно. Потому что всё, что есть на этих картинах, появилось неосознанно. Я даже не понимал, что именно буду рисовать, пока не начал. И поскольку на картине она сидит спиной, никто об этом не узнает, если только ты или я никому не скажем. Я не скажу. Но… — Я отпрянул. Глаза моей бывшей жены оставались широко раскрытыми, губы приоткрылись, как для поцелуя. — Пэм, что тебе сказала Илзе!
— Нечто очень странное. — Она взяла меня за рукав и подвела к «№ 7» и «№ 8». На этих картинах девочка была в зелёном платье, бретельки которого пересекались на спине. — Она сказала, что ты, должно быть, читаешь её мысли, поскольку этой весной она заказала точно такое же платье в интернет-магазине «Ньюпорт-Ньюс».
Пэм вновь посмотрела на картины. Я молча стоял рядом, не мешая ей.
— Мне они не нравятся, Эдгар. Они отличаются от остальных, и мне они не нравятся.
Я подумал о недавней фразе Тома Райли: «У твоей бывшей сильная интуиция, а вот доброты мало». Пэм понизила голос:
— Ты не знаешь об Илли чего-то такого, чего тебе знать не положено? Как ты знал о…
— Нет, — ответил я, но цикл «Девочка и корабль» теперь тревожил меня даже больше, чем раньше. Отчасти потому, что я впервые увидел все картины, вывешенные рядом. При соединении вместе их воздействие обретало кумулятивный эффект.
«Продайте их, — безапелляционно требовала Элизабет. — Сколько бы их ни было, вы должны продать всё».
И я мог понять, почему она так сказала. Мне самому не нравилось, что моя дочь — пусть даже в образе ребёнка, каким она давно уже не была — находится в столь опасной близости от этой гниющей посудины. И если на то пошло, меня удивило, что Пэм испытывала только замешательство и беспокойство. Но, разумеется, картины ещё не успели по-настоящему воздействовать на неё.