Дьюма-Ки
Шрифт:
Мэри припарковалась перед больницей в зоне с указателем: «ПЯТЬ МИНУТ НА ВЫСАДКУ И ПОСАДКУ».
— Вас ждёт сюрприз. Во всяком случае, я была поражена. Моя давняя подруга, редактор, раскопала это специально для меня. Она старше Либби, но по-прежнему в здравом уме.
Я открыл конверт и достал два листа: ксерокопии древней газетной заметки.
— Из «Эха недели», что издавалась в Порт-Шарлотт. Июнь тысяча девятьсот двадцать пятого года, — пояснила Мэри. — Должно быть, та самая заметка, которую видела другая моя приятельница, Эгги, и сама я не добралась до этих материалов лишь по одной причине: Порт-Шарлотт слишком
Свет уличного фонаря, под которым остановилась Мэри, не позволял разобрать мелкий текст, но я прочитал заголовок и разглядел фотоснимок. Долго смотрел на него.
— Для вас это что-то значит, не правда ли? — спросила Мэри.
— Да. Просто не знаю что.
— Если выясните, скажете мне?
— Обязательно. Возможно, вы мне даже поверите. Но, Мэри… это будет история, которую вы не сможете опубликовать. Спасибо, что подвезли. И спасибо, что пришли на мою выставку.
— И первое, и второе я сделала с удовольствием. Не забудьте передать Либби мои наилучшие пожелания.
— Передам.
Но я не передал. Потому что поговорить с Элизабет Истлейк мне больше не довелось.
ix
Дежурная медсестра в отделении интенсивной терапии сказала мне, что Элизабет в операционной. Когда я спросил о диагнозе, она точно ответить не смогла. Я огляделся в поисках комнаты ожидания.
— Если вы ищете мистера Уайрмана, он, кажется, пошёл в кафетерий. На четвёртом этаже.
— Благодарю. — Я уже повернулся, чтобы направиться к лифту, но решил задать ещё один вопрос: — Доктор Хэдлок входит в бригаду врачей?
— Думаю, что нет, — ответила медсестра, — но он тоже в операционной.
Я вновь её поблагодарил и отправился на поиски Уайрмана. Нашёл его в дальнем углу кафетерия, сидящим перед бумажным стаканом размерами с миномётный снаряд времён Второй мировой войны. Если не считать нескольких медсестёр, интернов да одной напряжённо молчащей семейной пары, в кафетерии было пусто. Большинство стульев перевёрнутыми лежали на столах, а усталая женщина в красном халате из вискозного полотна и с айподом на шее орудовала шваброй.
— Привет, парень. — Уайрман печально улыбнулся. Его волосы, ранее аккуратно зачёсанные назад, теперь падали на уши, под глазами темнели мешки. — Почему бы тебе не взять кофе? По вкусу — машинное масло, но уснуть не даёт.
— Нет, благодарю. Мне хватит и глотка из твоего стакана. — В кармане у меня лежали три таблетки аспирина. Я выудил их, бросил в рот, запил глотком кофе.
Уайрман поморщился.
— Ты держал их с мелочью, которая кишит микробами. Это отвратительно.
— У меня сильная иммунная система. Как Элизабет?
— Не очень. — Он уныло посмотрел на меня.
— Она приходила в себя в «скорой помощи»? Что-нибудь говорила?
— Да. Что?
Из кармана льняной рубашки Уайрман достал приглашение на мою выставку, со словами «ВЗГЛЯД С ДЬЮМЫ», напечатанными на лицевой стороне. На оборотной он нацарапал три строчки. Буквы прыгали вверх-вниз (вероятно, «скорую» сильно трясло на ходу), но я смог разобрать слова:
«Стол течёт».
«Ты захочешь, но нельзя».
«Утопите её, пусть снова заснёт».
Все фразы пугали, но от последней кожа на руках пошла мурашками.
— Что-нибудь ещё? — Я вернул приглашение.
— Она пару раз произнесла моё имя. Узнала меня. И произнесла твоё, Эдгар.
— Взгляни вот на это. — Я пододвинул к Уайрману конверт из плотной бумаги.
Уайрман спросил, где я его взял, и я ответил. Он сказал, что как-то странно всё совпало, на что я только пожал плечами. Потому что помнил слова Элизабет: «Вода теперь бежит быстрее. Скоро появятся пороги». Вот они и появились. И меня не отпускало предчувствие, что это были только цветочки.
Моему бедру заметно полегчало, его ночные стенания перешли в обычные всхлипывания. Согласно народной мудрости, собака — лучший друг человека, но я бы проголосовал за аспирин. Передвинув стул, я сел рядом с Уайрманом и смог прочитать заголовок: «МАЛЫШКА С ДЬЮМА-КИ ПОТРЯСАЕТ ПОСЛЕ ПАДЕНИЯ! ОНА — ВУНДЕРКИНД?» С фотоснимка под заголовком на меня смотрел мужчина, которого я уже не раз видел одетым в купальный костюм: Джон Истлейк того периода, когда ещё не набрал лишний вес. Он улыбался, поднимая улыбающуюся маленькую девочку. Элизабет выглядела точно так же, как и на семейном портрете «Папуля и его дочки», только теперь держала обеими руками рисунок, который протягивала к объективу фотокамеры, а голова её была забинтована. Фотограф запечатлел и другую девочку, уже подростка (старшую сестру, Адриану, и да — волосы у неё могли быть цвета моркови), но поначалу ни Уайрман, ни я не обратили на неё внимания. Как и на Джона Истлейка. Как и на малышку с повязкой на голове.
— Святый Боже! — выдохнул Уайрман.
Рисунок изображал лошадь, которая смотрела поверх изгороди. Лошадь широко (не по-лошадиному) улыбалась. На переднем плане, спиной к нам, маленькая девочка в золотых кудряшках протягивала улыбающейся лошади морковку размером с ружьё. С обеих сторон, словно театральный занавес, росли пальмы. Над головой плыли пухлые облака, и огромное солнце выстреливало весёлые лучи.
Это был детский рисунок, но талант его создательницы сомнений не вызывал. В лошади ощущалась такая joie de vivre, [161] что улыбка казалась кульминацией какой-то очень удачной шутки. Можно собрать десяток студентов, обучающихся живописи, дать им задание — нарисовать счастливую лошадь, и я могу поспорить, что никому из них не удастся и близко подойти к такому вот рисунку. Даже морковка-переросток выглядела не ошибкой, а элементом смеха, его усилителем, живописным стероидом.
161
радость жизни (фр.)
— Это не шутка, — пробормотал я, наклоняясь ближе… да только пользы это не принесло. Четыре фактора одновременно ухудшали восприятие деталей: сама фотография, её газетная копия, ксерокс газетной копии и… время. Восемьдесят лет, если я ещё помнил правила математики.
— Что «не шутка»? — переспросил Уайрман.
— Утрирование в изображении лошади. И морковки. И даже солнечных лучей. Это крик ликования ребёнка, Уайрман!
— Надувательство — вот что это такое. Наверняка. Ей тут только два годика! Двухлетний ребёнок не способен нарисовать даже фигурки из чёрточек и кружочков и назвать их папой и мамой. Или я ошибаюсь?